Ноздри вздрагивали, и в глазах заискрились огоньки.
Теркин косвенно взглянул на нее и зачуял возможность взрыва.
— Дивное какое утро!.. И в лесу благодать какая! Дух от сосен! Я в ту сторону, в крайний угол леса, прошел. Вы много трав понасбирали, Калерия
Порфирьевна?
— Нет, лень разобрала… Так захотелось побродить.
"Ну да, ну да, замазывайте, заметайте след! — думала
Серафима, продолжая разливать чай. — Стакнулись проводить меня, как полудурью. Не понимаю я!.."
Рука с чайником дрогнула у нее, и она пролила на поднос. стр.215
— Ах ты, Господи! — вырвалось у нее.
— Торопишься очень! — выговорил Теркин и усмехнулся.
— Хорошо, хорошо!
Серафима еле сдерживалась. Она была близка к истерическому припадку и закусывала себе губы, чтобы из ее горла не вылетел хохот или крик.
— А я должен в посад на целый день, — продолжал Теркин, прихлебывая чай.
— Дело? — спросила Калерия.
Она как будто не замечала нервности Серафимы.
— Да… Оно и кстати, Калерия Порфирьевна, вы с Симой побудете… Вам ведь обо многом есть перетолковать… Мне что же тут между вами торчать?
Можно бы этого и не говорить, но так вышло.
— Какие же у нас секреты? — возразила Серафима и поставила чайник на конфорку.
— Все, чай, есть!
Калерия обернула голову в сторону Теркина и тихо улыбнулась ему.
Этой улыбкой она как бы хотела сказать:
"Уж вы не смущайтесь, я вас не выдам".
Он допил свой стакан и начал прощаться с ними.
XIV
На дачу Теркин нарочно вернулся позднее.
Внизу уж не было света. На крыльцо выскочил Чурилин и в темноте подкатил как кубарь к крылу двухместного тильбюри, на котором Теркин ездил или один, или с кучером.
Он передал карлику разные пакеты и сам вскочил прямо на первую ступеньку подъезда.
— Калерия Порфирьевна почивают? — спросил он Чурилина.
— Так точно.
— И барыня также?
— И они у себя в спальне. Свету не видел сквозь ставни.
"Ну, и прекрасно", — подумал Теркин и приказал кучеру, вышедшему из ворот:
— Онисим! Подольше надо проваживать Зайчика. Он сильно упрел… стр.216
К себе он пришел задним крыльцом и отпустил Чурилина спать.
"Конечно, — думал он и дорогой и наверху, собираясь раздеваться, — они перетолковали, и Калерия не выдала меня".
Это его всего больше беспокоило. Неужели из трусости перед Серафимой? Разве он не господин своих поступков? Он не ее выдавал, а себя самого… Не может он умиляться тем, что она умоляла его не "срамить себя" перед Калерией… Это — женская высшая суетность… Он — ее возлюбленный и будет каяться девушке, которую она так ненавидит за то, что она выше ее.
"Да, выше", — подумал он совершенно отчетливо и не смутился таким приговором.
Перед ним встал облик Калерии в лесу, в белом, с рассыпавшимися по плечам золотистыми волосами. Глаза ее, ясные и кроткие, проникают в душу. В ней особенная красота, не "не плотская", не та, чт/о мечется и туманит, как дурман, в Серафиме.
"Дурманит?" — и этого он не скажет теперь по прошествии года.
Вдруг ему послышались шаги на нижней площадке, под лестницей.
"Так и есть! Она!"
Теркин стал все сбрасывать с себя поспешно и тотчас же лег в постель.
Только что он прикрылся одеялом, дверь приотворили.
— Это ты? — выговорил он как можно тише.
— Я!.. — откликнулась Серафима и вошла в комнату твердой поступью, шурша пеньюаром.
— Ты еще не ложилась? — спросил он и повернул голову в ее сторону.
— Ко мне не рассудил вернуться, — начала она возбужденно и так строго, как никогда еще не говорила с ним. — Боишься Калерии Порфирьевны? Не хочешь ее девичьей скромности смущать… Не нынче завтра пойдешь и в этом исповедоваться!..
— Сима!
Он больше ничего не прибавил к этому возгласу.
— Что ж! — Серафима сразу села на край постели в ногах. — Что ж, ты небось станешь запираться, скажешь, что между вами сегодня утром никакого разговора не вышло, что ты не покаялся ей?.. Я, ты стр.217 знаешь, ни в одном слове, ни в одном помышлении перед тобой неповинна. Не скрыла вот с эстолько! — и она показала на палец. — А тебе лгать пристало? Кому?
Мне!.. Господи! Я на него молюсь из глупейшей любви, чтобы не терпеть за него, не за себя, унижения, чуть не в ногах валялась перед ним, а он, изволите видеть, не мог устоять перед той Христовой невестой, распустил нюни, все ей на ладонке выложил, поди, на коленях валялся: простите, мол, меня, окаянного, я — соучастник в преступлении Серафимы, я — вор, я — такой- сякой!.. Идиотство какое и подлость…
— Подлость! — повторил Теркин и хотел крикнуть: «молчи», но удержался.
— А то, скажешь, нет? Ты мне вот здесь слово дал не соваться самому, предоставить мне все уладить.
— Я тебе слова не давал!
— Ха-ха!.. Теперь ты и запираться начал… Отлично!
Превосходно! Ты этим самым себя выдал окончательно!
Мне и сознания твоего не надо больше! Все мне ясно. С первых ее слов я увидала, что вы уже стакнулись. Она, точно медоточивая струя, зажурчала:
"Что нам, сестрица, считаться, — Серафима передразнивала голос Калерии, — ежели вы сами признаете, что дяденька оставил вам капитал для передачи мне, это уж дело вашей совести с тетенькой; я ни судиться, ни требовать не буду. Вот я к тетеньке съезжу и ей то же самое скажу… Сама я в деньгах больших не нуждаюсь… А в том, что я желала бы положить на одно дело, в этом вам грешно будет меня обидеть". Небось скажешь, ты не повинился ей? И она, шельма, раскусила, что ей тягаться с нами — ничего, пожалуй, и не получишь. Ты ей, разумеется, документ предложил, а то так и пароход заложишь и отдашь ей двадцать тысяч. Меня она ничем не уличит. Завещания нет; никто не видал, как папенька распорядился тем, что у него в шкатулке лежало.
— Серафима! — остановил ее Теркин и приподнялся в кровати. — Не говори таких вещей… Прошу тебя честью!.. Это недостойно тебя!.. И не пытай меня! Нечего мне скрываться от тебя… Если я и просил Калерию Порфирьевну оставить наш разговор между нами, то щадя тебя, твою женскую тревожность. Пора это понять… Какие во мне побуждения заговорили, в этом я не буду каяться перед тобой. Меня тяготило… Я не вытерпел!.. Вот и весь сказ! стр.218
— Да на тебя точно туман какой нашел… Из-за чего ты это делал? Ну, хотел ты непременно возвратить ей эти деньги — ты мог потребовать от меня, чтобы я выдала ей сейчас же вексель, пока ты не добудешь их. Ведь на то же и теперь сойдет… Что она потеряет?.. Деньги были в верных руках, проценты мы ей заплатим. Еще она спасибо нам должна сказать, что мы в какой-нибудь банк не положили, а он лопнул бы… Нынче что ни день, то крах!.. Так нет! — почти крикнула Серафима и всплеснула руками. — Скитское покаяние он приносил хлыстовской богородице!
— Не смей ее так называть!
— А-а!.. Вот оно что! Как только увидал эту кривляку, так и преисполнился к ней благоговения!.. Скажите, пожалуйста!
Серафима резко поднялась, отошла к окну и раскрыла его. Ее душило.
— Ты не понимаешь! Душа моя — для тебя потемки!
Обидно за тебя, Серафима!
— А за тебя нет? — Она опять подошла к кровати и стала у ног. — Помни, Вася, — заговорила она с дрожью нахлынувших сдержанных рыданий, — помни… Ты уж предал меня… Бог тебя знает, изменил ты мне или нет; но душа твоя, вот эта самая душа, про которую жалуешься, что я не могу ее понять… Помни и то, что я тебе сказала в прошлом году там, у нас, у памятника, на обрыве, когда решилась пойти с тобой… Забыл небось?.. Всегда так, всегда так бывает! Мужчина разве может любить, как мы любим?!
Ему стоило протянуть ей руку и сказать ласково: "Сима, перестань!.." Он молчал и головой обернулся к стене.
— Но только знай, — вдруг громким и порывистым шепотом заговорила Серафима, — что я не намерена терпеть у нас в доме такого царства Калерии
Порфирьевны. Пускай ее на Волгу едет и лучше бы сюда не возвращалась; а приедет да начнет опять свои лукавые фасоны — я ей покажу, кто здесь хозяйка!
Дверь хлопнула за Серафимой, ступеньки лестницы быстро и дробно проскрипели, и все замерло в доме.
Теркин лежал в той же позе, лицом к стене, но с открытыми глазами. Мириться он к ней не пойдет. Ее необузданность, злобная хищность давили его и возмущали. Ни одного звука у нее не вылетело, где бы сказались понимание, мягкая терпимость, желание стр.219 слиться с любимым человеком в одном великодушном порыве.
"Распуста", — повторил он про себя то самое слово, какое пришло ему недавно в лесу, после первой их размолвки. Он не станет прыгать перед ней… Из-за чего? Из-за ее ласк, ее молодости, из-за ее брильянтовых глаз?..
Кто же мешал ей поддаться его добрым словам? Он того только и добивался, чтобы вызвать в ее душе такой же поворот, как и в себе самом!.. У нее и раньше была женская "растяжимая совесть", а от приезда Калерии она точно «бесноватая» стала.
