— Вы прибыли к месту назначения, — сказала Эмма, и в голосе ее не слышалось ни торжества, ни хвастливости, лишь спокойное удовлетворение от хорошо сделанной работы. — Ведение по маршруту закончено.
17
Я никак не предполагал, что в возрасте сорока восьми лет останусь один. Но, поскольку это все же случилось и поскольку Каролина явно не собиралась возвращаться ко мне, я понял, что передо мной стоит весьма специфическая проблема. Рано или поздно, если я не хочу окончить свои дни одиноким стариком, мне придется найти себе пару. Но беда в том, что молодые женщины не склонны на меня заглядываться, а я не нахожу привлекательными женщин постарше.
Пожалуй, надо уточнить, что я понимаю под термином «женщины постарше». Я долго об этом думал и пришел к выводу, что «женщиной постарше» можно назвать любую женщину, которая старше, чем была твоя мать, когда ты был подростком. Лет в шестнадцать ты становишься реально сексуально озабоченным — до такой степени, что не можешь думать ни о чем другом. (Я в курсе, что нынешние детишки входят в эту стадию куда раньше. Западный мир настолько пропитался сексом, что к четырнадцати годам мальчики уже по уши увязают в этих делах. А однажды я прочел в газете о женщине, которая стала бабушкой в двадцать шесть лет. Но мое поколение было другим — последним с запоздалым развитием.) Ну так вот, в мои шестнадцать лет моей матери было тридцать семь, и на мой тогдашний взгляд, она выглядела старухой. Я и мысли не допускал, что у нее может быть какая-то личная жизнь или внутренняя, не говоря уж о сексуальной (разве что с моим отцом, в чем, спасибо «самоаналитическому» эссе Элисон, я начал сильно сомневаться). Сексуально и эмоционально — для меня, ее сына, — она не существовала. Она жила, чтобы обслуживать меня, заботиться о моих нуждах, физических и духовных. Знаю, подобная откровенность способна шокировать, но подростки — народец эгоистичный, занятый исключительно собой, и что уж тут скрывать: такой я ее видел. И даже сейчас, в сорок восемь лет, мне трудно вообразить, что женщин в возрасте моей матери — ладно, в моем возрасте, если вам так больше нравится, — можно рассматривать в качестве сексуальных объектов. Разумеется, это нелогично. И конечно, это плохо. Но я ничего не могу с собой поделать и не хочу врать ни себе, ни другим. Кстати, именно поэтому я был так подавлен после ужина с Поппи, когда сообразил, что она пригласила меня только затем, чтобы познакомить со своей матерью.
Надеюсь, теперь вам более или менее понятно, с каким настроением я нажимал на кнопку электронного звонка на стене дома Элисон. Она сама открыла дверь. Последний раз мы виделись лет пятнадцать назад. Эпизод в нашем общении, мысль о котором вгоняла меня в краску, случился тридцать с лишним лет назад, когда ей было семнадцать и мой извращенец-папаша сфотографировал ее в малюсеньком оранжевом бикини. И вот она опять стоит передо мной: все такая же модная, уверенная в себе, интересная и элегантная, как и раньше. И ей пятьдесят лет. Изрядно побольше, чем было моей матери, когда мы все вместе ездили в Озерный край. Да что там, моя мать, когда умерла, была моложе.
— Макс! — воскликнула Элисон. — Ты приехал, это чудесно!
Она подставила мне щеку, и я поцеловал ее. Кожа была мягкой, напудренной и остро, хотя и не неприятно, пахла духами — что-то среднее между медом и розовой водой.
— Я тоже рад тебя видеть. Ты совсем не переменилась. (Так ведь принято говорить, и неважно, правда это или нет.)
— Как удачно, что ты оказался в наших краях. Мама сказала, ты едешь на Шетланды.
— Да, совершенно верно.
— Потрясающе! Ну, что же ты, входи!
Через холл она провела меня в гостиную — по моим прикидкам, в одну из двух или трех, находившихся на первом этаже. В этой комнате минимализм каким-то образом совместили с достатком. На стенах современная живопись; толстые бархатные шторы задернуты, отгораживая гостиную от хмурой погоды; освещение — скрытое, неравномерное и ненавязчивое. К просторному дивану в форме буквы «Г» с пышными, манящими подушками был придвинут стеклянный журнальный столик, на котором в изысканном беспорядке лежали журналы. В камине весело горел огонек. Я уже решил, что он настоящий, но Элисон сказала:
— Тебе не жарко? Я могу прикрутить пламя.
— Нет, нет, все хорошо. Я люблю, когда горит огонь.
И я тут же пожалел о сказанном. Она еще не забыла? Не забыла, как я потерпел фиаско с костром в Конистоне? Или только я сейчас думаю об этом, потому что прочел ее эссе два дня назад? Но если Элисон и помнила, то ничем себя не выдала.
— Прекрасно, тогда устраивайся поудобнее. На улице мерзко, правда? Говорят, ближе к ночи пойдет снег. Налить тебе выпить? Я собираюсь хлебнуть джина с тоником.
— Хм, отличная идея, я с тобой. — У меня из головы вылетело, что совсем скоро я везу нас обоих в ресторан.
Когда Элисон вернулась с выпивкой, мы уселись по разные стороны Г-образного дивана.
— Милая комната, — отвесил я тупую похвалу. — И дом тоже милый.
— Согласна. Но он слишком большой. Пять дней в неделю я брожу тут одна из угла в угол. Как-то это глупо, по-моему.
— А мальчики разве не дома?
— Они в школе. В интернате.
— А Филип?
— Уехал в Малайзию. Может, вернется сегодня вечером. А может, нет. — Она вдруг выпрямилась: — Господи, Макс, у тебя такой вид… даже не знаю, как сказать.
— Что сказать?
— М-м… напряженный. Ты выглядишь немного напряженным.
— От усталости, наверное. Я уже три дня в дороге.
— Конечно, — кивнула Элисон. — Как я не догадалась.
— Да и прошлый год выдался не слишком радужным, — добавил я. — Мама говорила, что Каролина ушла от меня?
— Говорила. — Элисон протянула руку и положила ладонь мне на колено. — Бедняга Макс. Если захочешь, расскажешь обо всем за ужином.
Пока Элисон наверху поправляла прическу и макияж, я вышел к машине за коробкой, набитой бумагами. На улице был лютый холод, мелкие снежинки угрожающе порхали в ночном небе. Элисон, спустившись в холл и увидев картонную коробку, воскликнула:
— Боже, что это?
— Твои вещи. Мама с папой просили передать.
— Но они мне не нужны!
— Им тоже.
— Ладно. И что там?
— Университетские работы, кажется. Куда ее поставить?
— А, оставь здесь. — Элисон цокнула языком. — Ужасно — заставить тебя везти этот хлам сюда.
Она закуталась в шубу из искусственного меха, ввела код из четырех цифр в замысловатом устройстве на стене, и лишь затем мы вышли из дома. Под ногами было немного скользко, и Элисон взяла меня под руку, пока мы шагали к машине. Было приятно, что она вот так опирается на меня. А прикосновение меха к моей руке подействовало неожиданно успокаивающе.
— О-о, какая прелесть — «приус». Мы с Филипом подумываем купить такую.
Я собирался сказать ей, что автомобиль принадлежит фирме, но передумал. Мне вдруг захотелось, чтобы она считала его моим.
«Приус» в обычной бесшумной манере скользил по тихим, темным, таинственным улицам. Дома казались огромными, мощными, а в окнах почти нигде не горел свет. За какую-нибудь пару минут нам повстречались две полицейские машины — одна медленно патрулировала улицы, другая стояла на обочине. Я отметил вслух этот факт, и Элисон объяснила:
— Предполагается, что здесь велика вероятность преступлений. Ведь в этом районе полно миллионеров — в основном, банкиров, — а люди сейчас очень на них сердиты. Вот там, чуть дальше…
И Элисон принялась рассказывать историю об одном финансовом гении, который живет на ее улице, как его пригласили на работу в крупный банк, и он умудрился свести активы почти к нулю, одновременно несказанно разбогатев на персональных бонусах и пенсионных выплатах, но я слушал ее не очень внимательно, загружая в спутниковую навигацию завтрашний пункт назначения. Эмма, очевидно решив, что я уже на пути в Абердин, выдала соответствующую инструкцию:
— Через двести ярдов поворот налево.
— Попридержи коней, — остановил я ее. — Мы поедем туда, но только завтра.
— Пардон? — Элисон повернулась ко мне.
Я смутился, сообразив, что перебил ее в самой середине повествования о свежем финансовом скандале. Признаться, услыхав голос Эммы, я почти позабыл о присутствии Элисон.
— С кем ты сейчас разговаривал? — спросила она.
— Я? Ты о чем?
— Мне лишь показалось, что ты обращался не ко мне, вот и все.
— Ну конечно, к тебе. К кому еще я мог обратиться?
— Не знаю. — Она смотрела на меня с легким беспокойством и подозрением. — К навигатору, например?
— К навигатору? С чего бы я стал разговаривать с навигатором? Это же чистое безумие.
— Да, ты прав.
И дальше, до самого ресторана, мы болтали на другие темы.
