Можно вспоминать и вспоминать хенкинские образы и в каждом находить особенности его артистического таланта. Не зря же такой ценитель актерского мастерства, как Алексей Денисович Дикий, сказал мне как-то: «Я весь МХАТ отдам за одного Хенкина!»
Актерским кумиром Хенкина был Василий Иванович Качалов. Он всю жизнь мечтал сыграть вместе с ним. Частично эта мечта осуществилась. Есть гениальная запись на радио, где Василий Иванович Качалов в полном расцвете сил читает Несчастливцева, а Хенкин — Счастливцева из «Леса» А.Н. Островского. Кто читает лучше — не знаю.
Все, кто с ним работал, помнят и то, как он заражал всех весельем на сцене, и помнят, как он… мешал играть. Иногда вся труппа собиралась в кулисах и ждала, что сегодня выдумает, что нового скажет по ходу действия Хенкин — замечательный импровизатор, умеющий молниеносно перевоплощаться. А он рассмешит всех на сцене так, что и сам играть не может, сузит глаза буравчиком, а рот трубочкой, чтобы не смеяться, и спрячется за чью-нибудь спину.
Репетировать с ним было истинной радостью — он полностью отдавался репетиционному азарту и своим темпераментом увлекал партнеров.
Иногда он бывал колким и едким. Очень любил свою популярность и дорожил ею, а, повторяю, популярность у Хенкина была поразительная, хотя он не снимался в кино, но пластинки с его рассказами проникали в самые отдаленные места, радио доносило его голос во все уголки страны.
Свою популярность он с радостью использовал на благо коллектива. Для него не существовало закрытых дверей. Трудно было устоять перед его обаянием, весельем. Благодаря этой «всепроходимости» Хенкина, симпатиям, которые он вызывал, быстро преодолевались все трудности.
В нашей беззащитной актерской братии есть люди, которые чуют, где плохо лежит. Занимаются общественной деятельностью ради карьеры. Хенкин никогда специально общественной работой не занимался. Но он был странный человек. Мог не сделать одолжения премьеру театра Павлу Полю, но разбиться в доску, чтобы помочь уборщице получить квартиру. Он шел в Моссовет. Его знали везде. Секретарша говорила: «Там идет совещание». «Да какая мне разница! — нимало не смущаясь, отвечал Владимир Яковлевич и открывал дверь: Новый еврейский анекдот слышали?»
Совещание тут же прекращалось, все слушали анекдот, хохотали, он давал бумажку на подпись и уходил. Таких примеров тысяча. Он постоянно творил добрые дела помогал достать дефицитное лекарство, одалживал нуждающимся деньги. Он повторял: «Мне отец наказывал каждый день делать хоть одно доброе дело. Я это запомнил на всю жизнь».
Я очень любил Владимира Яковлевича. Мы много общались. Иногда я приходил к нему в гости. В его доме поражало обилие картин. По-моему, они висели у него даже в сортире, ибо в комнатах уже не помещались. Правда, Лидия Русланова, которая в свою очередь, пользуясь консультациями крупных знатоков-специалистов, коллекционировала полотна русских мастеров, говорила, что среди его картин девяносто процентов подделки. Не знаю — не проверял. Была у него и еще одна страсть — он коллекционировал часы. Их было великое множество, и они лежали на специальных столах, как в музее.
Но конечно, его главной страстью, смыслом его жизни был театр. Он и дня не мог без него прожить. Даже в выходной прибегал — забегал к директору, администратору, в кассу, останавливался с кем-то на лестнице, кого-то разыгрывал, чем-то возмущался, чему-то радовался.
Можно сказать, что и умер он в театре. Ему стало плохо на репетиции спектакля «Как мужик двух генералов прокормил». Он вдруг остановился и сказал: «Мне плохо». Такое от него услышали в первый раз. Все засуетились, забегали, вызвали «скорую», уложили на носилки. Он при этом еще пытался острить: «Что это вы меня вперед ногами несете? Примета плохая». Его отвезли в Боткинскую. Он не хотел ехать в больницу. Его оставили в приемном отделении, а он поднялся, залез на подоконник и выпрыгнул из окна. Ему стало совсем плохо. А через несколько дней театральная Москва прощалась с королем смеха.
Павел Поль
Еще одним корифеем Театра сатиры был Павел Николаевич Поль. Его настоящая фамилия Синицын, но, как принято было раньше в провинциальных театрах, где он служил, он придумал себе звучный «иностранный» псевдоним.
Хенкин и Поль казались антиподами. Они и внешне, и по темпераменту были противоположны друг другу. Если Хенкин врывался в театр, то Поль — вступал. Хенкин прибегал за несколько минут до спектакля, Поль — заранее. Иногда они не разговаривали друг с другом, но никогда ни тот ни другой не говорили друг о друге гадостей.
Так уж повелось, что два «старика» (так их называли в труппе) почти не встречались в одном спектакле. У Поля были свои спектакли, у Хенкина — свои. Это не было проявлением антагонизма двух актеров. Скорее всего, это было своеобразное соревнование, носившее «детский», наивный оттенок. Конечно, им трудно было быть партнерами. Исполнительская манера Хенкина отличалась импровизацией, а Поль играл в строго установленном и точно разработанном рисунке роли.
Вообще в Театре сатиры раньше спектакль строился на одном актере, который и был «гвоздем» программы. Если в одном спектакле, например, солировал Хенкин, то в другом — Поль.
Было, конечно, несколько спектаклей, где они играли вместе. Такой случай свел их в комедии А. Корнейчука «Миссия мистера Перкинса в страну большевиков». Сюжет этой пьесы был незамысловат. Представитель деловых кругов мистер Перкинс в сопровождении своего секретаря приезжает в Советский Союз, чтобы выяснить, можно ли после войны установить с СССР торговые отношения. После встреч с советскими людьми он убеждается, что это вполне возможно. В то время, а это было вскоре после окончания войны, содержание этой комедии было очень актуальным.
Поль играл мистера Перкинса, приехавшего из Америки, а Хенкин — украинского колхозника Чумаченко. Это был блестящий дуэт.
Как я уже говорил, до Театра сатиры Поль играл во многих театрах в Киеве, Харькове, Ростове, Тифлисе, Пятигорске и других городах, в Театре Корша и, наконец, в 1924 году пришел в Театр сатиры. Он был одним из основателей и корифеев этого театра.
О начале своего творческого пути он сам рассказывал так:
«Я был молод, недурен собой, меня прочили в любовники. Правда, я больше любил комедийные роли. Но как устоять перед соблазном быть любовником! И я играл в провинции любовников. Как-то мне поручили роль Эроса в пьесе Жулавского „Эрос и Психея“. Я, откровенно говоря, боялся пьес в стихах. Зубрил роль, зубрил:
Я Эрос! Да! Я тот, кто руку созиданьяНад бездной хаоса зияющей поднял,Из неподвижности я вызвал содроганье,Заклятьем на него стоцветный мир создал…
И все в этом роде. Сколько сил мне стоило это выучить. Но выучил все-таки. Зазубрил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
