— Такое впечатление, будто эти сведения у вас из… первых рук, — заметил Руссо. — Или я должен воспринимать это как признание?
Господин Дараин устало махнул рукой.
— Прошу вас, не надо, господин Руссо! Мы сумели схватить одного из бедуинов Берша…
— Никто не заставит меня поверить, что Берш является главным действующим лицом в этом деле, — сказал Руссо. — Такая операция предполагает поддержку на куда более высоком уровне…
— Следствие продолжается, — ответил господин Дараин. — Я сообщаю вам достоверные факты… Так, например, мы сумели прояснить один момент, важный… в политическом плане. Англичанин, который проводил операцию на борту «Дакоты»…
— «Зовите-Меня-Уоткинс», — сказал Руссо. — Вам известно, кто он на самом деле?
— Это один из сбившихся с пути героев Первой мировой, — сказал господин Дараин. — Его звали Стэнфорд, Уильям Стэнфорд, демобилизовался в чине майора, имея все мыслимые награды… Кстати, вы его убили.
— Ах вот как, — сказал Руссо.
— А вернее, его коллега Роско, тот, что встретил вас в Багдаде, оставил его умирать или, возможно, добил, потому что любой врач, к которому бы они обратились, немедленно сдал бы их властям…
— Этого требовала ситуация, — сказал Руссо с благой мыслью об обуглившемся остове «лендровера» в соляной пустыне. — Чего вы хотите, этого требовала ситуация. Все определяет ситуация. Это прагматизм.
Господин Дараин неодобрительно взглянул на него.
— В любом случае, вашему «Зовите-меня-Уоткинсу» помогали, и — что для нас очень важно — делали это два пассажира, оба хасаниты. Что подтверждает, что порой страсть к деньгам сильнее политических убеждений, но это так, к слову сказать… На земле их ждал Берш с тремя десятками своих людей. Четырнадцать пассажиров, все шахиры — кроме господина Абдул-Хамида, который был американцем, но взял себе, сам того не зная, шахирское имя, да еще и облачился в бурнус, — были обезглавлены. Затем их рассадили по салону самолета в известных вам ужасных и унизительных позах. Эта сцена, чудовищная по своему цинизму и немыслимому святотатству, особенно если принять во внимание духовные и нравственные качества жертв…
Руссо взял новую горсть фисташек.
— …очевидно, имела целью опорочить предполагаемых зачинщиков этого ужаса — новых хозяев страны, хасанитов. Вам известно, что приключилось с видными деятелями шахирской партии, но мы нашли и другие тела. Их сбросили в наполовину засыпанный песком колодец, который даже не обозначен больше на картах, в трех километрах от того места. Я-то его знаю, потому что я знаю эту страну как свои пять пальцев… Так вот, под песком обнаружили три тела, в том числе и труп второго пилота, — то есть нам известна судьба всех пассажиров, за вычетом двух хасанитских сообщников. Эти двое убитых были всецело преданы политике нового правительства, вот почему было нужно, чтобы их тела исчезли… Иными словами, вся эта история была рассчитана на то, чтобы вызвать мятеж на Севере, спровоцировать репрессии и сделать невозможными как сотрудничество между Югом и Севером, так и автономию Раджада…
— Ваше правительство уже доходчиво объяснило все это послам ведущих мировых держав, так что я в курсе, — сказал Руссо. — Я не совсем понимаю, к чему этот монолог.
— Потому что это я вспомнил о колодце, и именно по моим указаниям нашли тела, — сказал господин Дараин с некоторым пафосом. — Так вот, представьте себе, там, наверху, заключили, что я, видя, что дело провалено, запаниковал и попытался оправдаться, рассказав, куда были сброшены тела. Иными словами…
Впервые на его лице появилась улыбка — кривая, судорожная — но все же улыбка…
— Меня вот-вот арестуют и будут судить как провокатора и врага народа, господин Руссо. Уже почти двадцать пять лет я служу своей стране, выполняя сложнейшую работу, как канатоходец под куполом цирка, но я сильно опасаюсь, что на сей раз меня ждет падение… Совет министров заседает с одиннадцати вечера, а сейчас десять минут пятого утра… Я догадываюсь, какое будет принято решение. Вы, может, заметили, что лицом я не вышел — природа подвела — да и вообще, народ всегда радуется, когда ему бросают на съедение начальника полиции… К счастью, смертной казни у нас больше нет, только за преступления против человечности… Не будем больше терять времени: не согласились бы вы проводить меня в резиденцию посла Соединенных Штатов и настоятельно просить его — в силу того, что я с самого начала честно сотрудничал с вами, — предоставить мне политическое убежище?
— Нет, — сказал Руссо.
Носовой платок, который начальник полиции деликатно прикладывал ко лбу, внезапно поменял цвет: от волнения он стал совсем серым. На самом деле, он стал таким всего лишь по контрасту с той белизной надгробного камня, что разлилась по лицу господина Дараина, но Руссо никогда не видел более сморщенного, более усталого и более выразительного носового платка.
— Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что на вас в архивах моего головного ведомства в Вашингтоне имеется целое досье. Как только в этом миленьком «местном» деле всплыло имя Берша, я запросил подробности. Вот уже двенадцать лет вы состоите на жалованьи в «Талликот тул компани», зарабатывая по десять тысяч фунтов стерлингов в год, плюс три процента комиссионных со всех сделок…
Руссо с удивлением отметил, что господин Дараин, похоже, почувствовал облегчение.
— C’est exact,[86] — сказал он по-французски, перейдя на этот язык по рефлексу собаки Павлова, поскольку именно на французском в последние пятнадцать лет совершались все крупные сделки с оружием. — C’est exact, — повторил он. — Такого рода комиссионные у нас совершенно обычная вещь: мне они полагаются по должности. Это позволяло правительствам, которым я служил, ничего мне не платить. И поскольку ЦРУ завело на меня досье — а это действительно большая честь — то вы также должны знать, что я регулярно получал от «Талликот тул компани» премии, которые были куда скромнее тех, что выплачиваются официальным посредникам… они-то клали себе в карман семь процентов…
Где-то в глубине ночи зародился глухой гул, он приближался, заставляя дрожать стены дома. Руссо подскочил. Господин Дараин остался абсолютно недвижим, всякий след нервного напряжения и беспокойства пропал с его лица, которое приняло спокойное и почти безмятежное выражение: по-видимому, восточный фатализм — не пустое слово…
— Танки, — определил Руссо, а господин Дараин пожал плечами с чуть заметной усмешкой, как будто хотел сказать: «А что же еще?»
Шум был уже так близко, что Руссо всерьез задался вопросом, не собираются ли танки попросту пробить стены сада. Такое использование бронетехники выглядело смешным, ведь речь шла о худющем человеке, который стоял перед своим очень английским камином, вооруженный лишь тростью, — ее он снова взял, готовясь к выходу, — носовым платком и собственным носом. Но все оказалось куда сложнее и окончательно утвердило Руссо в целом ряде мыслей, посетивших его этой ночью, в которых «Талликот тул компани» с ее тридцатью двумя грузовыми судами, набитыми оружием, отводилось относительно скромное место в иерархии сил Персидского залива…
Поисковые прожекторы танков, остановившихся за стенами, создали над садом световой занавес, который будто бы опустил пальмы, лавровые деревья и розовые кусты в голубовато-зеленые глубины аквариума. Из этих подводных глубин вышел сэр Давид Мандахар, который, похоже, на сей раз сменил свою «мобильную группу» сил безопасности на танковый полк. Он возник в дверях, держа в одной руке свою трость, а в другой баид — четки для размышления, которыми пуштуны подчеркивают свое беспристрастие, отрешенность и мудрое безразличие к земной суете и страстям.
Из-за обильного волосяного покрова на лице у министра внутренних дел оставалось мало места для выражения, но было очевидно, что в нем бушует ярость — он и в самом деле походил на легендарного вепря из афганского фольклора. Вепрь преследовал врагов царя до самого неба, пригонял их обратно на землю и обрекал на вечную жизнь на дне колодца…
Мандахар был с непокрытой головой, и Руссо в очередной раз убедился, что на свете существует физический тип мошенника, который смеяться хотел над расами и широтами. В этот миг сэр Давид Мандахар мог бы с тем же успехом сойти за сицилийца или мексиканца, а не только за афганца, сильно напоминая — если забыть про бороду — и Панчо Вилью,[87] и своего «кузена» Дауда, нового кабульского диктатора.
Чуть позади него держался его gentleman’s gentleman,[88] секретарь, советник, лакей или простой символ успешного продвижения по социальной лестнице, его любимая безделушка, член лучших клубов. Сандерс был столь же безукоризнен в своем костюме из ткани-лапчатки, как и в 1890 году, когда проигрывал в Монте-Карло в рулетку целые состояния или охотился на бенгальского королевского тигра с вице-королем Индии. Позади них в аквариуме нарисовались двое солдат в пятнистой камуфляжной форме, с карабинами в руках; на верхушках деревьев защебетали птицы, перепутавшие свет прожекторов со светом зари.
