- Значит, не в ту сторону показывала,- пояснил дядя Онуфрий. - Это завсегда так бывает: еще отбелей не видать,- а уж стрелка вздрагивать зачнет, а потом и пойдет то туда, то сюда воротить... Видишь ли, какая тайная божия сила тут совершается? Слыхал, поди, как за всенощной-то поют: "Вся премудростию сотворил еси!.." Вот она премудрость-то!.. Это завсегда надо крещеному человеку в понятии содержать... Да, ваше степенство, "вся премудростию сотворил еси!.." Кажись, вот хоть бы эта самая матка - что такое? Ребячья игрушка, слепой человек подумает! Ан нет, тут премудрость господня, тайная божия сила... Да.
"Экой дошлый народец в эти леса забился,- сам про себя думал Патап Максимыч.- Мальчишка, материно молоко на губах не обсохло, и тот премудрость понимает, а старый от писанья такой гораздый, что, пожалуй, Манефе - так впору.
- От кого это ты, малец, научился? - спросил он Петряя.
- Дядя учил, дядя Онуфрий,- бойко ответил подсыпка, указывая на дядю.
- А тебя кто научил?- обратился Патап Максимыч к Онуфрию.
- От отцов, от дедов научены; они тоже век свой лесовали,- ответил дядя Онуфрий.
- Мудрости господни!- молвил в раздумье Патап Максимыч. Проговорив это, вдруг увидел он, что лесник Артемий, присев на корточки перед тепленкой и вынув уголек, положил его в носогрейку (Трубка, большею частью корневая, выложенная внутри жестью, на коротеньком деревянном чубучке.) и закурил свой тютюн. За ним Захар, потом другие, и вот все лесники, кроме Онуфрия да Петряя, усевшись вкруг огонька задымили трубки. Стуколова инда передернуло. За Волгой-то, в сем искони древлеблагочестивом крае, в сем Афоне старообрядства, да еще в самой-то глуши, в лесах, курильщики треклятого зелья объявились... Отсторонился паломник от тепленки и, сев в углу зимницы, повернул лицо в сторону.
- Поганитесь? -с легкой усмешкой спросил Патап Максимыч, кивая дяде Онуфрию на курильщиков.
- А какое ж тут поганство? - отвечал дядя Онуфрий.- Никакого поганства нет. Сказано: "Всяк злак на службу человеком". Чего ж тебе еще?.. И табак божья трава, и ее господь создал на пользу, как все иные древа, цветы, и травы...
- Так нешто про табашное зелье это слово сказано в писании?- досадливо вмешался насупившийся Стуколов.- Аль не слыхал, что такое есть "корень горести в выспрь прозябай?" Не слыхивал, откуда табак-от вырос?
- Это что келейницы-то толкуют? - со смехом отозвался Захар.- Врут они, смотницы (Смотник, смотница - то же, что сплетник, а также человек, всякий вздор говорящий. ), пустое плетут... Мы ведь не староверы, в бабье не веруем.
- Нешто церковники?- спросил Патап Максимыч дядю Онуфрия.
- Все по церкви,- отвечал дядя Онуфрий.- У нас по всей Лыковщине староверов спокон веку не важивалось. И деды и прадеды, все при церкви были. Потому люди мы бедные, работные, достатков у нас нет таких, чтобы староверничать. Вон по раменям, и в Черной рамени, и в Красной, и по Волге, там, почитай, все старой веры держатся... Потому - богачество... А мы что?.. Люди маленькие, худые, бедные... Мы по церкви!
- А молитесь как? - спросил Патап Максимыч.
- Кто в два перста, кто щепотью, кто как сызмала обык, так и молится... У нас этого в важность не ставят,- сказал дядя Онуфрий.
- И табашничаете все? - продолжал спрашивать Патап Максимыч.
- Все, почитай, веселой травки держимся,- отвечал, улыбаясь, дядя Онуфрий, и сам стал набивать трубку.- Нам, ваше степенство, без табаку нельзя. Потому летом пойдешь в лес - столько там этого гаду: оводу, слепней, мошек и всякой комариной силы - только табачным дымом себя и полегчишь, не то съедят, пусто б им было. По нашим промыслам без курева обойтись никак невозможно - всю кровь высосут, окаянные. Оно, конечно, и лесники не сплошь табашничают, есть тоже староверы по иным лесным деревням, зато уж и маются же сердечные. Посмотрел бы ты на них, как они после соку (После дранья мочала, луба и бересты.) домой приволокутся. Узнать человека нельзя, ровно стень ходит. Боронятся и они от комариной силы: смолой, дегтем мажутся, да не больно это мазанье помогает. Нет, по нашим промыслам без табашного курева никак нельзя. А побывали бы вы, господа купцы, в ветлужских верхотинах у Верхнего Воскресенья (В Ветлужском крае город Ветлугу до сих пор зовут Верхним Воскресеньем, как назывался он до 1778 года, когда был обращен в уездный город. Нижнее Воскресенье - большое село на Ветлуге в Макарьевском уезде, Нижегородской губернии. Иначе Воскресенское. Это два главных торговых пункта по Ветлуге.). Там и в городу и вкруг города по деревням такие ли еще табашники, как у нас: спят даже с трубкой. Маленький парнишка, от земли его не видать, а уж дымит из тятькиной трубчонки... В гостях, на свадьбе аль на крестинах, в праздники тоже храмовые, у людей первым делом брага да сусло... а там горшки с табаком гостям на стол горшок молотого, да горшок крошеного... Надымят в избе, инда у самих глаза выест... Вот это настоящие табашники, заправские, а мы что - помаленьку балуемся.
- Оттого Ветлугу-то и зовут "поганой стороной",- скривив лицо язвительной усмешкой, молвил Стуколов.
- Да ведь это келейницы же дурным словом обзывают ветлужскую сторону, а глядя на них и староверы,- отвечал дядя Онуфрий.- Только ведь это одни пустые речи... Какую онитам погань нашли? Таки же крещены, как и везде...
- В церковь-то часто ли ходите? - спросил Патап Максимыч.
- Как же в церковь не ходить?.. Чать, мы крещеные. Без церкви прожить нельзя,- отвечал дядя Онуфрий.- Кое время дома живем, храм божий не забываем, оно, пожалуй, хоть не каждо воскресенье ходим, потому приход далеко, а все ж церкви не чуждаемся. Вот здесь, в лесах, праздников уж нет. С топором не до моленья, особливо в такой год, как нонешний... Зима-то ноне стала поздняя, только за два дня до Николы лесовать выехали... Много ль тут времени на работу-то останется, много ль наработаешь?.. Тут и праздники забудешь, какие они у бога есть, и день и ночь только и думы, как бы побольше дерев сронить. Да ведь и то надо сказать, ваше степенство,- примолвил, лукаво улыбаясь, дядя Онуфрий,- часто в церковь-то ходить нашему брату накладно. Это вон келейницам хорошо на всем на готовом богу молиться, а по нашим достаткам того не приходится. Ведь повадишься к вечерне, все едино что в харчевню: ноне свеча, завтра свеча - глядишь, ай шуба с плеча. С нашего брата господь не взыщет потому недостатки... Мы ведь люди простые, а простых и бог простит... Одначе закалякался я с вами, господа купцы... Ребятушки, ладь дровни, проверь лошадей... Лесовать пора!..- громко крикнул дядя Онуфрий. Лесники один за другим полезли вон. Дядя Онуфрий, оставшись с гостями в зимнице, помогал Петряю прибирать посуду, заливать очаг и приводить ночной притон в некоторый порядок. - Сами-то отколь будете?- спросил он Патапа Максимыча. Патап Максимыч назвал себя и немало подивился, что старый лесник доселе не слыхал его имени, столь громкого за Волгой, а, кажись, чуть не шабры.
- Нешто про нас не слыхал? - спросил он дядю Онуфрия.
- Не доводилось, ваше степенство,- отвечал лесник.- Ведь мы раменских-то (Раменскими лесники зовут жителей Черной и Красной рамени. ) мало знаем больше все с лысковскими да с ветлужескими купцами хороводимся, с понизовыми тоже.
- Экая, однако, глушь по вашим местам,- сказал Патап Максимыч.
- Глухая сторона, ваше степенство, это твоя правда, как есть глушь,отвечал дядя Онуфрий.- Мы и в своем-то городу только раза по два на году бываем: подушны казначею свезти да билет у лесного выправить. Особняком живем, ровно отрезанные, а все ж не променяем своей глуши на чужу сторону. Хоть и бедны наши деревни, не то, что на Волге, аль, может, и по вашим раменям, однако ж свою сторону ни на каку не сменяем... У вас хоть веселье, хоть житье и привольное, да чужое, а у нас по лесам хоть и горе, да свое... Пускай у нас глушь, да не пошто нам далеко, и здесь хорошо.
- Да,- ответил Патап Максимыч,- всякому своя сторона мила... Только как же у нас будет, почтенный?.. Уж вы как-нибудь выведите нас на свет божий, покажьте дорогу, как на Ялокшу выехать.
- Пошто не указать - укажем,- сказал дядя Онуфрий,- только не знаю, как с волочками-то вы сладите, не пролезть с ними сквозь лесину... Опять же, поди, дорогу-то теперь перемело, на масленице все ветра дули, деревья-то, чай, обтрясло, снегу навалило... Да постойте, господа честные, вот я молодца одного кликну - он ту дорогу лучше всех нас знает... Артемушка! - крикнул дядя Онуфрий из зимницы. - Артем!.. погляди-ка на сани-то: проедут на Ялокшу аль нет - да слезь, родной, ко мне не на долгое время... Артемий слез и объявил, что саням надо бы пройти, потому отводы невеликие, а волочки непременно надо долой.
- Ну долой, так долой,- решил Патап Максимыч,- положим их в сани, а не то и здесь покинем. У Воскресенья новы можно купить.
- У Воскресенья этого добра вволю,- сказал дядя Онуфрий,- завтра же вы туда как раз к базару попадете. Вы не по хлебной ли части едете?
- Нет, едем по своему делу, к приятелям в гости,- молвил Патап Максимыч.
