Мне казалось, ты справишься лучше меня, что бы ни произошло на самом деле… разумеется, пурпурная мистическая подкладка этой истории меня не слишком беспокоила, меня беспокоила другая вещь, гораздо более беспощадная, — статистика. Трое из шести. Я не могла позволить себе стать четвертой.
Ты теперь ужасно сердишься? И не станешь мне отвечать?
Помнишь, ты сказал мне, что если однажды я вдруг стану недовольна своим ангелом-хранителем и освобожу вакансию, то ты, пожалуй, рассмотрел бы мои условия.
А я спросила, каким ангелом ты себя представляешь. А ты сказал — бумажным, в некоторых местах проеденным шелковичным червем.
А я сказала — глупости, шелковичные черви питаются тутовыми листьями!
Ладно, тогда книжные черви питаются книжными листочками, ответил ты — так уверенно, что я до сих пор в этом не сомневаюсь.
Ни на минуту.
Иногда мне кажется, что все, что с нами происходило и происходит, — всего лишь суета оловянных людей, картонных обстоятельств и горстки драгоценных предметов на маленьком острове посреди океана, необходимая кому-то для простой и естественной вещи — чтобы вернуть тебя домой, мой ангел, чтобы вернуть тебя домой.
Твоя Фиона
МОРАС
без даты
да нет же, я все перепутал — троем звали психиатра из коттоленги, это больница такая возле парка гуэль, меня к нему привезли после того случая в университете, когда я хотел открыть окно в душной комнатушке seccio de filologna eslava, а оно не открывалось, там надо было покрутить ручку и поднять его, просто поднять — как жалюзи, а я был разгорячен и расстроен, стал биться о стекло, дальше не помню ничего, они, видно, не знали, куда меня девать, и кто-то вспомнил знакомого врача и позвонил
доктор трои мартинес торон! картавый кастилец, ленивый мадриленьо — я вспомнил! а того парня в театре звали ксавье, он потом пошел в актерскую школу и теперь, наверное, ожидает годо или тонет в бочке с мальвазией, меня выгнали из лисеу через неделю, и с тех пор мы не виделись
из университета меня выгонять не стали, но попросили письмо от доктора, что все в порядке, а что в порядке? окно-то осталось на месте, а барселонское лето по-прежнему insufrible, и еще я помню, как хрупко и ломко звали тамошнего декана — руис соррилья крусате марк, такое имя можно носить за щекой, как леденец
без даты, вечер
хочется черного хлеба с медом и варенья прямо с огня и непременно чтобы дуть на вязкое розовое и чтобы пыль на дороге чистая льняная со следами от велика и чтобы свет дробился алым и синим через ребрышки чешских стаканов и чтобы сахар рыжими кубиками и чтобы мебель шаткая на траве подтекающая смолистой охрой и гамак с полосатым пледом а плед чтобы за ночь намок забытый и сушить его на перилах и лицо фионы с пушком на свету прохладное как яблоко а больше ничего не хочется вот те крест
без даты
das ist heute das Tagesgesprach
ясень — иггдрасиль — растет на углу моей улицы, и, если верить гесиоду, третья, медная раса людей вышла из его хилого тела, осыпающегося крылатыми семянками, но кто же это поверит гесиоду
а чуть дальше, вниз по улице верной, на берегу искусственного круглого озерца, возле мастерской сапожника марко, похожей на стеклянную будку регулировщика, шумерская хулупно точит слезы, пышный символ вселенской двойственности, упираясь корнями в подземное царство эрешнигул, а ветками, натурально, в ан, если ан — это вода цвета какао, плотно заселенная головастиками и непотопляемыми обертками из-под чипсов
что и говорить, если в городском парке ловкие парни в апельсиновой униформе поселили целую рощу избранных деревьев тора, таящих в себе гром и молнию, привезли их на стареньком грузовичке с эмблемой городской мэрии на апельсиновом боку
вы ведь, понимаете, доктор, отчего про то дерево, что растет у меня под окном, я и спрашивать боюсь — непременно окажется гофер[100]
без даты
ministralli et ludentes
синеглазая зефирная сестра из приемной принесла мне книжку про театр, забытую кем-то из посетителей, то есть это она сказала про театр, а книжка про ангелов
вот что я теперь знаю — первый полет ангелов на театре случился в средневековом валансьенне: ангелы создавали крыльями ветер и выдували пламя из золотых ламп, но это еще что, там у них смоковница завяла на глазах, жезл моисея осыпался жасминовыми бутонами, а публику актеры накормили пятью хлебами — тысячу человек! — и двенадцать корзин было унесено с остатками
это я к чему — в те времена актерам денег не давали, но за исполнение божественной роли одному парню уплатили шестнадцать пенсов, а другому парню, за райского змея, — четыре, по свидетельству очевидца
не думаю, что они больше остальных хлопотали, просто ангелами, как водится, можно пренебречь, а поди не заплати сценаристу и продюсеру
без даты
over troubled water
опереточный доктор отрастил русую бородку клинышком и приходит в джемпере цвета переспелой малины, от этого у него фламандский вид, особенно когда он откидывается назад в своем лайковом скрипучем кресле и вертит в пальцах серебряную точилку в виде глобуса, где моря залиты синей эмалью, суша — охрой, а полюса — дырочки для карандашей
каждый раз, когда я вижу эту точилку, меня терзает щекотное предчувствие, что я ее украду и сделаю свой лучший секрет, скажем — под корнями бука в больничном парке, того, что похож на букву V, в прошлом году его расщепила молния, ударила прямо в солнечное сплетение
деревья, если их ударить в солнечное сплетение, тоже задыхаются и ловят воздух ртом, хотя сплетение у них совсем для другого
когда я смотрю на это дерево из окна, я совершенно уверен, что видел его раньше
без даты
всего четыре тебе осталось, сказала андреа, заглянув ко мне утром с пластиковым стаканчиком — еще один пункт моего списка необходимых потерь
мне нравится лукавая иконописная андреа — неаполитанская желть, умбра, ярь венецианская
вот тебе твоя непроливайка! она поставила его на стол с таким стуком, как если бы это был неистощимый котел дагда, но это еще не все, сказал я быстро, мне нужна свежая рубашка, здешняя пижама похожа на кухонное полотенце, я весь под ней чешусь, моя рубашка цвета берлинской лазури! в моих вещах посмотрите! но она уже ушла, выскользнула, будто ртутная киноварь, и слушать не стала
четыре чего? все утро думаю, что она имела в виду — четыре рога у космического быка? это кажется, египтяне
четыре телесных сока? вездесущий тетраграмматон?
пусть гамлета к помосту отнесут, как воина, четыре капитана?
четверо ворот во дворце императора?
четыре страны света станут источником ветров, и четыре кувшина с водой — источником дождя? это майя, если я не путаю
четыре юнговских херувима?
четыре зоаса?[101]
четыре реки из-под дерева жизни? это вообще все, даже тевтоны
так чего четыре-то?
То: др. Фиона Рассел
[email protected]
From: Густоп
[email protected]
24 апреля
Фиона, я глазам своим не верю! Прочел в интернете список счастливчиков, получивших гранты, — моя работа упомянута как одна из лучших, а денег мне, получается, не дают? Я отстаю на 0,5 балла, это же смешно. Они там с ума посходили.
Зато дают этому компилятору из университета Эксетера, доморощенному египтологу, я читал его статью про эпоху Рамессидов, там половина списана у Пьера Монте.
Теперь он может два года валяться в своем Дартмурском парке на траве и размышлять о фиванской теократии.
Раскопки в Ком эль-Хеттан их, видите ли, не интересуют, Аменхотеп Третий и царица Тейе для них парочка кварцитовых булыжников, не более того, а ведь ты говорила, что это перспективная тема.
Я тебя послушал и поехал с Лопесом, я тебя послушал и три месяца глотал пыль в заупокойном храме.
А потом всю зиму писал как проклятый, зарабатывая уроками для несмышленышей и развозя скоростную пиццу по промозглому Челси.
Фиона, они меня убили. Всего половина балла!
Если бы с этим эксетерским графоманом что-нибудь случилось, если бы он, скажем, въехал в дорожный столб величиной с Мемнонский колосс, я сам смог бы валяться на траве до и размышлять о священном гиппототаме.
Пойду в Айриш Паб, надерусь как следует и подерусь с ирландцами, рыжими и коварными, как ты.
МОРАС
без даты
мне снилась наша вильнюсская кухня и как мой брат смеется и пьет молоко прямо из треугольного жесткого пакета, ужасно скучаю по таким пакетам, их больше нигде не продают, здесь, в барселоне, я несчастнее, чем был на мальте, но счастливее, чем в этом невозможном городе, всегда напоминавшем мне полную людей казенную комнату, выкрашенную масляной краской, пропахшую старым сукном и шариками от моли, комнату с окошечком для выдачи чего-то там, у которого я сижу в ожидании того момента, когда стекло поднимется и мне издали покажут твою фотографию, папа
