— Чалку давай! — вопил в мегафон капитан, а с берега мельтешили платочки, неслись указания насчет стрижки ногтей, регулярной чистки зубов и тому подобное, вплоть до экспресс-информации по методам глажения носовых платков.
— Аркаша! Поправь свой гальюн! — снова услышал Гасилов голос матери. — У тебя гальюн отстегнулся…
Мать кричала, снисходительно поглядывая на соседок. Никто из них не догадался применять в разговоре морские термины.
— Имеется в виду твой гюйс, — засмеялся за спиной Аркашки Димка Майдан. — Твоя мамаша немного перепутала.
В суматохе проводов синий матросский воротничок Гасилова съехал со спины и болтался на одной пуговице. Аркашка навел порядок в обмундировании и поспешил на другой борт. За последний год он потратил немало времени, чтобы обучить домашних простейшим понятиям из флотской жизни, и не мог перенести такой позорной ошибки. Даже Димка Майдан и тот смеялся.
На самом деле Майдану очень хотелось услышать с берега любой самый вздорный совет. Ему стало легче только после того, как пароход отошел от дебаркадера, а со всех палуб в воздух рванулась песня:
Якорь поднят. Вымпел алый вьется на флагшто-оке.Краснофлотец, крепкий малый, в ре-ейс идет далекий…
Пароход двинулся вверх по реке. Он скрипел, дребезжал и отчаянно шлепал колесами. А строевая песня глушила неприличные команды речников, перепутавших флотское наименование «швартов» с какой-то немыслимой «чалкой», и наивные напутствия матерей.
10 июня 1941 года ученики ленинградской военноморской спецшколы вышли в свой первый, хотя и не особенно далекий рейс до острова Валаам.
Раймонд Тырва следил с кормы, как девичья фигурка на краю дебаркадера, постепенно уменьшаясь, размахивала вытянутыми руками. Каждый жест означал букву флотского семафора. Буквы складывались в слова.
«До встречи двадцать девятого, — читал Раймонд, помахивая снятой с головы бескозыркой в знак того, что семафор принят. — Счастливого плавания…»
И тут Тырва в первый раз пожалел, что ее в порядке исключения не приняли в морскую спецшколу.
Я вернусь, подружка, скоро. Не грусти, не плачь ты… —
неслось над Невой.
Пароход оборвал песню прощальным гудком и сразу настроил всех по-походному.
«Спецы» направлялись в островной лагерь на целых сорок дней. Димка Майдан сунулся было в рулевую рубку, но обнаружил поперек трапа цепочку с надписью: «Пассажирам вход строго воспрещен». Конечно, цепочка не препятствие. Через нее запросто можно перелезть. Но из рубки могли прогнать, заклеймив обидным словом «пассажир». Поэтому Майдан предпочел не рисковать. Дверь в машинное отделение, наоборот, оказалась распахнутой. Там со свистом метались огромные мотыли. Человек в засаленном комбинезоне, ловко уклоняясь от пляшущего железа, подливал в подшипники густую коричневую жижу. Димка заглянул в машину и понял, что цепочка здесь и не требовалась. Кто же рискнет переступить порог, когда отовсюду брызжет горячее масло?
Поскольку больше смотреть было не на что, Майдан вернулся в кубрик, точнее в салон третьего класса, где расположился его взвод. Мымрин, как всегда, завтракал. На этот раз в пергаментном пакете были не бутерброды, а вареные куры.
Гриша оторвал мясистую ляжку и с аппетитом обсасывал косточку.
— Гриша, что же ты не угощаешь? — удивился Бархатов. На правах лучшего друга он мог себе позволить такой упрек.
Мымрин нехотя оторвал ему крылышко, но потом передумал.
— Понимаешь, если я тебе дам, надо будет угостить того, другого, третьего. А куриц всего только три, и никто не получит полного удовольствия.
— Почему не получит? — покраснел Лека, прекрасно сознавая, что спрашивать глупо. Но ничего другого он выдумать не мог.
— Слишком маленькая будет порция, — невозмутимо объяснил Мымрин и сам стал обгладывать крылышко.
— Железная логика, — усмехнулся Антон Донченко.
— Скорее куриная, — возразил Тырва.
Ребята заржали, а Лека молча пересел на другую скамейку.
— Чего там, — сказал Гена Ковров. — Сейчас Зубарик сожрет весь птичник на глазах у изумленной публики.
— Зачем сразу? — снисходительно удивился Мымрин. — Но только матушка на весь взвод и не рассчитывала.
— Заткнись своими курицами, жадюга, — оборвал Мымрина Лека Бархатов.
— Просто кулак, — поддержал его Антон Донченко. — Даже говорить противно.
— Послушай, Лека, — засмеялся Куржак, — есть возможность отличиться. Как будто твой отец уничтожал кулаков как класс.
— Басмачей, — поправил Бархатов.
— Один черт, мироеды, — балагурил Жорка. — Всем известно, что мелкая собственность ежечасно рождает кулаков. Этого типа следует раскулачить…
— Только попробуй, — ощетинился «мироед».
Но пробовать никто не стал, потому что в салоне вдруг появился незнакомый парень и скомандовал Тырве как старому знакомому:
— Айда в буфет. Там есть пралине и лимонад.
— Что это за тип? — спросил Аркашка у Димы Майдана. Димка всегда все знал.
— Новенький, Петька Шлыков, — информировал Майдан. — Его в прошлом году не приняли. В табеле были сплошные «посы». Теперь подтянулся и назначен в наш взвод. Да ты его должен помнить. Он на приемной комиссии хвалился письмом наркому обороны и показывал нам ответ.
Теперь и Гасилов узнал Райкиного приятеля, который обиделся на Тырву за то, что сам не прошел по конкурсу.
Все ребята, кроме Димки, побежали в буфет за фруктовой водой и дешевыми вафельными тортами, облитыми соевым шоколадом. В буфет пришел даже Мымрин. Тырва посмотрел на птицевладельца, и тут ему в голову пришла великолепная идея.
— Шапку по кругу, — распорядился помощник командира взвода. — Куржак покупает на всех.
Димка Майдан от угощения отказался, заявив, что он не голоден.
— Брось, Дмитрий, — твердо возразил Тырва. — Среди нас чужих нет. Садись и ты, Мымрин.
Зубарик отрицательно качнул головой. Он понял, зачем помощник командира взвода затеял складчину, и купил себе лимонаду отдельно. Но и такая предусмотрительность не обеспечила Мымрину сохранности домашней снеди. Вечером, когда пароход миновал Шлиссельбург, он вновь решил полакомиться курятиной и обнаружил в своем пакете лишь аккуратно обглоданные косточки.
— Где мои курицы? — охнул Зубарик.
Он в ярости дернул за вощеную бумагу, рассыпав объедки по палубе.
— Зачем мусоришь? — нахмурился Тырва. — Подбери!
— Товарищ помощник командира взвода, — официально обратился Мымрин. — Меня обокрали.
— Просто экспроприация, — засмеялся Куржак. — Тебя освободили от мелкой собственности. Значит, стал пролетарием, которому нечего терять… кроме куриных костей.
— Ты вообще большой специалист по мослам, — заметил Майдан, явно намекая на то, что Жорке не выдали морской формы и едва не исключили из спецшколы за двойку на контрольной работе по анатомии.
— Это дело прошлое, — поперхнулся Куржак.
— Короче, кто слямзил курятину? — спросил Тырва, внимательно оглядев одноклассников. — Если считать это за шутку, то не остроумно.
Все смотрели на Раймонда широко открытыми правдивыми глазами. Только один Бархатов иронически усмехался, будто заранее знал, что все так и произойдет. Но на Леку никто не подумал. А Жорка на глазах у всех съел огромные куски торта. У него оказалось убедительнейшее алиби.
— Чего там, — потребовал Гена Ковров, — сознавайтесь, кто лишил Зубарика полного удовольствия?
— Я этого так не оставлю, — хныкал пострадавший. — Вот пойду и доложу командиру взвода товарищу Святогорову.
Зубарик угрожал, и настроение у второго взвода разом переменилось.
— Обратись в уголовный розыск, — посоветовал Ковров.
— Лучше к Шерлоку Холмсу, — веселился Жорка.
— Ученик Мымрин, — ледяным тоном напомнил Тырва. — Вам было приказано подобрать и выбросить мусор.
— Как можно? — удивился Куржак. — Там же сохранились отпечатки пальцев злоумышленников…
Но помощник командира взвода не был расположен шутить, Мымрину пришлось собрать с палубы останки своих замечательных куриц и собственноручно отправить их за борт.
— Давайте ужинать, — предложил Тырва. — У кого что есть — валите сюда!
Против такого решения никто не возражал. На столике перед помощником командира взвода выросла гора домашних котлет, вареных яиц, колбасы и батонов. Все распределили поровну.
— Присоединяйся, — сказал Тырва Зубарику.
— Обойдусь без чужих бутербродов.
— Была бы честь предложена, — пожал плечами Дончедко.
Раймонд кивнул:
— Учти, уговаривать не будем.
От еды отказались еще Гена Ковров и новенький парень Петька Шлыков. У них не было аппетита.
— Не с того начинаешь, Петр, — усмехнулся Тырва. — Ладно. Потом еще поговорим…
