Рафаэль Санти.
«Сикстинская Мадонна»
В нём Жуковский пересказывает сочинённую Вакенродером легенду о нежданно увиденном Рафаэлем на чистом полотне образе девы Марии, который он запечатлел на картине «Сикстинская Мадонна»: «И в самом деле, это не картина, а видение: чем долее глядишь на неё, тем живее уверяешься, что перед тобой что – то неестественное происходит… Я был один; вокруг меня всё было тихо; сперва с некоторым усилием вошёл в самого себя; потом стал ясно чувствовать, что душа распространяется; какое – то трогательное чувство величия в неё входило; неизобразимое было для неё изображено, и она была там, где только в лучшие минуты жизни быть может. Гений чистой красоты был с нею:
Он лишь в чистые мгновеньяБытия слетает к намИ приносит откровенья,Благодатные сердцам.Чтоб о небе сердце зналоВ тёмной области земной,Нам туда сквозь покрывалоОн даёт взглянуть порой,А когда нас покидает,В дар любви, у нас в видуВ нашем небе зажигаетОн прощальную звезду6».
Третье и последнее обращение Жуковского к теме мимолётного явления прекрасного и сопровождающего его небесного вдохновения в образе «Гения чистой красоты» состоялось в конце 1823 года. Видимо, совсем незадолго до выхода в свет трёхтомного собрания своих сочинений, поступившего в продажу в начале 1824 года, поэт написал стихотворение, набранное курсивом в конце третьего тома:
Я Музу юную, бывало,Встречал в подлунной стороне,И Вдохновение леталоС небес, незваное, ко мне;На всё земное наводилоЖивотворящий луч оно —И для меня в то время былоЖизнь и Поэзия одно.<…>Цветы мечты уединеннойИ жизни лучшие цветы, —Кладу на твой алтарь священный,О Гений чистой красоты!
Не знаю, светлых вдохновенийКогда воротится чреда, —Но ты знаком мне, чистый Гений!И светит мне твоя звезда!..Пока ещё её сияньеДуша умеет различать,Не умерло очарованье,Былое сбудется опять.
Это стихотворение более динамично по сравнению с другими, написанными в духе «философии Лалла Рук». Академик Н.Н. Скатов отмечает: «Здесь две стадии, два этапа: прошлое, когда были «Жизнь, и Поэзия, и Вдохновение», и настоящее, когда нет Поэзии, «бывалых нет в душе видений». И, наконец, будущее – только в надежде…»7.
Не случайно слова «Муза», «Вдохновение», «Жизнь и Поэзия», «Гений» написаны Жуковским с прописных букв. Тем самым подчёркнута обобщенность этих понятий, их божественная, неземная природа, что давало повод некоторым исследователям сделать вывод о совершенной бесплотности «Гения чистой красоты» у Жуковского, его серафической и даже религиозно – мистической сущности. Такое заключение в советское время воспринималось уничижительно. Однако этот чудный образ не столь уж бесплотен и ассоциируется лично у Жуковского с «Александрой Фёдоровной – Лаллой Рук», о чем свидетельствует девятая строфа стихотворения «Лалла Рук», присутствовавшая только в первой публикации в «Московском телеграфе» за 1827 год и в некоторых автографах Жуковского:
Кто же ты, очаровательБед и радостей земных?О небесный жизнедатель!Мне знаком ты; для другихНет тебе именованья:Ты без имени им друг!Для меня ж тебе названьеСердце дало: Лалла Рук.
Трёхтомное издание сочинений Жуковского, вышедшее в 1824 году, было посвящено автором великой княгине Александре Фёдоровне, причем существовали экземпляры первого тома, куда стихотворение «Я Музу юную, бывало…» было перенесено из конца третьего тома и подплетено сразу после посвящения, что даёт основание связывать его с личностью венценосной ученицы и вдохновительницы поэта. Такой экземпляр трёхтомника В.А. Жуковский подарил, например, П.И. Полетике, члену литературного общества «Арзамас»8.
И все же образы мимолётного видения прекрасного и «Гения чистой красоты» в поэзии Жуковского отнюдь не поражают своей яркостью, не вызывают неповторимого восторга именно по причине своей эфемерности, ощутимой отчуждённости от их земной вдохновительницы и реальностей жизни даже в её духовном аспекте. Не случайно эссе «Рафаэлева Мадонна», где эти образы связаны с Богоматерью, Царицей Небесной, привлекло наибольшее внимание почитателей таланта Жуковского. Цензор Е.Е. Комаровский 25 декабря 1823 года писал в письме слепому поэту И.И. Козлову: «Мысль дать ей <Рафаэлевой Мадонне> значение видения очень гениальна». В том же ключе писал П.А. Вяземский об этом эссе: «Это не живопись и не поэзия, а что – то выше самой поэзии. О нем можно сказать то, что Жуковский сказал о самой Мадонне. Это не картина, а видение»9.
Не случайно образ «Гения чистой красоты» не находился в центре внимания литературных критиков. Как метко выразился Н.Н. Скатов, до огранки этого «поэтического алмаза» было ещё далеко. Превратить его в сверкающий неповторимыми гранями бриллиант суждено было А.С. Пушкину.
Творческие поиски Пушкина
Многие произведения В.А. Жуковского, развивающие «философию Лалла Рук», ещё до их опубликования были известны его друзьям, в том числе А.С. Пушкину. В начале 1820–х годов великий поэт выписал в свою тетрадь с некоторыми сокращениями рассуждение Жуковского по поводу высказывания Руссо «Прекрасно только то, чего нет»10. Пушкин мог узнать об этом рассуждении и о стихах Жуковского, посвящённых Александре Фёдоровне – Лалле Рук, например, от А.И. Тургенева, с которым переписывался во время своей южной ссылки. 1 декабря 1823 года великий поэт с оттенком ревности писал ему: «Жуковскому грех: чем я хуже принцессы Шарлотты, что он мне в три года ни строчки не напишет». Пушкин неодобрительно относился к увлечению Жуковского поэмой Томаса Мура. 2 января 1822 года он писал П.А. Вяземскому: «Жуковский меня бесит – что ему понравилось в этом Муре? Чопорном подражателе своеобразному восточному воображению? Вся Лалла Рук не стоит десяти строчек Тристрама Шанди; пора ему иметь собственное воображение…»11.
Великий поэт был знаком с эссе «Рафаэлева Мадонна» ещё до его публикации в «Полярной звезде» на 1824 год. Вероятно, летом 1824 года он получил недавно вышедший в свет трёхтомник Жуковского, где напечатано стихотворение «Я Музу юную, бывало…».
Произведения Жуковского перекликались с собственными творческими исканиями Пушкина, начатыми в пору юности. Уже в его лицейском стихотворении «Наслаждение» (1816) промелькнула тема призрачности и быстротечности явления любви и счастья:
Златые крылья развивая,Волшебной нежной красотойЛюбовь явилась молодаяИ пролетела предо мной.
Я вслед… но цели отдаленной,Но цели милой не достиг!Когда ж, весельем окриленный,Настанет счастья быстрый миг?Когда в сиянье возгоритсяСветильник тусклых юных днейИ мрачный путь мой озаритсяУлыбкой спутницы моей?
Эти строки перекликаются с записью в лицейском дневнике Пушкина от 29 ноября 1815 года по поводу нечаянной и одновременно столь долгожданной встречи с предметом своего пылкого юношеского увлечения Екатериной Бакуниной, сестрой лицейского однокашника: «Как она мила была! Как чёрное платье пристало милой Бакуниной! Но я не видел её 18 часов – ах! какое положение, какая мука!… Но я был счастлив 5 минут…».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
