- А пошевни-то небойсь большие да широкие... Еще, поди,с волочками (Волочок, или волчок,- верх повозки или кибитки, обитый циновкой. Иначе: лучок.)?- продолжал свои расспросы дядя Онуфрий.
- Да, с волчками,- сказал Патап Максимыч.- А что?
- А то, что с волчками отсель на Ялокшу вам не проехать. Леса густые, лапы на просеки рублены невысоко, волочки-то, пожалуй, не пролезут,- говорил дядя Онуфрий.
- Как же быть? - в раздумье спрашивал Патап Максимыч.
- Да в кое место вам на Ветлугу-то? - молвил дядя Онуфрий, оглядывая лёзу топора.
- Езда нам не близкая,- ответил Патап Максимыч.
- За Усту надо к Уреню, коли слыхал.
- Как не слыхать,- молвил дядя Онуфрий.- Сами в Урени не раз бывали... За хлебом ездим... Так ведь вам наперед надо в Нижне Воскресенье, а там уж вплоть до Уреня пойдет большая дорога...
- Ровная, гладкая, хоть кубарем катись,- в один голос заговорили лесники.
- За Воскресеньем слепой с пути не собьется...
- По Ветлуге до самого Варнавина степь пойдет, а за Варнавином, как реку переедете, опять леса,- там уж и скончанья лесам не будет...
- Это мы, почтенный, и без тебя знаем, а вот вы научите нас, как до Воскресенья-то нам добраться? - сказал Патап Максимыч.
- Разве к нашим дворам, на Лыковщину, отсель свернете,- отвечал дядя Онуфрий.- От нас до Воскресенья путь торный, просека широкая, только крюку дадите: верст сорок, коли не все пятьдесят.
- Эко горе какое! - молвил Патап Максимыч.- Вечор целый день плутали, целу ночь, не знай куда ехали, а тут еще пятьдесят верст крюку!.. Ведь это лишних полтора суток наберется.
- А вам нешто к спеху? - спросил дядя Онуфрий.
- К спеху не к спеху, а неохота по вашим лесам без пути блудить,- отвечал Патап Максимыч.
- Да вы коли из Красной-то рамени поехали? - спросил дядя Онуфрий.
- На рассвете. Теперь вот целы сутки маемся,- отвечал Патап Максимыч.
- Гляди-ка, дело какое! - говорил, качая головой, дядя Онуфрий.- Видно, впервой в лесах-то.
- То-то и есть, что допрежь николи не бывали. Ну, уж и леса ваши - нечего сказать! Провалиться б им, проклятым, совсем! - с досадой примолвил Патап Максимыч.
- Леса наши хорошие,- перебил его дядя Онуфрий. Обидно стало ему, что неведомо какой человек так об лесах отзывается. Как моряк любит море, так коренной лесник любит родные леса, не в пример горячей, чем пахарь пашню свою.
- Леса наши хорошие,- хмурясь и понурив голову, продолжал дядя Онуфрий.Наши поильцы-кормильцы... Сам господь вырастил леса на пользу человека, сам владыко свой сад рассадил... Здесь каждо дерево божье, зачем же лесам проваливаться?.. И кем они кляты?.. Это ты нехорошее, черное слово молвил, господин купец... Не погневайся, имени отчества твоего не знаю, а леса бранить не годится - потому они божьи.
- Дерево-то пускай его божье, а волки-то чьи? - возразил Патап Максимыч.Как мы заночевали в лесу, набежало проклятого зверя видимо-невидимо - чуть не сожрали; каленый нож им в бок. Только огнем и оборонились.
- Да, волки теперь гуляют -ихня пора,- молвил дядя Онуфрий,- господь им эту пору указал... Не одним людям, а всякой твари сказал он: "Раститеся и множитесь". Да... ихня пора...- И потом, немного помолчав, прибавил: - Значит, вы не в коренном лесу заночевали, а где-нибудь на рамени. Серый в теперешнюю пору в лесах не держится, больше в поле норовит, теперь ему в лесу голодно. Беспременно на рамени ночевали, недалече от селенья. К нам-то с какой стороны подъехали?
- Да мы все на сивер держали,- сказал Патап Максимыч.
- Кажись бы, так не надо,- молвил дядя Онуфрий.- Как же так на сивер? К зимнице-то, говорю, с коей стороны подъехали?
- С правой.
- Так какой же тут сивер? Ехали вы, стало быть, на осенник, сказал дядя Онуфрий.
- Как же ты вечор говорил, что мы едем на сивер? - обратился Патап Максимыч к Стуколову.
- Так по матке выходило,- насупив брови и глядя исподлобья, отозвался паломник.
- Вот тебе и матка! - крикнул Патап Максимыч.- Пятьдесят верст крюку, да на придачу волки чуть не распластали!.. Эх ты, голова, Яким Прохорыч, право, голова ! ..
- Чем же матка-то тут виновата?- оправдывался Стуколов.
- Разве по ней ехали; ведь я глядел в нее, когда уж с пути сбились.
- Не сговоришь с тобой,- горячился Патап Максимыч,- хоть кол ему теши на лысине: упрям, как черт карамышевский, прости господи!..
- Ой, ваше степенство, больно ты охоч его поминать! - вступился дядя Онуфрий.- Здесь ведь лес, зимница... У нас его не поминают! Нехорошо!.. Черного слова не говори... Не ровен час - пожалуй, недоброе что случится... А про каку эту матку вы поминаете - прибавил он.
- Да вон у товарища моего матка какая-то есть... Шут ее знает!..досадливо отозвался Патап Максимыч, указывая на Стуколова.- Всякие дороги, слышь, знает. Коробочка, а в ней, как в часах, стрелка ходит,- пояснил он дяде Онуфрию...
- Так, пустое дело одно. - Знаем и мы эту матку,- ответил дядя Онуфрий, снимая с полки крашеный ставешок и вынимая оттуда компас.- Как нам, лесникам, матки не знать? Без нее ину пору можно пропасть... Такая, что ль? - спросил он, показывая свой компас Патапу Максимычу.
Диву дался Патап Максимыч. Столько лет на свете живет, книги тоже читает, с хорошими людьми водится, а досель не слыхал, не ведал про такую штуку... Думалось ему, что паломник из-за моря вывез свою матку, а тут закоптелый лесник, последний, может быть, человек, у себя в зимнице такую же вещь держит.
- В лесах матка вещь самая пользительная,- продолжал дядя Онуфрий.- Без нее как раз заблудишься, коли пойдешь по незнакомым местам. Дорогая по нашим промыслам эта штука... Зайдешь ину пору далёко, лес-от густой, частый да рослый - в небо дыра. Ни солнышка, ни звезд не видать, опознаться на месте нечем. А с маткой не пропадешь; отколь хошь на волю выведет.
- Значит, твоя матка попортилась, Яким Прохорыч,- сказал Патап Максимыч Стуколову.
- Отчего ей попортиться? Коли стрелка ходит, значит не попортилась,отвечал тот.
- Да слышишь ты аль нет, что вечор ей надо было на осенник казать, а она на сивер тянула,- сказал Патап Максимыч.
- Покажь-ка, ваше степенство, твою матку,- молвил дядя Онуфрий, обращаясь к Стуколову. Паломник вынул компас. Дядя Онуфрий положил его на стол рядом со своим.
- Ничем не попорчена,- сказал он, рассматривая их.- Да и портиться тут нечему, потому что в стрелке не пружина какая, а одна только божия сила... Видишь, в одну сторону обе стрелки тянут... Вот сивер, тут будет полдень, тут закат, а тут восток,- говорил дядя Онуфрий, показывая рукой страны света по направлению магнитной стрелки.
- Отчего ж она давеча не на осенник, а на сивер тянула? - спросил у паломника Патап Максимыч, разглядывая компасы.
- Не знаю,- отвечал Стуколов.
- А я так знаю,- молвил дядя Онуфрий, обращаясь к паломнику.- Знаю, отчего вечор твоя матка на сторону воротила... Коли хочешь, скажу, чтобы мог ты понимать тайную силу божию... Когда смотрел в матку-то, в котором часу?
- С вечера,- отвечал Стуколов.
- Так и есть,- молвил дядя Онуфрий.- А на небо в ту пору глядел?
- На небо? Как на небо?..- спросил удивленный паломник.- Не помню... Кажись, не глядел.
- И никто из вас не видал, что на небе в ту пору деялось? - спросил дядя Онуфрий.
- Чему на небе деяться? - молвил Патап Максимыч.- Ничего не деялось - небо как небо.
- То-то и есть, что деялось,- сказал дядя Онуфрий.- Мы видели, что на небе перед полночью было. Тут-то вот и премудрая, тайная сила творца небесного... И про ту силу великую не то что мы, люди старые, подростки у нас знают... Петряйко! Что вечор на небе деялось? - спросил он племянника.
- Пазори (Пазори - северное сияние. Слова "северное сияние" народ не знает. Это слово деланное, искусственное, придуманное в кабинете, едва ли не Ломоносовым, а ему, как холмогорцу, не могло быть чуждым настоящее русское слово "пазори". Северное сияние- буквальный перевод немецкого Nordlicht. У нас каждый переход столь обычного на Руси небесного явления означается особым метким словом. Так, начало пазорей, когда на северной стороне неба начинает как бы разливаться бледный белый свет, подобный Млечному Пути, зовется отбелью или белью. Следующий затем переход, когда отбель, сначала принимая розовый оттенок, потом постепенно багровеет, называется зорями (зори, зорники). После зорей начинают обыкновенно раскидываться по небу млечные полосы. Это называют лучами. Если явление продолжается, лучи багровеют и постепенно превращаются в яркие, красные и других цветов радуги, столбы. Эти столбы краснеют более и более, что называется багрецы наливаются. Столбы сходятся и расходятся - об это говорится: столбы играют. Когда сильно играющие столбы сопровождаются перекатным треском и как бы громом - это называется сполохами. Если во время северного сияния зори или столбы мерцают, то есть делаются то светлей, то бледней, тогда говорится: "Зори или столбы дышат". Наши лесники, равно как и поморы, обращающиеся с компасом, давным-давно знают, что "на пазорях матка дурит", то есть магнитная стрелка делает уклонения. Случается, что небо заволочено тучами, стоит непогодь, либо метель метет, и вдруг "матка задурит". Лесники тогда знают, что на небе пазори заиграли, но за тучами их не видать. Замечательно, что как у поморов, так и у лесников нет поверья, будто северное сияние предвещает войну либо мор. Свойство магнитной стрелки и влияние на нее северного сияния они называют "тайной божьей силой".) играли,- бойко тряхнув белокурыми кудрями, ответил Петряй.- Вечор, как нам с лесованья ехать, отбель по небу пошла, а там и зори заиграли, лучи засветили, столбы задышали, багрецами налились и заходили по небу. Сполохи даже били, как мы ужинать сели: ровно гром по лесу-то, так и загудели... Оттого матка и дурила, что пазори в небе играли.
