Адамберг долго копался в своих записях, где царила полная неразбериха.
– Вас не затруднит перезвонить почтальону, может быть, он помнит, не значилась ли отправительницей конвертов для Амадея некая Пуйяр? Мари-Аделаида Пуйяр? Это девичья фамилия его матери.
– Не затруднит, я люблю ему звонить.
Через некоторое время он получил утвердительный ответ – да, от Пуйяр. Роберта воспользовалась случаем, чтобы пригласить почтальона на ужин.
Глава 28
Данглар безуспешно бился с потомком Дантона, и когда Адамберг присоединился к ним, допрос был еще в самом разгаре. В комнатушке под крышей было душно и не убрано. Их собеседник, бывший переплетчик, как сообщил Данглар, четыре года назад потерял работу. Волосы у майора стояли дыбом, возможно от ярости, Жюстен нервно скрестил руки и опустил голову.
– Ну, добро пожаловать, комиссар, – возбужденно приветствовал его Дантон. – С вашими коллегами не соскучишься, рад, что вы с нами. Увы, я не могу предложить вам сесть, мест не осталось.
– Не важно, я все равно никогда не сажусь.
– Значит, вы как лошадь. В этом есть свои положительные стороны, но проблема в том, что вы не видите дальше своего носа. Поэтому вы вообразили, что потомок толстяка Дантона решился на убийство, чтобы защитить честь своего предка.
Он расхохотался. Да, вид у него был мрачный и отталкивающий – впалые щеки, длинные, кривые, серые зубы и широко расставленные темные глаза.
– Толстяк Дантон, именно так, – сказал он, отсмеявшись. – Его называли искренним и пламенным патриотом, пылким и любвеобильным гулякой. Поверьте мне, это был мерзкий взяточник, конъюнктурщик и зазнайка, а успехом пользовался исключительно благодаря своей корпулентности и зычному голосу. Алчный развратник, убийца и предатель. Робеспьер, по крайней мере, был чист в своей гнусности. Я роялист, о чем я уже сообщил вашим коллегам. А как же иначе, если я хочу хоть отчасти искупить жестокость моего вонючего предка. Он проголосовал за казнь короля, и нечего теперь жаловаться, что он лишился собственной головы.
– А он что, жалуется?
Вопрос на мгновение озадачил словоохотливого потомка Дантона.
– Будучи роялистом, – продолжал Адамберг, – что вы делаете в Конвенте?
– Я внимательно наблюдаю за происходящим, комиссар, – ответил тот, на сей раз очень серьезно. – Шпионю, выслеживаю. Коллекционирую причуды и пороки членов Общества, которые пробираются туда тайком, словно помойные крысы, не осмеливаясь даже высказать свое мнение. Инкогнито? Только не для меня. Хищения, сокрытие капиталов, подлость, мошенничество, порнография, торговля оружием, гомосексуализм, педофилия – полный набор. И не думайте, что я заговариваюсь, вовсе нет. От республиканцев воняет за километр. Не теряйте времени на поиски моих досье, они хранятся в надежном месте. Их у меня выше крыши. Еще немного материалов поднакоплю, запалю фитиль и взорву к чертям собачьим это гнездо копошащихся гнусных термитов, достойных отпрысков тех уродов и психов, что разорили Францию своей импотентской демократией. Разделавшись с ними, я ударю тем самым по всей Республике в целом.
– Хорошо, – сказал Адамберг. – А как вы в одиночку справляетесь с таким масштабным расследованием?
– В одиночку? Да что вы, комиссар. Кружок роялистов шире, чем вы думаете. Он протянул свои щупальца до судебных ведомств и вашей родной полиции. Нас много в Обществе. Не надейтесь, ваша Республика не вечна.
Он снова злобно рассмеялся, потом выпрямился всем своим худосочным телом и открыл дверцы небольшого шкафчика. На его внутренних створках красовались измазанные какой-то гадостью портреты Дантона и Робеспьера с выколотыми глазами, из которых стекала на щеки красная краска.
– В таком виде они вам нравятся?
– Сильно, – признал Адамберг. – Так и хочется убить, не дожидаясь взрыва.
Хозяин дома с нежностью прикрыл шкафчик.
– Не буду же я тратить время и мочить их поодиночке, учитывая, что скоро у меня будет все необходимое, чтобы покончить с ними одним ударом.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Адамберг знаком показал Данглару и Жюстену, что пора уходить.
– Передайте своему кастрату Шато, – прокричал Дантон, – и его надутым прихвостням, что их сучье логово долго не продержится!
– Сильно, – повторил Адамберг, когда они вышли на улицу.
– Дантон вряд ли обрадовался бы, – сказал Жюстен.
– Предают всегда свои.
– Прикидывается? – спросил Данглар.
– Нет, – ответил Адамберг. – Плакаты старые, это все не напоказ. Он их ненавидит.
– Что делает из него достойного кандидата в убийцы, – хмыкнул Жюстен.
– Думаю, он метит выше, – сказал Адамберг. – Втоптав их в грязь и запятнав имя Общества, он осквернит Революцию, добьется падения Республики. Ни больше ни меньше. Как он объяснил вам свое присутствие у дома психиатра?
– Брюнет просто один из тех, за кем Дантон следит. Он ждет, когда тот проколется.
– Дождался?
– Не знаю. Его “досье” хранятся в тайном месте, он несколько раз это повторил.
– Не думаю, что надутым прихвостням Шато чем-то опасен этот заморыш. Если убийца стремится обезглавить Общество, он казнит Робеспьера. А пока что преступник, как мы убедились, гонит волну издалека, очень издалека, убирая главным образом “непостоянных” членов. Почему? Потому что вихрь, который приближается украдкой, пугает больше, чем водоворот, внезапно захлестывающий с головой. Он будет плести свои сети постепенно, чтобы они видели, как опасность медленно надвигается с горизонта. Охрану Брюнета можно ослабить, надо просто проверять, сел ли он в надежное такси, выйдя из больницы. То же самое касается Блондина. Вызовите его, попробуйте разузнать, где он живет. Он, я думаю, будет похитрее секретаря.
– Брюнет устроит скандал, – сказал Данглар.
– Пусть уходит на покой, если ему так страшно.
– Тогда он осрамится. Психиатр, прячущийся за бурладеро.
– За чем?
– Деревянный барьер на корриде, – раздраженно напомнил Данглар. – Вы сами меня спросили несколько часов назад.
– Действительно.
Когда на колокольне церкви Сен-Франсуа-Ксавье пробило семь вечера, Адамберг устроил перекур.
– Кофе, – сказал он.
Аперитив, подумал Данглар. Самое время.
– Если вам интересно, я могу порассуждать на тему “предают всегда свои”, – сказал Адамберг. – Возможно, исландские убийства совсем не то, что нам кажется.
– Мы же договорились, что забудем об Исландии, – жалобно протянул Жюстен.
– Разумеется. Что не мешает нам туда заскочить, если хотите.
Но ни майору, ни лейтенанту этого не хотелось, и они не двинулись с места. Адамберг улыбнулся, беспечно махнул им на прощание и ушел. Они смотрели ему вслед. Адамберг вошел в кафе. Через несколько минут они подсели к нему за столик.
– Мы отправимся не в Исландию, а на ферму Тот, в департамент Эр и Луар.
– Туда, где вы сегодня были? – спросил Жюстен.
– Из-за чего и пропустили начало нашей беседы с Дантоном, – поддел его Данглар.
– А что, было интересно?
– Нет.
– Вот видите. На таких людей хватает и получаса. Ферма Тот принадлежала когда-то супругам Гренье, принимавшим брошенных детей.
– Там, в частности, до пяти лет жил Амадей Мафоре, вы нам уже рассказали.
– Скорее, содержался в неволе, чем жил. Над ним издевались, как могли, пока ребенок не взбесился, вспомните историю про обезглавленных уток.
– Он говорил об этих утках в Бреши, – сказал Данглар, мгновенно расслабившись при виде бокала белого вина.
Пока шел разговор об утках, Жюстен вертел головой из стороны в сторону, отгоняя от себя эти картинки, словно мух. Мальчик с топором, кровавая бойня, утиное мясо, которым его пичкали до рвоты. А старший друг помогал ему это мясо закапывать.
– Понятно, почему он постарался вытеснить эти воспоминания, – сказал Жюстен.
– Не думаю, что он что-либо вытеснял, – сказал Адамберг. – Думаю, он врет. Да и вряд ли Амадей мог забыть большого мальчика, защищавшего его все пять лет, пока длился этот кошмар, такого же подкидыша, как и он сам. Это был – и есть по сей день, скорее всего, – его спаситель и единственная любовь.
