Муж проповедовал, что «Ученик Христа будет беден... Быть бедным, быть нищим, быть бродягой... это то самое, чему учил Христос, — то самое, без чего нельзя войти в царство Бога, без чего нельзя быть счастливым здесь на земле», а жена тем временем изыскивала средства.
Имущество тяготило. Был найден компромисс — в мае 1883 года Толстой выдал жене доверенность на ведение всех его имущественных дел. Передача авторских прав е ней особо не оговаривалась, но логически вытекала из слов: «Для исполнения всего этого Вы имеете: ...вообще получать всякие мне следующие суммы отовсюду». Пользуясь этой доверенностью, Софья Андреевна издавала сочинения мужа вплоть до последне -го года его жизни.
В 1891 году Лев Николаевич опубликовал в газетах заявление, в котором всем желающим разрешалось безвозмездно переиздавать, переводить и ставить на сцене все его произведения, написанные после 1 января 1881 года, после его «второго рождения». Таким образом в распоряжении Софьи Андреевны осталась лучшая часть творчества мужа: «Война и мир», «Анна Каренина», «Детство», «Отрочество», «Юность», «Севастопольские рассказы», «Казаки».
«Не понимает она, и не понимают дети, расходуя деньги, что каждый рубль, проживаемый ими и наживаемый книгами, есть страдание, позор мой, — сокрушался Толстой. — Позор пускай, но за что ослабление того действия, которое могла бы иметь проповедь истины. Видно, так надо. И без меня истина сделает свое дело».
Для самостоятельного издания произведений Льва Николаевича потребовались деньги. Софья Андреевна заняла двадцать пять тысяч рублей, десять из которых получила от своей матери, Любови Александровны. Дело быстро пошло в гору...
Толстой был недоволен тем, что его жена наживается на его же произведениях, которые он считал подарком человечеству, но — приходилось смиряться. Ведя «аскетический» образ жизни — простая мебель, мужицкая одежда, вегетарианская пища — Лев Николаевич тем не менее нуждался в услугах поваров, лакеев, прачек, конюхов, не говоря уже о том, что он любил послушать игру на фортепьано и постоянно пополнял свою библиотеку... На все требовались деньги, и довольно большие, но «граф-мужик» предпочитал этих «меркантильных обстоятельств» не замечать.
Софья Андреевна сильно изменилась в душе. Если раньше она была хранительницей домашнего очага, то теперь стала его спасительницей. Нет больше заискивания перед мужем, нет уступок, нет повиновения. Былые иллюзии рассеялись, уступив место пониманию того, сколь чудовищную ошибку совершила она двадцать два года назад, выйдя замуж за совершенно чужого ей человека.
В начале декабря 1984 года Толстой в письме к жене, жившей с детьми в Москве, выразил восхищение крестьянскими детьми и получил в ответ гневное: «Да, мы на разных дорогах с детства: ты любишь деревню, народ, любишь крестьянских детей, любишь всю эту первобытную жизнь, из которой, женясь на мне, ты вышел. Я — городская, и как бы я ни рассуждала и ни стремилась любить деревню и народ, любить я это всем своим существом не могу и не буду никогда; я не понимаю и не пойму никогда деревенского народа. Люблю же я только природу и с этой природой я могла бы теперь жить до конца жизни и с восторгом. Описание твое деревенских детей, жизни народа и проч., ваши сказки и разговоры — все это, как и прежде, при яснополянской школе, осталось неизменно».
В завершение Софья Андреевна подпустила шпильку, больше похожую на занозу: «Но жаль, что своих детей ты мало полюбил; если б они были крестьянкины дети, тогда было бы другое».
В начале 1887 года Лев Николаевич слегка отмяк.«Он очень переменился, — записала Софья Андреевна в дневнике 6 марта 1887 года, — спокойно и добродушно смотрит на все. Принимает участие в игре в винт, садится опять за фортепьяно и не приходит в отчаяние от городской жизни».
Весной 1888 года Софья Андреевна родила последнего, тринадцатого по счету ребенка, которого назвали Иваном. Несколькими днями позже счастливый шестидесятилетний отец ушел пешком из Москвы в Ясную Поляну. Жена в первом же письме поделилась беспокойством по поводу новорожденного, который плохо брал грудь и оттого выглядел истощенным, на что Лев Николаевич беспечно ответил: «Не скучай ты, голубушка, об Иване и не тревожь себя мыслями. Дал Бог ребеночка, даст ему и пищу... Мне так хорошо, легко и просто и любовно с тобой, так и тебе, надеюсь...»
Отношение его к детям, как и его отношения с детьми, всегда были непростыми и оставляли желать лучшего.
Льва Николаевича очень раздражало то, что его старшие сыновья не разделяли его взглядов. Немного утешали дочери — Татьяна и Мария, особенно Мария, похожая на отца как обликом, так и духом. Мария значительно раньше Татьяны приняла отцовские призывы к вегетарианству, физическому труду и благотворительности. «Приехала Маша. Большая у меня нежность к ней, — писал в дневнике Лев Николаевич и уточнял — К ней одной. Она как бы выкупает (искупает. — А.Ш.) остальных».
Постепенно Маша и Таня стали исполнять при отце роли секретарей и переписчиц. Софья Андреевна, некогда сама отказавшаяся от переписывания произведе -ний мужа, изнывала от ревности. «Бывало, я переписывала, что он писал, и мне это было радостно, — писала она в ноябре 1890 года. — Теперь он дает все дочерям и от меня тщательно скрывает. Он убивает меня очень систематично и выживает из своей личной жизни, и это невыносимо больно... Мне хочется убить себя, бежать куда-нибудь, полюбить кого-нибудь».
Ее муж в то время додумался до того, что правильная жизнь несовместима с жизнью половой. «Каждому надо попробовать не жениться, а уж если женился, жить с супругой как брат с сестрой... — писал Толстой одному из своих единомышленников в ноябре 1888 года. — Вы возразите, что тогда придет конец роду человеческому? Велика беда! Допотопные животные исчезли с лица земли, человеческие животные исчезнут тоже... У меня так же мало жалости к этим двуногим животным, как к ихтиозаврам...»
Лев Николаевич пишет «Крейцерову сонату» — пафосное обличение сладострастия. Ему ненавистна сама мысль о том, что женщина может иметь власть над ним, над его чувствами и помыслами, вызывая в нем желание близости.
В «Войне и мире» воспевалась чистая искренняя любовь, залог семейного счастья.
В «Анне Карениной» показывалось, что преступная любовь счастья не подарит и снова воспевалось семейное счастье Левина с Кити.
«Крейцерова соната» обличает любовь вообще, попутно обличая и Софью Андреевну.
Очень много совпадений с жизнью автора обнаружила жизнь Позднышева, главного героя «Крейцеровой сонаты», который «жил до тридцати лет, ни на минуту не оставляя намерения жениться и устроить себе самую возвышенную, чистую семейную жизнь, и с этой целью приглядывался к подходящей для этой цели девушке». Подобно своему создателю Позднышев «гваз-дался в гное разврата», пока искал девушку, по своей чистоте достойную его.
Как и Толстой, Позднышев перед свадьбой показал невесте свой дневник. «Помню, как, уже будучи женихом, я показал ей свой дневник, из которого она могла узнать хотя немного мое прошедшее, главное — про последнюю связь, которая была у меня и о которой она могла узнать от других и про которую я потому-то и чувствовал необходимость сказать ей. Помню ее ужас, отчаяние и растерянность, когда она узнала и поняла. Я видел, что она хотела бросить меня тогда. И отчего она не бросила!
Жена Позднышева, как и Софья Андреевна, отказалась самостоятельно кормить их первенца. С моей женой, которая сама хотела кормить и кормила следующих пятерых детей, случилось с первым же ребенком нездоровье. Доктора эти, которые цинически раздевали и ощупывали ее везде, за что я должен был их благодарить и платить им деньги, — доктора эти милые нашли, что она не должна кормить, и она на первое время лишена была того единственного средства, которое могло избавить ее от кокетства. Кормила кормилица, то есть мы воспользовались бедностью, нуждой и невежеством женщины, сманили ее от ее ребенка к своему и за это одели ее в кокошник с галунами. Но не в этом дело. Дело в том, что в это самое время ее свободы от беременности и кормления в ней с особенной силой проявилось прежде заснувшее это женское кокетство. И во мне, соответственно этому, с особенной же силой проявились мучения ревности, которые не переставая терзали меня во все время моей женатой жизни, как они и не могут не терзать всех тех супругов, которые живут с женами, как я жил, то есть безнравственно».
Сложные внутрисемейные отношения Поздныше-вых схожи с толстовскими: «Кроме того, когда дети стали подрастать и определились их характеры, сделалось то, что они стали союзниками, которых мы привлекали каждый на свою сторону. Они страшно страдали от этого, бедняжки, но нам, в нашей постоянной войне, не до того было, чтобы думать о них».
Схожи и ссоры в обеих семьях: «Я попробовал было смягчить ее, но наткнулся на такую непреодолимую стену холодной, ядовитой враждебности, что не успел я оглянуться, как раздражение захватило и меня, и мы наговорили друг другу кучу неприятностей. Впечатление этой первой ссоры было ужасно. Я называл это ссорой, но это была не ссора, а это было только обнаружение той пропасти, которая в действительности была между нами. Влюбленность истощилась удовлетворением чувственности, и остались мы друг против друга в нашем действительном отношении друг к другу, то есть два совершенно чуждые друг другу эгоиста, желающие получить себе как можно больше удовольствия один через другого».
