— Продал? Рамир? О чем ты, дочка? — караванщик растерялся. И лишь спустя несколько мгновений лихорадочных размышлений, наконец, понял, о чем, вернее, о ком говорила малышка. И, все же, это было так невероятно, что он решил уточнить: — Ты имеешь в виду ту рабыню, которую выбрал хозяин города? — "Вот уж никогда бы не подумал, что Мати знает рабов по имени!"
— Да! — быстро кивнула Мати. — Зачем ты сделал это, папа? Рамир не хочет оставлять караван. Она мне нравится. И я хочу, чтобы она помогала мне, именно она, а не кто-то другой!
Отец смотрел на нее, не говоря ни слова, решив сначала все как следует обдумать. Ему казалось странным не только поведение девочки, но и…
"Откуда, снежные духи, ей стало известно о случившемся, когда хозяин города приходил уже после того, как ее уложили спать?"
Ему еще только не хватало сейчас успокаивать дочь! Он так устал! После всего того, что он узнал о городе в который привел людей, охваченный круговертью таких разных чувств, впервые за столько лет не знающий, что ему делать, как вести себя, Атен нуждался хотя бы в маленьком осколке покоя в своей душе, но никак не мог найти его. Он вернулся в свою повозку, к дочери, надеясь обрести его там, в безмятежности дыхания спавшего ребенка. И вот…
Атен перевел взгляд на рабыню. А он-то гадал, что тут делала эта глупая женщина!
"Но зачем ей это? Почему она решила вдруг разбудить мою дочь и что, во имя всех богов, эта ненормальная, ей наговорила?"
Кряхтя, он тяжело забрался в повозку, пододвинулся к малышке, зло отпихнув в сторону рабыню, не только зная, что причиняет ей боль, но желая этого.
— Милая, тебе давно пора спать, — зашептал он, осторожно коснувшись длинных шелковистых волос дочери. — Уже очень поздно.
— Ну и что? — голос Мати по-прежнему был полон обиды. Девочка фыркнула, смахивая руку отца. — Утром отосплюсь. Ты все равно запрещаешь мне уходить с площади, а здесь нет ничего интересного!
— Ты обижаешься на меня за то, что я не позвал тебя, когда приходил хозяин города?
— Не-а, — качнула та головой. Зевнув, она легла поверх одеял, все так же сжавшись в комок, словно где-то рядом была опасность. — Я не хотела его видеть. Я знаю: он плохой, — а уже через миг она вновь сидела, взволнованно глядя на отца: — А Шамаш? Он видел Хранителя?
— Он был у себя в повозке… — Атену показался странным этот вопрос, но хозяин каравана не успел даже задуматься над ним — девочка, облегченно вздохнув, опустила голову на подушку:
— Хорошо! — улыбнувшись, проговорила она. — Мне бы не хотелось, чтобы он увидел такого мага.
— Почему?
— Потому что он тоже маг! Какой ты странный, пап! Неужели не понимаешь: вот для нас есть свои и чужие, правильно? И чужие не только все горожане, но и торговцы, которые не принадлежат нашему каравану. Свои — это свои, близкие, похожие…Ну, ты знаешь… А для Шамаша все люди делятся на наделенных даром и лишенных его. И маги… Это…это не просто что-то схожее, а единое, целое… Как караван. Понимаешь? Ему было бы больно видеть такого мага. Он и так чувствует себя виноватым.
— В чем?!
— Что этот человек такой… ужасный!
— Милая, мы не вправе говорить плохое о маге, — осторожно, боясь вновь обидеть такую ранимую детскую душу, проговорил Атен, поправляя одеяла. "Даже если хуже мага этого города нет и не может быть никого на свете", — мысленно добавил он. — Мати, почему ты думаешь, что он плохой?
— Я знаю, — Мати подобрала губы, наморщила лоб, глядя на отца настороженным зверьком. Весь ее вид говорил, что ей неприятен этот разговор.
Атен испугался, что Шамаш рассказал малышке все, о чем они говорили минувшим утром… Но нет, караванщик был уверен: Он не стал бы пугать девочку непонятными ей знаниями. Однако бог мог найти слова, которые объяснили бы Его любимице все, оберегая от ошибок неведенья.
— Ты говорила с Шамашем об этом городе?
— Да, — девочка кивнула. — Мне было так страшно… Не бойся, папочка, он не оставит нас в беде, поможет… Он обещал…
Из ее слов, из того, как она их произносила, караванщик понял, что если ей что-то и известно, то лишь малая, самая светлая и безопасная часть.
— Мати, — Атен пристально глядел на дочь, боясь пропустить хотя бы одно слово из ее по-детски сбивчивой речи. — Он о многом тебе рассказывает…
— Угу, — кивнула та. — Ему нравится. Шамаш говорит, что дети лучшие в мире слушатели. Вы, взрослые, так не умеете.
— Конечно, — караванщик улыбнулся. "Ведь души малышей ближе всего к иному миру. Им много легче понять небожителей." — Ладно, дочка, не будем об этом сейчас… — его взгляд скользнул по вжавшейся в угол повозки рабыне, по сумраку городской площади, чей удушающий зной, не спадавший даже ночью, проникал в душу, ложился камнем на сердце. В этом месте даже самые светлые и живительные слова казались отравленными ядом. — Спи, моя дорогая, и пусть тебе приснится светлый добрый сон.
— Ты будешь рядом? — уже закрыв глаза, зевая, сквозь дрему, спросила Мати.
— Конечно, дорогая, — наклонившись, отец поцеловал ее в лоб.
На губах караванщика легла улыбка. Но она сразу пропала, стоило взгляду мужчины упасть на рабыню. Он сдвинулся к краю повозки, не говоря ни слова, сжал сильными пальцами руку женщины, повлек за собой, вон из повозки.
Атен молчал до тех пор, пока они не оказались на городской площади. И только тогда, повернувшись к своей повозке лицом, чтобы сразу же увидеть, если малышке не удастся заснуть и вдруг вздумается выбраться наружу, он сдавленным полушепотом зашипел:
— Кто позволил тебе приходить к моей дочери, будить ее, волновать нежную душу ребенка?!
Глаза хозяина каравана сверкали отблесками костров, сливавшимися с пламенем нараставшей ярости.
Рабыня сжалась под его взглядом, не пробуя высвободить руку из жестких пальцев мужчины, не замечая за муками души боли тела.
Фейр не хотела оправдываться, просить прощение, понимая, что словами не поможет себе, слезами не разжалобит, а, наоборот, еще сильнее разозлит хозяина. Но… Но земля, к которой так хотелось припасть, готовясь к худшему, моля богов не о спасении, а лишь о том, чтобы все закончилось как можно скорее, не принимала ее душу, отталкивала прочь, вынуждая метаться раненной птицей среди бушующих ветров.
Старая женщина сама не поняла, как это случилось, почему вдруг слова сорвались с ее губ, потекли слезами из глаз.
— Прости меня, хозяин, прошу, прости! Я… Я не могла поступить иначе! Я делала это все не ради себя, а в желании помочь Рамир!
— Почему ты пришла к ребенку, который не может изменить совсем ничего? Почему не обратилась к работорговцам, к дозорным, ко мне, в конце концов?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
