Впервые в жизни.
Что-то зрело в сыне Жаворонка, тайное семя, и только сейчас первый росток проклюнулся наружу.
Хоть бы слово, мимолетный взгляд — не во время битвы-учения, а просто так, пусть даже равнодушие… пусть даже окрик.
Пусть.
Но, добежав до дальнего холма и одолев склон, Дрона увидел лишь пустую тропинку от вершины к подножию, да еще слепил взор на западе блеск Предвечного Океана.
Учитель исчез, не дожидаясь ученика.
Как всегда.
Дрона стоял, смотрел на тропинку, которая издевалась над сыном Жаворонка, сворачиваясь в кольца и ведя в никуда, а в душе Брахмана-из-Ларца творилось странное. Ему казалось: нарушь он сейчас все приличия и кинься по тропинке-насмешнице, ударься всем телом о пустоту, закричи подобно обиженному ребенку — безымянный аскет-погонщик явится обратно.
Возьмется за распушенный кончик косы, затеребит кисточку, язвительно усмехнется и наконец обратит внимание на Дрону. Не как на щенка, которого любопытно обучить десятку-другому команд, а как на живого человека, с которым можно спорить или беседовать.
Крикнуть?
Броситься?!
Но как же Закон… и Польза…
Дрона обругал самого себя и пошел прочь из Начала Безначалья.
Всю обратную дорогу ветер хватал его за шиворот, норовя затащить назад.
* * *
…По обезлюдевшему полю брани шел слон.
Гигант с серо-стальной шкурой, покрытой морщинами, он был подобен грозовой туче и во столько же раз превосходил размерами матерого самца, вожака стада, во сколько древесный удав больше банановой змейки. Надвигаясь на опрокинутые колесницы, он в тот же миг растаптывал их вместе с конями и трупами возниц, попирая других слонов, он сокрушал их подобно Колесу Времени или планете Кету, страшнейшей меж любыми другими планетами, сокрушитель-нице земной тверди.
Мужи в железных доспехах, конные и пешие, издавали под его тяжестью звук, подобный хрусту толстых стволов бамбука.
Двигаясь без седока, не нуждаясь в кольчужной попоне, тот бронный слон медленно поводил из стороны в сторону мощным хоботом, напоминающим медный карнай, и вместо звонкого гудения из жерла вырывались пламенные наги-змеи, исчерчивая небосвод от запада до востока.
Над макушкой слона висело багряное облако, напоминая собой кипень свирепого пламени, и исторгало из чрева пылающие головешки, ужасно гудя, словно грохотали тысячи барабанов.
А навстречу слону-исполину двигалась колесница.
Гора Махендра была ее передком, а гора Кайласа — задней частью, осью колесницы служила стремнина Ганга, Матери рек, звезды же стали на ней колесами. Украшенная молниями и радугами, сине-красная, дымно-багровая, жгуче-гневная, та превосходная колесница, будучи лишь на пядь меньше вражеского слона, источала сияние и внушала ужас.
Жезл Брахмы, Жезл Кали, Жезл Рудры и многочисленные перуны Громовержца угрожали миру гибелью, ощетинясь с бортов колесницы, — адские псы надрывно выли из "гнезда", и Преисподняя шествовала следом.
Мнилось неискушенному взгляду: семь планет во главе с Лучистым сошли со своих орбит, пламя разлилось по сторонам света, и стаи диких зверей обошли "мертвецким колом" то место, где сшиблись в неистовой схватке слон-исполин и чудесная колесница.
А обладатель искушенного взгляда давно уже бежал без оглядки…
* * *
Дрона стоял у мертвого слона.
Которого сам и создал.
Сейчас "живая крепость" совершенно не походила на то чудовище, какое еще минуту назад изрыгало смерть и ужас. Так, обычный самец, отловленный ангами и обученный топтать врагов, бить их хоботом или бивнями да еще носить на себе стрелка с погонщиком и щитоносцем.
Обычный слон, каких двенадцать на дюжину.
В десяти посохах от сына Жаворонка валялась разбитая вдребезги колесница. Обычная колесница, заваленная набок, и мертвые кони весом своих туш до сих пор натягивали постромки, будто желая ускакать в свой лошадиный рай.
Тело аскета-погонщика скорчилось под правыми колесами.
Дрона подошел ближе и всмотрелся.
Происходящее ужасно напоминало его давнее явление в Начало Безначалья, явление случайное или предопределенное — кто знает? Вот: побоище и первый встреченный труп. Встреченный труп? — странно, разве так бывает?
Странно…
— Я сражался честно, — начал Брахман-из-Ларца, тихо цитируя заученную назубок формулу, — не прибегая к запрещенным средствам, как-то: стрелы с зубчатым острием и в форме стрекал, смазанные ядом и с жалами-колючками, со свободно закрепленными наконечниками для метания в пах, сделанные из костей быков и слонов, двужальные, ржавые, летящие извилисто…
И не договорил.
Дрона стоял над телом безымянного учителя, понимая: подлинных смертей здесь не бывает. Дрона стоял один на молчаливом пиршестве смерти, единственный живой…
Победитель.
Он знал, что учиться ему больше нечему. Кладовые Астро-Видьи исчерпаны, а безымянный Гуру вряд ли согласится взять плату за науку — да и где его теперь искать, подлинного?
Пора идти дальше.
Дрона наклонился над побежденным создателем колесницы-гиганта, и последним, что видел сын Жаворонка, был кулак.
Обычный кулак, поросший на суставах пальцев белесыми волосками, маленький и очень плотно сжатый кулак.
Ничего особенного.
В сравнении с Астро-Видьей, наукой о небесном оружии, более чем ничего особенного.
Вселенная полыхнула огнем Кобыльей Пасти, скрытой на дне океана до мгновения конца света, и все исчезло.
Совсем.
— По образу и подобию? — непонятно сказал аскет-погонщик, щупая пульс у беспамятного Дроны. И добавил еще более непонятно:
— Умельцы райские… драть вас некому! Суки!..
Страшное оскорбление Трехмирья (ибо нельзя себе представить животное более нечистое, чем собака-самка) в его устах звучало совершенно естественно.
Что само по себе вызывало удивление.
Он брезгливо поджал губы, имея в виду то ли райских умельцев, которых некому было драть, то ли что-то другое, ведомое только ему. Потом лизнул разбитые костяшки пальцев правой руки, скривился и медленно побрел прочь.
На вершине холма наклонился, подобрал топор на длинном древке и стал спускаться по склону.
Вскоре он скрылся из виду.
Тишина. — Бери брахмана? — вдруг раздалось по ту сторону холма. — Кшатрий сломался — бери, значит, брахмана?! А в следующий раз кого?! Шудру?! Псоядца?! Барбара?! Внекастового ублюдка?! Кого, Горец?! Кого?!
Эхо шарахнулось в стороны, шелудивым псом заметалось меж телами людей, колесницами, слонами и лошадьми…
Тишина.
Лишь издали марой, иллюзией, запредельным обманом доносится грозное мычание.
Словно бык топчет Начало Безначалья, жалуясь на выгоревшую траву.
* * *
Когда Дрона через месяц вновь явился в Начало Безначалья, оно пустовало.
В следующий раз — тоже.
И снова.
Брахман-из-Ларца понимал: стоит ему сосредоточиться, и пустота наполнится воинами… но лица у воинов будут одинаковы.
А сражаться с самим собой он не умел.
Время не пришло.
ГЛАВА IX
БОЙ-В-СВЯТОМ-МЕСТЕ
Заметки Мародера, южный берег реки Скотий Брод, поселок лесорубов, преддверье сезона Варшах
— Сегодня я расскажу вам… — тихо начал пандит[36]. И замолчал, отрешенно глядя перед собой.
Сумерки бродили вокруг деревни на бархатных лапах, приглядывались, принюхивались, дыбили шерсть на холке, ожидая того часа, когда тьме будет позволено вцепиться в плоть мира. По всему выходило, что произойдет это скоро, очень скоро… Зной лета еще был в силе, но с северо-запада неумолимо надвигалась пора дождей, именуемая на местном наречии "Варшах", — слышите рокот грома и шелест ливня? — и вечерами темнело все раньше.
Впрочем, стада диких буйволов, измученных жаждой, до сих пор уходили в низины из горных дебрей искать воды, а павлины в жаркий полдень забывали клевать древесных змеек, когда те подползали излишне близко, прячась в тень под цветастыми хвостами.
Зато открытый колодец на главной деревенской площади исправно снабжал женщин водой, и это было так близко к счастью, как только возможно.
Вода летом, крыша над головой в дождь, мычание редких коров в стойлах… счастье, конечно же, счастье!
— Сегодня я расскажу вам… — повторил пандит, набирая на кончик пальца самую малость священного пепла и подновляя знак на лбу.
Тишина.
То ли старый рассказчик сегодня был не в духе, раздраженно перебирая засаленную ветошь историй и отбрасывая одну за другой, то ли память начала изменять хозяину.
Последнее казалось невозможным.
Люди, собравшиеся перед домом пандита, стали переглядываться. День вымотал всех до предела, рисовые поля и огороды требовали человеческого пота чуть ли не больше, чем воды. А половина мужчин испокон веку числилась в лесорубах, чей труд — вернее, его тяжесть — вошел в пословицу у всех племен по эту сторону Скотьего Брода. "Муж-лесоруб женке что труп!" — говаривали острословы, приглушая голос, едва поблизости оказывался кто-нибудь из упомянутых "трупов". Шутки шутками, женки женками, а мозолистый кулак приветит похлеще обуха! Раз в два месяца к знакомым просекам приезжали бородатые анги на тягловых слонах-тихоходах, увозили подготовленные к продаже бревна и смолу дерева амратаки, платили оговоренное. После расчета наступала ночь всеобщего гуляния, и все начиналось сначала. Другой жизни эти люди не знали: кетмень и топор, опостылевшие сорняки и щепки в лицо… рождение, работа, продолжение рода, погребальный костер — и вновь колесо бытия скрипит на изученном вдоль и поперек пути.
