местности, которая благодаря означенным событиям отныне и вовек известна как Веенен, Место плача. Достаточно будет сказать, что эти вести напрочь лишили нас с Мари аппетита, зато Каролус и Йоханнес, уже слегка оправившиеся от потрясений той кровопролитной ночи, уплетали за обе щеки, оставалось лишь им завидовать.
Вскоре Ханс, который, к слову, вполне пришел в себя и позабыл о своих недавних мучениях, пришел забрать тарелки. Он сообщил, что буры ведут оживленный разговор и собираются вот-вот послать за мной. И правда, несколько минут спустя явились двое вооруженных мужчин, наказавших мне следовать за ними. Я повернулся было попрощаться с Мари, но моя жена меня опередила.
— Я пойду за тобой всюду, муж мой, — сказала она.
Охрана возражать не стала.
Собрание устроили ярдах в двухстах от нашего дома, в тени фургона. Шестеро мужчин сидели полукругом на стульях и прочей мебели, какую смогли найти; хмурый коммандант занимал место посредине, а перед ним поставили стол с писчими принадлежностями.
Слева от этих шестерых расположились Принслоо и Мейеры, то есть те люди, которых я когда-то спас от голодной смерти, а справа остальные буры из числа тех, что приехали в наше поселение сегодня днем. Мне с первого взгляда стало ясно, что намечается трибунал, и шестерых в центре выбрали судьями, а комманданта поставили председателем суда.
Я намеренно не перечисляю имен, поскольку ни в малейшей степени не желаю, чтобы виновники допущенных непозволительных ошибок стали известны последующим поколениям. И потом, эти люди действовали и вели себя честно, по их разумению, хоть и послужили орудием в руках злодея Эрнанду Перейры.
— Аллан Квотермейн, — произнес коммандант, — вас привели сюда, чтобы судить трибуналом, законно созванным, как установлено правилами, едиными для лагерей бурских переселенцев. Вы признаете эти правила?
— Я знаю, что они есть, коммандант, — ответил я, — но не признаю полномочий вашего трибунала и попыток осудить человека, который является подданным ее величества британской королевы.
— Мы обсудили это возражение заранее, Аллан Квотермейн, — отозвался коммандант, — и сочли его не имеющим значения. Напомню вам, что в лагере на Бушменской реке, прежде чем отправиться с покойным Пьетом Ретифом к вождю Сиконьеле, вас назначили командовать зулусами, приданными отряду, и вы дали клятву переводить точно и быть верным во всем генералу Ретифу, его товарищам и делу, которое он защищал. Эта клятва, как считает суд, дает нам полномочия судить вас.
— Я не признаю ваших полномочий, — повторил я, — хотя не стану отрицать, что давал такую клятву. Прошу занести в протокол мое несогласие.
— Принимается, — сказал коммандант и принялся медленно и усердно выводить буквы на бумаге перед собой. Покончив с этим, он поднял голову и продолжил: — Обвинения против Аллана Квотермейна таковы. Будучи в составе посольства, которое недавно отправилось к королю зулусов Дингаану и которым командовал покойный коммандант и генерал Пьет Ретиф, обвиняемый тайно и преднамеренно подговаривал означенного Дингаана убить означенного генерала Ретифа и его товарищей и в особенности злоумышлял против Анри Марэ, своего тестя, и против Эрнанду Перейры, племянника последнего, причем имел ссоры с обоими персонами. Заключив соглашение с правителем зулусов относительно указанного убийства, обвиняемый затем добился того, чтобы его укрыли в безопасном месте, пока убийство совершается. Вы признаете себя виновным?
Когда я услышал эту откровенную ложь, меня охватил такой гнев, что я не сдержался и расхохотался в лицо судьям.
— Вы с ума сошли, коммандант? — воскликнул я. — Лишь безумец отважится утверждать подобное! На каких основаниях вы меня во всем этом обвиняете?
— Нет, Аллан Квотермейн, я не сошел с ума, — ответил коммандант, — но из-за ваших козней я потерял жену и троих детей, погибших под копьями зулусов, и этих страданий было вполне достаточно, чтобы лишиться рассудка. Что касается оснований и доказательств, вы все услышите в свое время. Но сперва я запишу, что вы не признаете себя виновным. — Он снова покорпел над листом бумаги. — Если вы согласитесь с перечисленными далее фактами, это сбережет нам немало времени, а в нынешних обстоятельствах его у нас немного. Верно ли, что, заранее зная о неизбежной гибели посольства, вы пытались избежать участия в его составе?
— Нет. Я ничего не знал о том, что произойдет с посольством, хотя и опасался дурного оборота событий. Ведь незадолго до того я вырвал своих друзей, присутствующих здесь, — я указал на семейство Принслоо, — из рук Дингаана. Я не хотел ехать в Зулуленд по другой причине, а именно потому, что в день отбытия посольства женился на Мари Марэ. И все же я отправился туда, в первую очередь из-за генерала Ретифа. Он был моим другом и попросил, чтобы я переводил для него.
Некоторые буры загомонили:
— Так и было, да, мы помним.
Однако коммандант, не обратив внимания ни на мой ответ, ни на голоса зрителей судилища, продолжал:
— Вы признаете, что были в плохих отношениях с Анри Марэ и с Эрнаном Перейрой?
— Да, — сказал я. — Анри Марэ приложил все усилия к тому, чтобы помешать моей женитьбе на его дочери Мари, обращался со мной, с человеком, который спас ему жизнь, чрезвычайно грубо, хотя я избавлял его самого и его товарищей от напастей на побережье залива Делагоа и позднее, в краалях Умгунгундлову. А Эрнан Перейра пытался отнять у меня Мари, которая любит меня. Более того, он покушался на мою жизнь, невзирая на то что я нашел его больным в пещере и спас. Хеер Перейра подкараулил меня в укромном месте и хотел застрелить. Вот следы его пули. — Я коснулся маленькой отметины на лице.
— Все так и было, этот мерзавец в него стрелял! — подала голос фру Принслоо, но ей велели соблюдать тишину.
— Вы признаете, что отправили послание своей жене, в котором просили ее и близких вам людей покинуть лагерь на Бушменской реке, поскольку на него скоро произойдет нападение, и особо подчеркивали важность
