– Хорошо-то как! – промолвил он негромко, столько же себе самому, сколько и всем остальным. – Вот так бы и жил всю дорогу…
– Захотел! – счел нужным откликнуться Форама, в то время как лицедей воскликнул согласно и горячо:
– Да! Вот это – да!
Горга истолковал замечание Форамы неправильно:
– Думаешь, не хватит? Мне уже до пенсиона недалеко, до полной выслуги. Тогда я только так и буду жить.
– Если доживешь.
– Я-то? – ухмыльнулся Горга и не сделал даже ни одного движения, какие принято совершать, чтобы доказать свою силу и мощь, – не напряг бицепсы, не выкатил грудь и не сжал кулак: и так видно было, что здоровья у него хватит на нескольких. – Я-то доживу…
– Думаешь, не помешают?
– Кто бы это, например?
Форама вместо ответа ткнул пальцем вверх, где скользили четко различимые в темном небе огоньки.
– А, эти, – легко сказал Горга. – Да нет. Эти не помешают.
– Не осмелятся, что ли? – усмехнулся Форама.
– Знают, что мы им вложим. И вложим. – Горга помолчал. – Иногда просто-таки хочется, чтобы что-нибудь такое началось. Погулять охота! Я бы с первым же десантом… Ох и дали бы!
– Мы сильнее?
– А черт его знает, – ответил после краткого раздумья Горга. – Но все равно мы их раскатаем. Зубами загрызем. На одной ненависти. Этих сволочей давно надо придавить, чтобы не воняли.
– Да, вот именно, – сказал актер не очень, правда, уверенно, ибо был он человеком миролюбивым, хотя изображал порой военачальников, а равно и героев, пока возраст позволял. – Чтобы не смердили.
– Можно подумать, – осторожно поддел Форама, – что у нас тут везде розами пахнет. Сплошное благоухание.
– Ну, знаете ли… – испугался актер, а Горга повернулся на бок, приподнялся на локте и сказал:
– Да и у нас такое же дерьмо, кто этого не понимает – разве что под другим соусом. Младенцам ясно… Ну и что? Мы-то ведь здесь? Это – наше? Вот мы и будет топтать тех. И потопчем. Если только сунутся. – Он вздохнул. – Только ведь не сунутся.
– А раз не сунутся, – молвил Форама, – зачем их топтать?
– А что делать? Не мы их – так они нас. И потом, так жить веселее. Разве нет?
– А если бы ты жил там – тогда готов был бы топтать нас тут?
– Ясное дело. Ты как думал? Так жизнь устроена. На какой стороне оказался, там и сиди, и поступай как положено. Да ни к чему все эти разговоры. Не сунутся они, я говорю. Я знаю.
– А если не они, а мы? – сказал Форама. – Какая разница? Все равно начнется катавасия.
– Мы? – Горга рассмеялся. – Не смеши. Нашим в жизнь не решиться. Дураки они, что ли? Это нам с тобой мало что терять, потому мы и готовы… Что мне? Ну, убьют, не дослужу до пенсии – зато я хоть сейчас приму свою дозу, авансом… Налей, артист, а то во рту сохнет от таких разговоров.
Они выпили еще по одной, утерлись, чуть занюхали актерским соленым огурчиком.
– А может, им тоже терять нечего? – не унимался Форама.
– Им? Много ты знаешь!
– Я не совсем о том. Живут они, конечно, лучше нас (Горга ухмыльнулся). Но терять… Вот если бы они и на самом деле правили…
– Привет! А кто же, по-твоему, нами командует?
– Да вот ведь не зря говорят…
– Знаете, – сказал актер. – Если вы не хотите разбить компанию, найдите, пожалуйста, другую тему для разговора.
– Ладно, – согласился Форама. – Сказочку можно рассказать?
– Давай, – позволил Горга. – Пусть будет сказочка.
– Вот слушайте…
Тут и пошел разговор, ради которого все было затеяно. Тогда-то и стала собираться постепенно – толпа не толпа, но народу, в общем, вполне достаточно для того, чтобы уроненное слово не упало в пыль, но чтобы его тут же подхватили и, перекатывая из ладони в ладонь, словно раскаленный уголек, передавали друг другу, часто даже не понимая до конца, но главное – внутренний смысл – угадывая и им проникаясь.
– …Вот отчего наш институт взорвался.
– Высокая драма! – пробормотал актер. – Лучшее в жизни это – высокая драма.
– Совершенно справедливо, – сказал экс-администратор. – Какой-то институт действительно взорвался. Я слышал, об этом сегодня говорили. Хотя официально и не сообщалось.
– Всех бы вас взять, собрать в одно место и взорвать, – сказал Горга и сжал кулаки, словно сминая в комок всех, кого следовало взорвать. – Все придумывали да придумывали, вот – допридумывались. Ну ладно, взорвалась ваша команда, пусть так. А нам-то что? Ты уцелел. За это непременно надо выпить.
– А то нам, – сказал Форама, принимая стакан и бережно держа его на весу, – что это только начало было. Но вскорости начнет рваться и всякое другое. Постепенно, но неотвратимо.
– Это бывает, – неизвестно к чему сказал былой чемпион. – Бывает, да.
– Вот я помню, однажды… – заговорил актер, забыл, что хотел сказать, и не закончил. Но его никто и не слушал.
– Да пусть хоть все ваши институты повзрываются, – сказал Горга, – людям на все это наплевать, нация и не заметит даже. Что мы, без вас не проживем?
– Не только институты, – сказал Форама.
– Ну еще что-нибудь, все равно.
– Вот хотя бы ваши…
– За нас ты не бойся, – перебил его Горга. – У нас не взорвутся. Наши вещие не зря пайку едят.
– Тут твои вещие ничего не смогут. Тут – природа, понял? Природа! Ну, как вода замерзает, когда морозы настают, и никакие вещие этому помешать не смогут, пусть хоть ночей не спят.
– Ну ладно, – сказал Горга, впрочем, не убежденный. – Что же еще там станет взрываться?
Форама медленно поднял глаза к небу.
– Это? Брось. Они еще только приготовятся пикировать, как мы их – в лапшу. Это я авторитетно говорю. И воспоминания от них не останется.
– От нас не останется. Потому что взрыв будет совсем другой. Все живое сметет. Остальное сгорит. Камень, правда, останется.
– Врешь, – на всякий случай сказал Горга. – Пугаешь. Такого быть не может. Ты поди поищи неграмотных. Нас все же кой-чему учили. Есть законы природы. Понял? Природа помимо закона не может.
– Законы, как думаешь, могут меняться? Как у людей, например, меняются.
– То у людей.
– В чем разница?
– Люди живые.
– А природа? Да ты подумай спокойно: зачем мне пугать? Что я – на твои пью, попрошайничаю? За стаканчик вру? Нет вроде. Думаешь, я обиженный? Я так жил, что дай Бог всякому. И вот потому хочу еще жить…
– Да, – сказал Горга. – Это верно. Жить еще охота. И чего нам не жить? – Он широко повел рукой. – Вот так хотя бы… Ладно, наши ведь что-нибудь придумают. Наверняка. А?
– Придумать-то они уже придумали. Только не то, что нужно. Они решили: раз все равно пропадать, надо стукнуть по тем.
– А что? – сказал Горга.
– То, что скорее всего мы при этом погорим сами. Не это надо делать. Надо поскорей направить все эти бомбоносцы на солнце или еще подальше – и пусть там сгорят.
– Мы направим. Ну а те?
– А им тоже не лучше. И ведь есть же какая-то связь с ними. Значит, можно объяснить им, договориться…
– А, – сказал Горга и махнул рукой. – Связь-то есть. Тыщу лет болтают. Договариваются. И все никак не договорятся. И сейчас лучше не станет.
– Сейчас дело куда серьезнее…
– Давай лучше выпьем, пока живы. Эй, не напирайте, не топчитесь по живому…
– Договориться! – сказал актер. – Диалог – это прекрасно. Я посоветуюсь с нашим старшим. Он вхож…
– Вот чего-то у меня эта штука все время портится, – сказал экс-чемпион, дуя на слуховую капсулу. – Не от твоего ли этого, а? От того, о чем ты тут рассказывал. Послушай, – вдруг встревожился он, – а она не рванет у меня в ухе? Я бы выкинул, понимаешь, но без нее я и вовсе не слышу. И зубы у меня золотые, с ними как?
– Зря ты меня расстроил, – сказал Горга, – а я и поспорить с тобою по-настоящему не могу. Я – что, мое дело – убить красиво, аккуратно, это я умею…
Уже совсем стемнело, и огоньки на небе казались яркими, как никогда еще, и люди на Рынке теперь поглядывали на них не как обычно, с равнодушием – а опасливо, и становилось людям зябко и неуютно, хотя вечер был теплым и мягкий покой шел от земли…
Глава седьмая
Погруженная в мысли, Мин Алика даже не заметила, как кончился так называемый парк и начался пустырь. Это произошло постепенно: все меньше попадалось деревьев, зато все больше – сочного, кустистого бурьяна; покрытая многоугольными плитками аллея оборвалась, дальше шла убитая множеством ног плотная земля. Все больше людей встречалось, и в одиночку, и группами; но уже стемнело, и она не обращала на них внимания, хотя и чувствовала, что к ней приглядываются. Однако ее не трогали, а ей самой, занятой мыслями новыми для нее, необычными и оттого столь привлекательными, что расставаться с ними не хотелось даже на краткий миг, – ей здесь сейчас было куда приятней, чем на гремящих магистралях.
Ночные слова Форамы, чистые и прекрасные, все еще звучали в Алике; потом что-то стало заглушать, забивать их, в их голубой поток начали врываться какие-то другие неуместные, грубые – как если бы вдруг другая станция заговорила на той же самой волне, беззаконно и бескультурно. Раз и другой Мин Алика досадливо тряхнула головой, но помехи не отцеплялись; тогда она пришла в себя – и поняла, что если первые слова, нежные и проникновенные, были воскрешены ее памятью, то вторые, – как показалось ей, черные, – звучали в реальности; доступ же к ее сознанию слова нашли потому, что произносил их тот же голос – голос Форамы. Голос доносился из собравшейся по соседству довольно большой толпы. Алика решительно свернула с тропы и стала проталкиваться, нимало не удивленная: она ведь знала, что он где-то здесь, затем сюда и шла, чтобы увидеть его, взять, увести. На нее уже почти не обращали внимания, только дышали перегаром. Форама был тут, она узнала его и в сгустившемся мраке; уже готова была шагнуть, чтобы, отстранив последних мешающих, оказаться рядом с ним. Форама в этот миг, подняв глаза, увидел ее – и лицо его стало меняться, она ясно видела, как менялось оно и он, умолкнув, начал было приподниматься с земли… Тут с двух сторон ее сразу крепко взяли под руки, она инстинктивно напряглась, но ее держали железно, и чей-то голос шепнул в самое ухо: «Без глупостей, времени не осталось, транспорт вот-вот уйдет». Не грубо, но неотвратимо ее повлекли назад, между нею и Форамой вновь образовалась людская перемычка, она больше не видела его и не успела еще решить – а не воспротивиться ли всерьез? – как ее уже впихнули в маленькую лодку, неслышно опустившуюся только что прямо на тропу; последним, что она услыхала здесь, было сказанное кем-то – без удивления, впрочем: «Гляди-ка, бабу замели», – и парк вместе с Шанельным рынком провалились вниз, и только ветер засвистел за полукруглыми стеклами.
