в чужом. И я понимала чувства Наны, понимала ее как никто другой…
Только у меня в этом мире нет ничего, что было бы сделано руками моего отца. Или мамы… слезы лились сами. Я не впервые плакала от одиночества, но никогда еще оно не было столь пронзительным.
И мне снова снились ведьмы. Они кружили вокруг меня, заматывая в клубок золотистых нитей. Долго. Очень долго. Аж до третьих петухов. И когда я то ли проснулась, то ли просто открыла глаза, в комнате на столе стояла, забытая ведьмами, кружка со знакомым горьким отваром.
Значит не сон это все?
Глава 28
Весь следующий день я провела в раздумьях. Никогда в жизни столько не думала. И даже не думала, что можно столько думать. Но мысли кружились в голове, не давая покоя. Если бы я хотя бы могла их разделить. Но нет, они кружились единым комом, как белье в стиральной машине. И чем больше я смотрела на них, пытаясь опознать, какая одежда оказалась в стирке, тем сильнее у меня кружилась голова.
В конце-концов, я не выдержала. Мысленно нажала кнопку, прерывая стирку, открыла стиралку и начала вытаскивать вопросы по одному.
Вот так внезапно оказалось, что у нас в колхозе есть дочери Великих мастеров. Пока мы знаем только двух: Дайру и Нану. Но ведь это не значит, что их больше нет? И, вообще, мы как-то упустили этот момент с Дарами. Схватились за то, что на поверхности лежало, а если подумать, то почему колхозу не открыть мастерскую? У нас есть Нана с Даром ткачества, у нас есть Вилина с Даром рукоделия. И у нас есть я, которая пусть и не любит это дело, но училась. А значит смогу показать девочкам что-то новенькое. Да хотя бы, пришло мне в голову, ту же стандартизацию по размерам! И тогда мы сможем одевать весь Гвенар. Ведь здесь до сих пор готовое платье не особенно жалуют.
А Дайра… понятно, почему у нее так плохо с хозяйством. Ей, наверное, руки беречь надо, чтобы играть на гуделке. Да и что говорить, заставлять Дайру в поле работать, все равно что микроскопом гвозди забивать. Но у бабушки в деревне в колхозе был клуб. Ведь колхозники должны не только работать, но и отдыхать. Бурановские бабушки аж на Евровидение ездили. А мы чем хуже? Устроить хор какой-нибудь. Опять же песен я знаю таких, которых в мире этом нет, очень много. Можно их перевести-переделать и петь. И колхозникам польза и Дайра при деле, а там глядишь и приглашать нас начнут. Ну… куда-нибудь.
А еще я ведь помню, как про йогурты думала. И про другие молочные продукты. Кроме того, есть ведь колбаса, тушенка, вяленое мясо, копченое… да чего только еще нет здесь, в Гвенаре! Здесь люди разбалованные тем, что можно мгновенно из одного конца страны в другой переместиться. О запасах и не думает никто. Поэтому и не перерабатывают ничего. Зачем, если можно так все съесть? Вон. Даже овощи мои. Зачем их консервировать, если можно через два часа свежими на стол его величества подать? Еще и курица эта белобрысая сыроедкой оказалась. Была бы нормальная баба, научила бы королевскую кухню борщ готовить, щи… вот, кстати, это ведь тоже можно использовать, чтобы и людям новое показать, и денежек заработать.
Надо обо всем этом подумать всем вместе. Экспериментировать надо, пробовать. А еще есть много чего, что я миру предложить могу. Зачем мне чужим ремесленникам авторучку отдавать? А вдруг у нас в колхозе есть вдовы с подходящим Даром.
А на эти денежки можно вдовам помогать. Даже тем, кто не может по какой-то причине в колхоз вступить. Но если мы будем друг за друга держаться, то сильнее станем. Есть же еще в Гвенаре вдовьи поселения, и значит будут у нас филиалы по всему Гвенару.
Надо мне мыслями своими поделиться с господином Гририхом… Чтобы как с колхозом в прошлый раз снова не было. Только как это сделать, если чуть я рот открою про свой мир рассказывая, как проклятие герцога срабатывает?
Думай, голова, думай. Я тебе вкусненькое дам.
Пока голова думала, я хозяйством занималась. Раз уж купила овцу с ягнятами, значит мне за них и отвечать. В стадо выгонять пока не стала, а то сбежит еще. Не привыкла же она к новому месту. Так что веревку на шею овцы накинула и в поле за околицей на колышек привязала. А ягнята сами вокруг бегали. Они уже подросли немого и травку щипать начали. Смешные такие. Мамка-то их меня пока боится, не подходит, а эти хулиганы бесстрашные смело хлеб цветочный из моих рук берут. И важно при этом на овцу, которая в истерике кричит, чтоб не вздумали ко мне подходить, посматривают. Мол, ты чего, мам, эта тетка добрая, вкусненьким угощает.
Вечером я тихонько, чуть не огородами пробралась к господину Гририху. Посоветоваться мне хотелось. Больше же не с кем. С сестрами можно, но…
– Господин Гририх, можно? – Наш председатель сидел в кабинете и при свете лучинки что-то царапал в толстой книжке.
– А, Малла, – поднял он на меня глаза, – входи. Что ты хотела?
– Поговорить, – ответила я, да на краешек стула присела. Страшно было признаваться, но без поддержки господина Гририха, возможно, все мои задумки обречены на провал. Не потому что плохие, а потому что мне никто не поверит. Скажи сейчас вдовам, что из молока можно столько продуктов делать, они может быть и согласятся, но только не сейчас, а когда-нибудь позже. Даже Салина против переработки. Потому что не привыкли здесь к такому.
– Господин Гририх, – я сжала руки в замок, – мне очень нужно рассказать вам о себе. Но вы же знаете о проклятии его светлости? Поэтому я не могу говорить прямо, и буду только намекать вам. Это очень важно, потому что… это важно для колхоза, господин Гририх, для вдов в нашем поселении.
– Хорошо, Малла, – улыбнулся господин Гририх и ущипнул себя за мочку уха. Если бы не этот жест я бы никогда не заподозрила, что он волнуется.
– Вы помните, тот день когда я приехала к вам в поселение? – сердце колотилось в горле. А вдруг Оракул сочтет, что я преступница? Его величество ведь предупреждал меня, что нельзя говорить откуда я взялась в Гвенаре. Господин Гририх кивнул. – Я не из Хадоа, господин Гририх… Я не могу сказать вам откуда я, мне запретили это делать, но я
