И так разговор шел, шел и шел. Она рассказывала ему о себе, о своих подругах, о своих желаниях и надеждах, обо всем, что ее занимало.
А он ей?.. Он попросил о встрече. Он бы хотел с ней встретиться наедине.
- А зачем? - наивно спросила девушка.
- Я бы хотел откровенно кое-что сказать вам.
- Так скажите сейчас, прямо здесь и скажите...
- Нет... я хотел обстоятельно, очень обстоятельно поговорить.
Она не знала, можно ли пообещать, не была уверена, правильно ли поступит. Между тем в этой просьбе она не видела ничего страшного и опасного; и ей даже не приходило на ум того, что, конечно, пришло бы каждой другой девушке чуть постарше.
Когда он несколько раз повторил свою просьбу, она согласилась. А почему бы не согласиться? Тем более что ей было очень интересно узнать, о чем он с ней хочет поговорить; наверное, это будут какие-нибудь советы: он как старший хочет, очевидно, посоветовать, как ей держать себя на балах.
Она согласилась на встречу, но не смела встречаться вне дома. Пусть он приходит к ним.
- Да, но я хотел бы говорить только с вами, и непременно наедине.
- Я... я не знаю... Но это можно устроить.
- Как?
- А вот. Завтра отец и мать около десяти часов должны идти на панихиду. Я буду дома одна. Вы могли бы прийти к нам с визитом.
- Благодарю вас. Я так и сделаю.
IV
После вечера господин Стоянович еще два часа провел дома на ногах. Он расхаживал взад и вперед по хорошо протопленной комнате, мысленно вспоминая всю свою жизнь, пустую и бесцельную. "Воспоминания, одни воспоминания. Разве может быть более пустой жизнь, чем жизнь, состоящая из одних воспоминаний? Человек может жить воспоминаниями, если они близки, если он с ними, так сказать, встречается. Но чем дальше в прошлое уходят они, тем ощутимее становится окружающая пустота. Вот госпожа Янковичка... Зачем мне это воспоминание? Я знал ее молодой и красивой, с гибким станом, легкую как серна. Помню с голубыми цветами в волосах, с гордым взглядом. А сейчас... она окружена четырьмя детьми, утомлена жизнью, каждый день на базаре покупает для дома баклажаны и огурцы, ее лоб избороздили морщины. Какая польза мне от этого воспоминания? И почему ни с одной из них я не связал свою судьбу, не связал на всю жизнь?.."
После этих мрачных мыслей он сел, затем встал, продолжая размышления: "Пойду и скажу ей откровенно: милая, я тебя люблю. Наверное, и она меня любит, я пробудил в ней любовь. Это будет ее первая любовь, которая не превратится потом в воспоминания".
И наутро, около десяти часов, господин Стоянович, светский лев, герой многочисленных любовных историй, повелитель стольких женских сердец, направился к дому Лепосавы с точно таким же чувством страха в сердце, с каким она отправлялась на свой первый бал. "Скажу ей прямо и смело: я люблю тебя".
С этими словами он переступил порог своей комнаты, с этими мыслями он постучал в ее дверь.
А когда отозвался ее детский, звонкий голосок, он вспыхнул, будто в душе его зажглось пламя.
Он медленно вошел в комнату, а она радостно пошла навстречу, взяла его руку и сердечно поцеловала.
Господин Стоянович побледнел.
- Что вы сделали? - прошептал он.
- А что? - спросила она.
- Почему вы поцеловали мою руку?
- Как почему? Я не хотела быть неучтивой по отношению к пожилому человеку.
Он тяжело вздохнул, в груди его будто что-то перевернулось, и на глазах показались слезы.
- Что с вами? Вы плачете? - наивно спросила его девушка.
- Только что я схоронил свою молодость.
- Сейчас?
- Да. Извините меня, я не могу остаться. Я... я должен немедленно идти домой.
- Почему, что случилось? А разве вы ничего не хотите сказать мне? Вы же хотели о чем-то обстоятельно поговорить со мной...
- Нет, мне нечего больше сказать... нечего.
И он тотчас направился домой, оставив удивленную девушку.
Возвратившись домой, он горько заплакал. Наверное, первый раз в жизни. "Итак, все прошло. Прошла молодость. А я и не заметил, я и не заметил! Я думал, что все еще молод".
Потом он открыл стол и стал швырять в печь подряд связки писем. Письма, цветы, фотографии - все это огонь пожирал точно так же, как он сам когда-то пожирал взглядом свои жертвы.
И только одно письмо, письмо той девушки, письмо, которое ввело его в заблуждение, он прочел еще раз, прежде чем бросить в огонь.
С тех пор ящики его стола пусты. Он не ходит на вечера, не выдергивает седых волос, и они теперь инеем осыпали его голову.
И больше о нем уже не говорят на вечерах, на танцах и на приемах.
Барвинок перестал быть зеленым. Вечной молодости нет.
DIVINA COMMEDIA 1
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Трижды ударил колокол, потом зазвонили сразу все четыре, и бабы зашептались:
- Мужчина. Прости господи его душу!
Этим мужчиной был я.
1 Божественная комедия (итал.).
Умер я сегодня утром, около семи часов. А уже в половине восьмого вокруг меня собралось пять или шесть соседских старух, и у каждой в костлявой руке был пучок базилика.
Торговец Петрович, мой долголетний кредитор, был первым мужчиной, пришедшим выразить свое соболезнование. Но, убедившись в том, что было бы гораздо лучше, если бы он выразил соболезнование самому себе, он богобоязненно покашлял и заспешил в канцелярию навести справки о моем жалованье.
К девяти часам явился столяр Мата. Я заметил, как он усмехается, довольный тем, что пришло наконец время строить и для меня жилище. Мы с Матой были в ссоре из-за жен, но что поделаешь, если кроме него во всем городе нет другого столяра. Я хорошо видел, как он укорачивает мерку, чтобы и в могиле мне было тесно. Бабы говорят ему:
- Прибавь, мастер! Тесно будет!
А он:
- Если гости не буянят, дом им тесен не бывает!
Потом принесли длинный стол и положили меня на него. У стола одна ножка была немного короче, так они не нашли ничего другого подложить под нее, как колоду моих карт. Когда проносили карты, видно было, что сверху лежал трефовый король. И как только я заметил его, сразу же вспомнил бакалейщика Яничия, таможенника Стеву и других добрых приятелей, которые потеряли в моем лице не только хорошего друга и товарища, но и партнера.
Около десяти часов на цыпочках вошел наш новый господин начальник. Он сказал моей жене несколько прочувствованных слов о том, какой большой утратой для нее является моя смерть, как искренне сожалеет он обо мне таком хорошем чиновнике и т. д. Затем он долго рассказывал что-то о пособии, причитающемся жене после моей смерти: дескать, начальство сейчас в замешательстве, так как казначей, старый и рассеянный человек, составил акт, будто я умер еще три года назад и уже тогда было выдано пособие на мои похороны. Но, сказал господин начальник, он постарается все это дело как можно скорее уладить, поскольку в действительности я умер не три года назад, а только сегодня. И утешал ее, говоря, что она ни о чем не должна беспокоиться. Сказал, что специально распустил канцелярию и дал указание всем чиновникам присутствовать на моих похоронах. А четырем практикантам приказал все время быть здесь, возле меня.
Мне хорошо знакома эта четверка. Знаю я, с каким удовольствием услышали они весть о моей смерти. В предвкушении поминок они поглаживают свои животы и радуются так искренне, будто бы я только ради них и умер.
Господин начальник сообщил моей жене и о том, что он разрешил одному практиканту произнести речь на моей могиле. Известен мне этот оратор. Не скажи о нем начальник, я бы и так знал, что практикант обязательно будет выступать с речью. Это Стева Ёксич. Нашему старому начальнику в День Славы 1 он сочинил стихи. Хорошо помню эти стихи: мы их тогда все заучили наизусть.
1 Слава - семейный праздник у сербов в честь святого - покровителя рода.
Дай бог, чтобы мудро ты управлял,
И бед никаких и несчастий не знал.
О, надежда всей Сербии,
Господин начальник, наш праведный защитник!
Будь здесь теперь старый начальник, не пришлось бы Стеве Ёксичу произносить речи! Помню, три года назад умер Ачим Пивлякович. Вот уж был почтенный человек и примерный чиновник. Многое можно было бы о нем сказать, но старый начальник не разрешил даже слова промолвить. Моим чиновникам, говорит, не пристало драть глотку на кладбище!
Э, совсем другой человек был наш старый начальник. Как сейчас вижу его. Только появится он в канцелярии, всем ясно, что пришел начальник: первого встретившегося ему служащего изругает последними словами, а потом кроет всех по порядку. И так до полудня. Заслушаешься! Сразу почувствуешь, что это начальник. А этот, новый, и ходит-то все на цыпочках, мухи не обидит: с каждым старается обойтись по-хорошему, как будто все мы братья. Вот даже разрешил надгробную речь сказать и жену утешает. Что я ему родственник, что ли?
После господина начальника приходили еще какие-то люди, и много было сказано разных слов. Все были необычайно потрясены случившимся и говорили обо мне только хорошее. Потом они обедали в соседней комнате, а от меня в это время какой-то мальчуган отгонял мух пучком базилика. И за обедом обо мне было сказано много хороших слов.
