Но теперь великий пост, к тому ж и лесованье к концу: меньше двух недель остается до Плющихи, оттого и запасов в зимнице немного. Петряйкина стряпня на этот раз была не очень завидна. Развел он в очаге огонь, в один котел засыпал гороху, а в другом стал приготовлять похлебку: покрошил гулены, сухих грибков, луку, засыпал гречневой крупой да гороховой мукой, сдобрил маслом и поставил на огонь. Обед разом поспел. Приставили к нарам стол, к столу переметную скамью и уселись. Петряйка нарезал черствого хлеба, разложил ломти да ложки и поставил перед усевшеюся артелью чашки с похлебкой. Молча работала артель зубами, чашки скоро опростались. Петряйка выложил остальную похлебку, а когда лесники и это очистили, поставил им чашки с горохом, накрошил туда репчатого луку и полил вдоволь льняным маслом. Это кушанье показалось особенно лакомо лесникам, ели да похваливали.
- Ай да Петряй! Клевашный (Проворный, сметливый, разумный.) парень!говорил молодой лесник, Захаром звали, потряхивая кудрями.- Вот, брат, уважил, так уважил... За этот горох я у тебя, Петряйко, на свадьбе так нарежусь, что целый день песни играть да плясать не устану.
- Мне еще рано, сам-от прежде женись,- отшутился Петряйко.
- Невесты, парень, еще не выросли... Покаместь и так побродим, - отвечал Захар.
- А в самом деле, Захарушка, пора бы тебе закон свершить,- вступился в разговор дядя Онуфрий.- Что так без пути-то болтаешься?.. Для че не женишься?.. За тебя, за такого молодца, всяку бы девку с радостью выдали.
- Ну их, бабья-то! - отвечал Захар.- Терпеть не могу. Девки не в пример лучше. С ними забавней - смехи да песни, а бабы что! Только клохчут да хнычут... Самое последнее дело!
- Экой девушник! - молвил на то, лукаво усмехнувшись, лесник Артемий.- А не знаешь разве, что за девок-то вашему брату ноги колом ломают?
- А ты прежде излови да потом и ломай. Эк чем стращать вздумал, - нахально ответил Захар.
- То-то, то-то, Захар Игнатьич, гляди в оба... Знаем мы кой-что... Слыхали! - сказал Артемий.
- Чего слыхал-то?.. Чего мне глядеть-то? - разгорячившись, крикнул Захар.
- Да хоть бы насчет лещовской Параньки...
- Чего насчет Параньки? - приставал Захар.- Чего... Говори, что знаешь!.. Ну, ну, говори...
- То и говорю, что высоко камешки кидаешь,- ответил Артемий.- Тут вашему брату не то что руки-ноги переломают, а, пожалуй, в город на ставку свезут. Забыл аль нет, что Паранькин дядя в головах сидит? - сказал Артемий.
Закричал Захар пуще прежнего, даже с места вскочил, ругаясь и сжимая кулаки, но дядя Онуфрий одним словом угомонил расходившихся ребят. Брань и ссоры во все лесованье не дозволяются. Иной парень хоть на руготню и голова огонь не вздует, замка не отопрет, не выругавшись, а в лесу не смеет много растабарывать, а рукам волю давать и не подумает... Велит старшой замолчать, пали сердце сколько хочешь, а вздориться не смей. После, когда из лесу уедут, так хоть ребра друг дружке переломай, но во время лесованья - ни-ни. Такой обычай ведется у лесников исстари. С чего завелся такой обычай? - раз спросили у старого лесника, лет тридцать сряду ходившего лесовать хозяином. "По нашим промыслам без уйму нельзя,- отвечал он,- также вот и продажной дури в лесу держать никак невозможно, потому, не ровен час, топор из рук у нашего брата не выходит... Долго ль окаянному человека во хмелю аль в руготне под руку толконуть... Бывали дела, оттого сторожко и держимся". Смолкли ребята, враждебно поглядывая друг на друга, но ослушаться старшого и подумать не смели... Стоит ему слово сказать, артель встанет как один человек и такую вспорку задаст ослушнику, что в другой раз не захочет дурить...
Петряйка ставил меж тем третье кушанье: наклал он в чашки сухарей, развел квасом, положил в эту тюрю соленых груздей, рыжиков да вареной свеклы, лучку туда покрошил и маслица подлил.
- Важно кушанье! - похвалил дядя Онуфрий, уписывая крошево за обе щеки.Ну, проворней, проворней, ребята,- в лес пора! Заря занимается, а на заре не работать, значит рубль из мошны потерять. Лесники зачали есть торопливее. Петряйка вытащил из закути курган (Курган, кунган (правильнее, кумган) заимствованный у татар медный или жестяной кувшин с носком, ручкой и крышкой.) браги и поставил его на стол. - Экой у нас провор подсыпка-то! - похваливал дядя Онуфрий, поглаживая жилистой рукой по белым, но сильно закопченным волосам Петряя, когда тот разливал брагу по корчикам (Корчик, или корец,особого вида ковш для черпанья воды, кваса, для питья сусла и браги. Корцы бывают металлические (железные), деревянные, а больше корец делается из древесного дуба, в виде стакана.). - Всякий день у него последышки да последышки. Две недели масленица минула, у него бражка еще ведется. Сторожь, сторожь, Петрунюшка, сторожь всякое добро, припасай на черный день, вырастешь, большой богатей будешь. Прок выйдет из тебя, парнюга!..
Чтой-то? - вдруг спросил, прерывая свои ласки и вставая с нар, дядя Онуфрий - Никак приехал кто-то? Выглянь-ка, Петряй, на волю, глянь, кто такой?
В самом деле слышались скрип полозьев, фырканье лошадей и людской говор. Одним махом Петряйка вскочил на верх лесенки и, растворив створцы, высунул на волю белокурую свою голову. Потом, прыгнув на пол и разводя врозь руками, удивленным голосом сказал:
- Неведомо каки люди приехали... На двух тройках... гусем.
- Что за диковина! - повязывая кушак, молвил дядя Онуфрий.- Что за люди?.. Кого это на тройках принесло? - Нешто лесной аль исправник,- отозвался Артемий.
-Коего шута на конце лесованья они не видали здесь? - сказал дядя Онуфрий.- Опять же колокольцов не слыхать, а начальство разве без колокольца поедет? Гляди, лысковцы (Оптовые лесопромышленники из Лыскова. Их не любят лесники за обманы и обиды.) не нагрянули ль... Пусто б им было!.. Больше некому. Пойти посмотреть самому,- прибавил он, направляясь к лесенке.
- Есть ли крещеные? - раздался в то время вверху громкий голос Патапа Максимыча.
- Лезь полезай, милости просим,- громко отозвался дядя Онуфрий.
Показалась из створки нога Патапа Максимыча, за ней другая, потом широкая спина его, обтянутая в мурашкинскую дубленку. Слез, наконец, Чапурин. За ним таким же способом слез паломник Стуколов, потом молчаливый купец Дюков, за ними два работника. Не вдруг прокашлялись наезжие гости, глотнувши дыма. Присев на полу, едва переводили они дух и протирали поневоле плакавшие глаза.
- Кого господь даровал? - спросил дядя Онуфрий.- Зиму зименскую от чужих людей духу не было, на конец лесованья гости пожаловали.
- Заблудились мы, почтенный, в ваших лесах,- отвечал Патап Максимыч, снимая промерзшую дубленку и подсаживаясь к огню.
- Откуда бог занес в наши Палестины? - спросил дядя Онуфрии.
- Из Красной рамени,- молвил Патап Максимыч.
- А путь куда держите? - продолжал спрашивать старшой артели.
- На Ветлугу пробираемся,- отвечал Патап Максимыч.- Думали на Ялокшинский зимняк свернуть, да оплошали. Теперь не знаем, куда и заехали.
- Ялокшинский зимняк отсель рукой подать,- молвил дядя Онуфрий,каких-нибудь верст десяток, и того не будет, пожалуй. Только дорога не приведи господи. Вы, поди, на санях?
- В пошевнях,- ответил Патап Максимыч.
- А пошевни-то небойсь большие да широкие... Еще, поди,с волочками (Волочок, или волчок,- верх повозки или кибитки, обитый циновкой. Иначе: лучок.)?- продолжал свои расспросы дядя Онуфрий.
- Да, с волчками,- сказал Патап Максимыч.- А что?
- А то, что с волчками отсель на Ялокшу вам не проехать. Леса густые, лапы на просеки рублены невысоко, волочки-то, пожалуй, не пролезут,- говорил дядя Онуфрий.
- Как же быть? - в раздумье спрашивал Патап Максимыч.
- Да в кое место вам на Ветлугу-то? - молвил дядя Онуфрий, оглядывая лёзу топора.
- Езда нам не близкая,- ответил Патап Максимыч.
- За Усту надо к Уреню, коли слыхал.
- Как не слыхать,- молвил дядя Онуфрий.- Сами в Урени не раз бывали... За хлебом ездим... Так ведь вам наперед надо в Нижне Воскресенье, а там уж вплоть до Уреня пойдет большая дорога...
- Ровная, гладкая, хоть кубарем катись,- в один голос заговорили лесники.
- За Воскресеньем слепой с пути не собьется...
- По Ветлуге до самого Варнавина степь пойдет, а за Варнавином, как реку переедете, опять леса,- там уж и скончанья лесам не будет...
- Это мы, почтенный, и без тебя знаем, а вот вы научите нас, как до Воскресенья-то нам добраться? - сказал Патап Максимыч.
- Разве к нашим дворам, на Лыковщину, отсель свернете,- отвечал дядя Онуфрий.- От нас до Воскресенья путь торный, просека широкая, только крюку дадите: верст сорок, коли не все пятьдесят.
- Эко горе какое! - молвил Патап Максимыч.- Вечор целый день плутали, целу ночь, не знай куда ехали, а тут еще пятьдесят верст крюку!.. Ведь это лишних полтора суток наберется.
- А вам нешто к спеху? - спросил дядя Онуфрий.
- К спеху не к спеху, а неохота по вашим лесам без пути блудить,- отвечал Патап Максимыч.
- Да вы коли из Красной-то рамени поехали? - спросил дядя Онуфрий.
