Да возможно ли? Этот отец вечно лезет в грязное женское бельё, хотя это могла бы сделать и стиральная машина. Его петух на рассвете трижды прокукарекает и вываливает мясо, которое ещё не приобрело твёрдые очертания, даже ему в угоду, оно просто не успело. Эта женщина скоро пересохнет — к счастью, зародыши к этому чувствительны. Я бы лично не понадеялась на это, соков ещё хватит. Да, судье на поле даже не верится: хотя здесь водитель, приколовший свою веру к стеклу (Не оборачивайтесь, это я! Клянусь, так и написано), тоже падает жертвой ужасного привидения, а сам до последнего мгновения колет своим древком слабое мясо, как его учили на курсах метания копья. Не всё вставать его собственному мясу и крови, он хочет этого же добиться и от женщины; он бы ей внушил, что он един бог и что кроме него другого не существует. Наученный такой сóфии, он снова познает Высшее: бога Авраама, Исаака и Иакова, но ведь имя бога я ни вам, ни ему пока не открыла. Есть более срочные дела: отварить эту женщину порциями или приготовить сырой. Но Когда такие, как он, нас уколют, мы не кровоточим. Наши кровотечения так и так всегда не вовремя, и если мы с ними завязываем, то, к сожалению, не всегда лишь дамскими бинтами.
Поскольку музыка после короткой борьбы сдалась держателю транспортного средства, он страстно дирижирует, вскидывая свои кости (пожалуйста, не забудьте потом всё привести в порядок!). Женская материя, наполняющая внутренность машины, развилась в густовласую, махровую стихию, которая между тем уже опутала весь автомобиль. Клубок перепутанных клеток и несколько неказистых линий, которые открываются на женщине для местного сообщения и, нагруженные огнём этого мужчины, срочно отъезжают на Лилипут, не делая вид, будто человек есть что-то особенное в природе. Дым коромыслом, поскольку фокус непростой, но штучный товар женщина (её можно заказать даже по каталогу рассылки из самых удалённых уголков, причём с правом возврата и обмена!) в два счёта перемалывается штамповочной машиной между филейными частями. С высоты одной австр. теннисной площадки, которая, поскольку стемнело, была перемещена в автомобиль, причесал бравый паренёк, и он чешет прямо сквозь создание, добытое в качестве партнёрши, добиваясь победы в первом сете. Его тело, Иисус, спущено сверху, конь скачет, слегка взмыленный, и, как вода по трубке, проходит сквозь это воплощение идеала женщины насквозь, которое просто всюду — как вверху, так и внизу, как справа, так и слева. Он и его семя! Он знай себе поливает, не получив от этой женщины никакого впечатления, своё тело он получил свыше, и теперь он снят с крестца. Конечно, теперь я это ясно вижу, поднимается что-то, создание, логично, Логоса: первооснова, почва, которую этот кобель достаточно долго бесплодно удобрял своими любимыми шариками. Почти ни одного из них он не взял, и его терпеливое, его врождённое, его прожжённое существо теперь обернулось против отца и в равной мере против матери. Этот отросток на нижнем конце человека всё ещё мощно изливается, одна рука ему в этом помогает, она его выжимает до тех пор, пока оттуда не вытекает лишь тёмная вода, крохотный задний двор с игровой площадкой для рыб. Вы, милые читательницы и читатели, получили здесь странное письмо. Пока вы его разгадываете, из костемёта уже брызнули сладкие капли. К сожалению, от них делаются либо толстыми, либо квёлыми, либо тяжёлыми. Бесформенная телесная затычка, которая пока не заслужила женского имени, — да, ВОТ ЭТА, с мультивитаминами! — пухлая, в белой кружевной блузке и смешных белых гольфах (передничек она тоже повязала, прикрыв им серёдку или то место, где на этом мясистом изделии была задумана серёдка, срамной уголок, который не скрывает ничего, кроме Ничего и спутанных кудряшек), эта приманка, которая разложила сама себя, теперь заглатывает окаменевшего от долготерпения зверя, который, собственно, её, пробку блаженства, и должен был сожрать, а потом презрительно выплюнуть. Теперь этот страстный спортсмен-любитель и впрямь сбросил с себя всю упаковку и весь растворился в женщине! Женщины всегда были его стихией, в которой он плавал, помахивая хвостом. В этом тёплом, парном и воняющем кишками влаговище, это липшее, но спасибо, мы принимаем сладкое, выдавив из тюбика радио музыку в качестве единственной атмосферы. Она оживляет «место» (так можно, перефразируя, описать бога, который лишь взирает на бездейственного). Небо и земля, должно быть, в хороших отношениях между собой, иначебы одно другому не уступало место добровольно и мы бы поскользнулись, если бы хотели пройти этот путь до конца.
Мужчина — это смертельный патруль женщины, однако женщина — смертельный штраф мужчины. В момент смерти женщина отнимает у мужчины своё тело, и тогда ему некуда деться со своим. Мама! Наконец-то она может сотворить из этого своё лучшее, страшносудное блюдо. Ведь она творила из этого жизнь, тогда как мужчина только рыскал по округе. Теперь она мстит за себя и склоняется к коляске, в которой покашливает дряхлый мертвец и глотает воду, но даже вода предпочитает перемещаться воздушными путями и нечаянно перекрывает дыхательные. Этот светофор опять не работает, а водитель сам не знает, как выйти из положения: ведь живёшь действительно только раз, чего вы я о нас никогда не подумала. Его детород должен быть устранён. Но если он зачинает меня, то пусть остаётся.
Мои домашние обстоятельства вынуждают меня хотя бы раз сказать правду: будто мотыгой, косилкой или электр. ножницами прошлись по этому отдыхающему, который лежит сейчас перед нами в своей машине, широко раскрыв глаза, целиком вырванный (антикосмическая, антикосметическая принципиальная позиция, которая выступает скорее за аскезу, чем за подчёркнутый либертинизм!), и брюки, трусы, которые он ещё пытался снять добровольно, висят, растрёпанные, у него на щиколотках. Верхняя часть туловища вместе с руками связана остатками рубашки, весь перед обнажён, как будто для того, чтобы к нему сразу же можно было приладить аппаратуру реанимации или спасения. Может быть, его детородный орган, вырванный с корнем, пытался договориться с отцом-исповедником на разумных основаниях. Тщетно. Человеческая масса протискивается вперёд, пока не лопнет мера; она сама себя то и дело выводит из строя, как только сталкивается с другим континентом, скопившим в себе достаточно сил. Ведь кто-то или что-то всё же есть на свете, если мы тоскуем по нему? Но оно исчезает у нас из-под носа. Мы тоже исчезнем. Ведь уже куплен новый каталог, и мы уже тоскуем по чему-то совсем другому. По месту, на котором могли бы спастись хотя бы звёзды, я надеюсь. Чтобы пустые глазницы даже перед лицом смерти могли эскортировать свитой каждое их движение. Камеры всё это запечатлеют. Из кровавого компоста лобковых волос исчез червяк, который там так долго копался под нашим щёлкающим наблюдением, мои дамы. Может, он разоблачил себя в том качестве, каким хотел обладать, зародыш, основа всего, что в природе хочет расти дальше и направляется к гибели. Родовой орган — это растение, которое постоянно отрывается от своего собственного корня. Тут всё ждёт новостройки, внутри которой, уж пожалуйста, должен жить эротический момент ещё до того, как мы въедем туда сами, чтобы мы могли прийти в бесконечное вращательное движение. Пока однажды с нас не сорвётся весь туман чувств, под принуждением центробежной силы, вот именно: бежать, скорее бежать прочь от других, пока не поздно! Сейчас мотор сдох, его батарея села, потому что фары оставались включёнными. Человека так и гонит к злому, пока он не завяжется узлом.
Вывалив язык, причуиваясь и приглядываясь, носом к земле трусит существо в клочьях баварского платья, то есть в чём-то вроде абажура, обтянутого человечьей кожей, такой же носит — правда, больше и красивее — госпожа Кэролайн Райбер, под спудом которого и сегодня вечером, в двадцать часов пятнадцать минут, затеплится слабый, слегка тлетворный могильный светильник. Фигурка спешит по холодеющему к ночи доролсному покрытию. Оставляет множество следов, секрецию, которую она, со свойственным ей прилежанием, так же оставляла при мытье посуды и у плиты. Пышущий жаром костёр из костей. Собаки брешут, существо отбрёхивается. Несколько кусков мяса она сунула в карман передника, на память из времён, когда она следовала правилам месячных и из окон её тела выпадала неделя, а потом забиралась обратно. Садясь в машину, мы очень осторожны: очищаем обувь от грязи, защищаем пол резиной, прежде чем дать газу и ринуться в гору. О, горный мир велик: гостиница далеко позади, да мы и съехали с неё. Иисус Христос, верховный местный, висит на стене. На его полуобнажённом теле, в отличие от бога, голая — суть, короче: суть раскрыта, окровавленные клочья набедренной повязки элегантно откинуты, чтобы чужой мог поспорить с отцом из-за прикида (ангел небесный, скорбящие мёртвые, яростный чёрт, женщины, привязанные к деревьям и удушенные собственными колготками, потому что не впустили этих демонов в новейший ресторан. Я лично думаю, что виноваты были их старомодные брюки морковного цвета), ведь что для отцов было верхом достижения, то для нас предел падения. Почему это бог носил такую короткую юбку! Снять немедленно! Тут приходит Мария и суёт нос не в своё бельё, не в свою чавкающую, живоглотную машину, на которую наехал Папа Римский (потому он всё ещё в дороге!). В такой жалкой эрзац-одежонке приблизиться к женщине, чтобы потом держать её только за сестру и даже не подержаться за неё — ну уж нет. Мы должны держать марку, то есть носить фирму. И она должна быть отчётливо видна на наших пиджаках и джинсах, если мы хотим оторваться, иначе мы в пролёте.
