То: др. Фиона Рассел
[email protected]
From: Густоп
[email protected]
21 апреля
Сегодня видел твоего приятеля Мораса, он приносил мне в номер обогреватель, на острове здорово похолодало.
И что ты в нем нашла — бледное славянское лицо, торчащие скулы, слишком длинные ноги и одевается черт знает во что. Глаза недурны, но расставлены слишком широко — как у того черепа, что Тим Уайт нашел в Эфиопии. Помнишь, мы осенью смотрели фотографии из Херто на сайте Калифорнийского университета? Вылитый Морас.
Не понимаю, за что все в этом задрипанном Голден Тюлип зовут его красавчик.
Правда, у него безупречный английский и, кажется, даже французский. Я слышал, как он трепался с двумя надменными парижанами в холле.
Он бы еще санскрит с тибетским выучил, чтобы тебе понравиться. Зачем такие изыски гостиничной прислуге?
Сказал ему, что скоро уезжаю. Он спрашивал, нет ли от тебя новостей.
Я, разумеется, сказал, что есть, но его они не касаются.
Он и глазом не моргнул, наверное, привык — здесь с ним многие так разговаривают. Несмотря на красоту.
Ты пишешь, что у нас большое будущее, но это наводит на меня тоску: то, что ты считаешь будущим, — это уже прошлое археологии. Времена триумфальных одиночек и бравых крохотных экспедиций прошли.
Посмотри сама: мы убили целую осень на Гипогеум и пещеры только потому, что у тебя была идея. И целую зиму — на идею профессора Форжа!
Только сейчас понял свой нечаянный каламбур: убили зиму и троих членов экспедиции.
Это тебя не настораживает?
Такое не могло бы произойти, будь все устроено как положено, с толпой народу — нужного и ненужного, десятком крутых профессионалов и прикормленной съемочной группой телевидения. Но это была бы уже не ты, Фиона, и не твоя экспедиция.
Ты пишешь о символике луны, о женственном свойстве периодичности, о том, что зеркало связывают с мышлением, как инструмент самопознания… К чему это все?
Тебя послушать, так космос смотрится в человеческое сознание, как беспредельный зияющий Нарцисс. Уверяю тебя, Фиона, в моей университетской программе были и Шелер, и Клакхон, и даже Камю, тебе не стоило трудиться.
Если уж говорить и думать о серебряной штуке, которую вы с Оскаром вьщали мне — точнее, предоставили возможность выбрать самому, — то меня больше занимает рыбина, вчера разглядывал ее целый вечер, пытаясь определить значение.
Ведь, если я правильно понял, каждая из найденных нами средневековых игрушек должна иметь значение?
В тот день Оскар Форж говорил, что рыба в алхимии означает тайную субстанцию, а в китайской мифологии — богатство и изобилие.
Ничего не скажешь, подходящий для меня артефакт! Изобилие мне не помешало бы, если учесть, что возвращаться в Лондон будет не на что. Да и незачем, судя по всему.
Добавить к этому можно то, что одна рыба у китайцев означает одинокого человека, сироту или холостяка. Улавливаешь, Фиона?
У кельтов рыба — кажется, форель — символизирует высшее знание богов. Ха-ха-ха.
У египтян — это фаллос Озириса. У греков — символ плодовитости. Ну это тебе виднее, моя дорогая.
Что касается культа Адониса, то рыба — жертвоприношение для мертвых, а у римлян означает похороны… Не дождетесь!
Но это шуточки, а на деле я понятия не имею, к какому слою можно отнести эту погремушку. Было бы там три рыбины с одной головой, как на том зеркале, что ты нашла в монастыре Сен-Огастине.
Да, да, не удивляйся, я и это знаю! я читал о тебе все, что можно найти в сети, я люблю узнавать подробности про своих женщин.
Я разыскал в интернете отчет о раскопках в римских катакомбных церквах. Там находили печати и лампады с изображением рыб как секретного знака Иисуса Христа.
Это и понятно: буквы греческого слова «рыба» (ichthus) образуют акроним слов Iesous Christos Theou Huios Soter, впрочем, это и школьнику известно, а вот то, что новообращенных называли pisciculi, для меня было новостью.
И кстати — нашла ли ты объяснение своей жемчужине? Ты ведь не можешь без объяснений.
Отвечай сегодня же, я нашел удобное кафе и проверяю почту каждое утро. К тому же они подают горячие плюшки с ежевичным джемом!
Скучаю с каждым днем все больше.
Густоп
Без даты
Фиона, о чем ты?
Я всю ночь перечитывал твое письмо — вернее, письмище, боже милосердный! я его даже распечатал и взял с собой — перечитывал и окончательно запутался. Позволь мне усомниться в твоей версии, хотя она неожиданна и изящна, как, впрочем, все, что ты делаешь.
Но я сделаю то, о чем ты просишь. Или скорее то, что ты велишь.
Хотя это представляется мне невыполнимым, потому что профессор отказывается со мной разговаривать. Вчера я встретил его на лестнице и уверяю тебя — он либо пьет горькую, либо пытается получить золото из ртути в гостиничных условиях. В крайнем случае я передам твои записи с room-сервисом, ему их положат на подносик с апельсиновым соком, уж подносик-то он наверняка приберет.
Поискал в интернете подробности про Кефалайю.
Нашел жалкие крохи, полагаю, у тебя на руках источник получше, стихи меня поразили — силлабика чужого языка, совсем чужого, вязкого, грубого, проступает сквозь марлевый английский перевод.
Помнишь, как доктор Мессих обошелся с найденной в египетском погребении птицей из сикоморы? Он построил ее копию из легких материалов и запустил в воздух. И что же — птичка оказалась моделью планера! То, как тщательно ты копаешь свою коптскую версию, наводит меня на мысль, что ты ищешь планер внутри сикоморовой вороны.
Впрочем, я подметаю пол шляпой — как бы там ни было, догадка гениальная. Ты пишешь, что артефакты, найденные нами, на самом деле не то, за что себя выдают, а следовательно, опасны, но ведь мы и раньше толком не знали, как с ними обращаться, instruction профессора Форжа с самого начала выглядел сомнительным.
Я готов согласиться с тем, что элементов не шесть, а пять и твое кольцо было случайной побрякушкой, затесавшейся между серьезными амулетами. Если хоть кто-нибудь объяснит мне, в чем их серьезность.
Я готов согласиться с тем, что в рукописи монастырского завхоза Иоанна были описаны именно эти вещи, и даже с тем, что он действительно привез их из ватиканских кладовых, чтобы спрятать в своей маленькой частной кладовке, которую мы столь драматично раскопали.
Но, Фиона, дорогая! не станешь же ты утверждать, что гибель француза связана с действием глиняной чаши, в твоей коптской версии символизирующей мрак. При чем здесь мрак?
Если уж принимать это всерьез — то он должен был погибнуть от символа железа или земли! Теперь, когда мы знаем, что СаВа разбился в строительной канаве, полной железного мусора, а Йонатан умер, разведя в камине огонь, то — если мы, зажмурившись, поверим в таинственную связь между вещицами из монастырской кладовки и способом умереть, который избрали наши коллеги, — то объяснение профессора подходит как родное!
Твои же объяснения представляются мне притянутыми за уши, с таким же успехом можно подвести под наши находки тибетскую Книгу Мертвых. Или, на худой конец, китайскую Книгу Перемен. Или — пронеси, Господи, — Книгу Царств.
Если сказать откровенно, я вообще не вижу связи между находкой в Гипогеуме и гибелью Надьи, Эжена и Йонатана. Более того, мне кажется, что вы с профессором наслаждаетесь своими теориями, как будто речь идет не о живых людях, а об оловянных солдатиках.
В моей жизни были времена, когда я видел смерть каждый день, но рассказывать тебе об этом мне почему-то не хочется.
Люди умирают оттого, что есть другие люди, которые хотят, чтобы они умерли.
Свое зеркало я, как и профессор, считаю символом серебра, но никаких мистических предчувствий у меня нет. Не хочешь же ты сказать, что меня убьют серебряной пулей? Или проткнут серебряным копьем?
Зеркала — и это тебе известно, разумеется, — магические символы бессознательных воспоминаний, они удерживают душу в равновесии. Очень полезная в хозяйстве вещь.
Вот профессору с его фаллическим символом неясной этиологии, может статься, придется туговато! Шучу.
Этот деревянный дилдо с инкрустацией, который он оставил себе, если и является символом бессмертия, то разве что того мгновенного, растворимого бессмертия, которое ты так любишь, Фиона.
Помнишь, как ты говорила со мной по-итальянски, когда я пытался учить его в Мемфисе? В постели это звучало так сочно и сладко, не то что на учебных CD, которые я крутил в плеере.
— Vivace та поп troppo ! — говорила ты прямо мне в ухо, у меня до сих пор колени подгибаются, когда я слышу итальянскую речь… а ведь ты знаешь всего пару-тройку неловких фраз!
И еще — возвращаясь к зеркалу, которым ты меня так трогательно пугаешь, — это же символ Марии, давшей миру подобие Бога, который отразился в ней, как в зеркале, и отражение его — Иисус… это я не сам придумал, увы, а нашел у Якоба Бёме.
