А.С. Пушкин.
Автопортрет с тростью. 1826 г.
Вместо того чтобы включиться в весёлый разговор тригорского общества, Пушкин вдруг оробел перед Анной Керн, как перед таинственной незнакомкой. А ведь при первой встрече в юности он легко расточал ей игривые комплименты, а совсем незадолго до её приезда писал о ней А.Г. Родзянко во фривольном тоне. Очевидно, было в её облике что – то трогательное22, какая – то особая душевная привлекательность, заставившая поэта забыть её сомнительную репутацию. «Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем наша встреча у Олениных», – писал Пушкин А.П. Керн 25 июля 1825 года, уже после её отъезда.
Анна Петровна была женщиной поразительно красивой, кокетливой и, выражаясь современным языком, сексапильной. В весёлой и дружеской атмосфере Тригорского за нею ухаживала вся мужская половина общества: и Пушкин, и тот самый странный помещик И.М. Рокотов, над которым подшучивали окружающие, и юный друг поэта Алексей Николаевич Вульф, сын П.А. Осиповой от первого брака. Пушкина среди своих ухажёров Керн особенно не выделяла, чем давала поэту повод ревновать её к Алексею Вульфу. Волокитство нескладного И.М. Рокотова было не в счёт. Однако помимо общих беззаботных прогулок по парку, танцев на воздухе и разговоров в гостиной были, как нам представляется, минуты духовного общения поэта с Анной Петровной, которые пополняли копилку поэтических впечатлений о ней.
Тереза Гвичьоли. 1820-е гг.
«Скажи от меня Козлову, что недавно посетила наш край одна прелесть, которая небесно поёт его «Венецианскую ночь» на голос гондольерского речитатива; я обещал о том известить милого вдохновенного слепца. Жаль, что он не увидит её, но пусть вообразит себе красоту и задушевность, по крайней мере, дай Бог ему её слышать», – писал Пушкин П.А. Плетневу в середине июля23 1825 года.
Анна Керн, внучка знаменитого оперного певца М.Ф. Полторацкого, была личностью музыкально одарённой, прекрасно играла на фортепиано, обладала красивым голосом. Её вдохновенное исполнение «Веницианской ночи» И.И. Козлова на мотив популярной баркаролы24 запало в душу поэта. «Всё Тригорское распевает: «Не мила ей прелесть ночи»25, и сердце моё сжимается, слушая эту песню…» – писал он Анне Николаевне Вульф 21 июля 1825 года, вскоре после её отъезда вместе с Керн. В «Венецианской ночи» воспета тоска прекрасной итальянской графини Терезы Гвичьоли26 о безвременно умершем возлюбленном – великом английском поэте Байроне. И Пушкин, и Керн были искренними поклонниками творчества Байрона. История его любви и смерти особенно трогала их души.
Анна Петровна любила поэзию, тонко чувствовала её музыкальность и, можно сказать, была вдохновенной слушательницей. «Пушкин был невыразимо мил, когда задавал себе тему угощать и занимать общество, – писала она в «Воспоминаниях». – Однажды с этой целью явился он в Тригорское с большой чёрной книгою, на полях которой были начерчены ножки и головки, и сказал, что он принёс её для меня. Вскоре мы уселись вокруг него, и он прочитал нам своих «Цыган». Впервые мы слышали эту чудную поэму, и я никогда не забуду того восторга, который охватил мою душу!.. Я была в упоении как от текучих стихов этой чудной поэмы, так и от его чтения, в котором было столько музыкальности, что я истаивала от наслаждения…»
Памятный вечер в Тригорском состоялся примерно 10–15 июля, а несколько дней спустя Анна Керн собралась в дорогу: тётушка П.А. Осипова уговорила – таки племянницу для примирения с мужем поехать с нею в Ригу, где Е.Ф. Керн служил военным комендантом. Но впереди была последняя романтической прогулка в Михайловское, предпринятая по предложению Прасковьи Александровны ночью с 18 на 19 июля 1825 года. Как писала А.П. Керн, Пушкин находился в особом настроении, был «добродушно весёлым и любезным». По дороге он восхищался красотой природы и луной, которая «освещает прекрасное лицо».
«Приехавши в Михайловское, мы не вошли в дом, а пошли прямо в старый, запущенный сад, «приют задумчивых дриад», с длинными аллеями старых дерев, корни которых, сплетаясь, вились по дорожкам, что заставляло меня спотыкаться, а моего спутника вздрагивать… Он быстро подал мне руку и побежал скоро, скоро, как ученик, неожиданно получивший позволение прогуляться. Подробностей разговора нашего не помню; он вспоминал нашу первую встречу у Олениных, выражался о ней увлекательно, восторженно и в конце разговора сказал: «Вы выглядели такой невинной девочкой; на вас было тогда что – то вроде крестика, не правда ли?»27 – вспоминала Анна Петровна. – На другой день я должна была уехать в Ригу вместе с сестрою Анной Николаевной Вульф.
Тригорское. Музыкальная гостиная
Тригорское. Дом Осиповых – Вульф
Он пришёл утром и на прощанье принёс мне экземпляр 2–й главы «Онегина»28 в неразрезанных листках, между которых я нашла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами:
Я помню чудное мгновенье…»
Прежде виденные поэтом мимолётные образы вдруг соединились с накопленными новыми впечатлениями, с ярким любовным увлечением и воплотились в стихи, увенчавшие многолетние творческие искания. Такова история рождения чудесного стихотворения.
«Чудные мгновенья» вдохновения
Однако не следует забывать, как писал А.М. Гордин, что «при чётко обозначенной автобиографической канве смысл стихотворения значительно шире. Это выраженное с огромной художественной эмоциональной силой душевное состояние поэта в один из кульминационных моментов его творческого развития. Стихотворение написано на одном дыхании, как экспромт. Строгость, законченность формы, выразительность, точность каждого слова, сочетается с глубиной и искренностью самых благородных, чистых чувств. До такого совершенства, такой высокой простоты русская лирика ещё не поднималась»29.
Стихотворение «Я помню чудное мгновенье…» под заглавием «К ***» впервые было напечатано с разрешения Пушкина А.А. Дельвигом30 на последних страницах альманаха «Северные цветы» на 1827 год:
Я помню чудное мгновенье;Передо мной явилась ты,Как мимолётное виденье,Как гений чистой красоты.
В томленьях грусти безмятежной,В тревогах шумной суетыЗвучал мне долго голос нежныйИ снились милые черты.
Шли годы. Бурь порыв мятежныйРассеял прежние мечты,И я забыл твой голос нежный,Твои небесные черты…
В глуши, во мраке заточенья,Тянулись тихо дни мои,Без божества, без вдохновенья,Без слёз, без жизни, без любви.
Душе настало пробужденье,И вот опять явилась ты,Как мимолётное виденье,Как гений чистой красоты.
И сердце бьётся в упоенье,И для него воскресли вновьИ божество, и вдохновенье,И жизнь, и слёзы, и любовь.
Это удивительное стихотворение несёт в себе такой сильный эмоциональный заряд, что его легко принять за экспромт. «Оно вылилось у Пушкина прямо из души, было порождением внутреннего опыта и самообладания»31, – считал Н.И. Черняев. Однако черновик стихотворения32 (ПД N№ 68) свидетельствует о другом. Эта сложенная вдвое четверть фабричного листа синей бумаги33 сохранилась в собрании известного коллекционера, литературоведа и издателя Л.Н. Майкова34. Верхняя часть листа оборвана, но черновики трёх последних строф позволяют судить о том, что поэт писал стихи несколько дней.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
