Опять заговорил сеид:
— Шах-Али обещал уберечь нас от попечительства московского царя. Сам же он предал нас! Он обещал вернуть Горную сторону, отнятую гяурами, так где его обещания? Горной стороной, землей наших предков, по-прежнему распоряжается урусский воевода! Священная земля осквернена присутствием легионов неверных! А теперь уже и в самой Казани находятся стрельцы царя Ивана. Мы не должны были соглашаться на эти условия, мы просто отдали свой город гяурам без единого выстрела! Я каюсь, правоверные, что настоял на том, чтобы пригласить на ханство Шах-Али.
— Мы не виним тебя, уважаемый сеид, ведь и мы тоже больше действовали душой, чем разумом. Сейчас же нужно потребовать от Шах-Али, чтобы он вывел из Казани стрелецкий полк.
— Он не согласится на это. Шах-Али доверяет только урусским стрельцам.
Новую мысль высказал Нур-Али:
— Не следует забывать того, что Шах-Али в первую очередь — казанский хан! Его самого не может не задевать то, что он лишен половины своих владений. Нужно потребовать от Шах-Али, чтобы он добивался возврата Горной стороны!
— Это значит, что он должен идти на ссору с царем Иваном. Но Шах-Али предан ему больше, чем пес! Вряд ли нам удастся уговорить его.
В самое трудное время карачи всегда обращались к сеиду. Он был их судья и господин. Разве не сеид управляет Казанью в шаткое время, когда один хан изгнан, а другой еще не пришел? Так было заведено сто лет назад при Улу-Мухаммеде, обычай этот сохранился до сей поры. «Глазами сеида на землю смотрит Аллах!» — говорили правоверные. И Кулшериф почувствовал почти физически тяжесть свалившейся на него ноши. Кто же, как не он, должен разрешить этот спор?!
Кулшериф ладонью коснулся бороды. Этот его невольный жест знали многие — сеид принял решение и готов отстаивать его.
— Шах-Али не должен отмахнуться от нашей просьбы, то, что решили карачи, есть закон и для хана! Так было всегда! Если же хан все-таки отвергнет наше решение, — Кулшериф обвел взглядом всех мурз, и они застыли, ожидая последнего слова сеида, — мы сделаем то, что предначертано Аллахом… Шах-Али на казанском столе сменит другой хан!
Никто не заметил, как дрогнула занавесь. Но это был не ветер — из-за спин мурз вышла Сююн-Бике.
— Я сама переговорю с мужем. Если он действительно решил отказаться от своих улусов… — Бике вдруг замолчала… — Да простит меня Аллах, я не желала ему зла!
Кумыс для хана
Шах-Али зажег свечи.
Ему нужно было собраться с мыслями, восстановить в памяти последние события, отписать письмо государю, а это возможно только при полном одиночестве. Даже любимая Ильсияр стала бы ему сейчас только помехой.
«Дела скверны, — вывел на гладкой бумаге казанский хан. — Мурзы и эмиры строптивы. Многих казнил, многих упрятал в зинданы. Однако карачи ропщут по-прежнему! Вижу, что они против меня и чего-то затевают. Но вот что?! Пока не ведаю».
Дверь в ханские покои чуть приоткрылась, и робкое пламя свечи прогнулось на легком сквозняке. Осторожно ступая, в комнату вошла Сююн-Бике. Шах-Али отложил в сторону остро заточенное перо и поднял на нее хмурые глаза. «Женщина! Как она могла показаться в покоях без зова господина?!» Но скоро его раздражение растворилось в светлой улыбке. Если хану могла помешать Ильсияр, то казанская госпожа лишней быть не могла.
Шах-Али невольно приподнялся и сделал шаг навстречу жене. Сююн-Бике, как и подобало женщине, склонила голову перед своим господином. Теперь она даже отдаленно не напоминала ту властную бике, какая впервые встречала его. Сейчас это была покорная жена. Его раба!
Шах-Али подошел ближе. Ему вдруг захотелось коснуться ладонями ее атласной, не знающей увядания кожи. Ему хотелось жадно мять в своих руках ее крепкое тело, целовать ненасытно, страстно. Но этот нечаянный порыв прошел так же нежданно, как и родился.
А Сююн-Бике вдруг упала к ногам Шах-Али и губами притронулась к одной из туфель. «Эта женщина умна и, видно, крепко усвоила заповедь Востока: для жены первый господин после Аллаха — муж!»
Свеча догорала, и быстрыми тонкими струйками в глубокую чашу стекал воск.
Сююн-Бике поцеловала вторую туфлю, затем она согрела поцелуями его холодные, иссохшиеся от возраста руки. Шах-Али почувствовал на ладонях теплое прикосновение, будто окунул их в живительный источник, и совсем рядом со своим лицом увидел ее большие горящие глаза.
— Как ты относишься ко мне? — тихо спросил хан.
Сююн-Бике только на миг осмелилась посмотреть в глаза мужа и отвечала:
— О великий казанский хан Шах-Али, ты мой муж, которого послал мне Аллах! И я благодарю небо за это. Ты — мой господин!
Эти слова хану были приятны.
«Какой у нее чудный и покорный голос! Так невозможно притворяться. Вот она, настоящая Сююн-Бике! Ее невозможно не полюбить. И разве удивительно, что Сафа-Гирей терял от нее голову?»
Но не о любви завел разговор Шах-Али:
— Знаешь ли ты, Сююн-Бике, что я не нахожу здесь ни у кого поддержки? Известно ли тебе, что от меня отвернулись даже прежние мои сторонники? А ведь это мой народ, который я полюбил всем сердцем! Хотя окружающим может показаться, что я бываю излишне жесток. Скажи мне, женщина, может быть, я был в чем-то не прав?
Сююн-Бике оставалась все той же покорной женой. Она припала к ногам своего господина еще ниже — так верная собака ищет ласки у строгого хозяина.
— Ты сам сказал, что я всего только женщина, что же я могу посоветовать?!
— Сююн-Бике, — двумя пальцами хан приподнял ее голову за острый подбородок. — Я знаю… Нет! Я уверен, что ты мне сможешь помочь! От меня что-то скрывают! Быть может, готовится какой-то заговор, я это чувствую кожей! Ты можешь смеяться надо мной, но я иногда просыпаюсь от страха за свою жизнь! Мне часто снится мой убитый брат, а я даже спиной ощущаю насмешливые взгляды мурз! Я раскрываю заговор за заговором! Но это только отдаляет меня от казанцев! Почему же правоверные стали ненавидеть меня еще больше? Почему я стал чужим для народа, которым был рожден?!
Шах-Али подошел к догорающей свече. Некоторое время он смотрел на мерцающее красноватое пламя, потом достал из ларчика еще одну свечу и подпалил ее. Черный фитиль вспыхнул бледно-желтым пламенем, отталкивая полумрак в самые углы.
— Ты хочешь правды, Шах-Али? — наконец решилась Сююн-Бике.
Хан провел ладонью по ее лицу. Женщина не противилась мужниной ласке, чуткими губами коснувшись его холодных пальцев.
— Сююн-Бике, я хочу только правды! Я знаю, что никто не осмелится мне сказать ее, кроме тебя!
— Хорошо, Шах-Али… Ты долго жил на Руси и был касимовским ханом. Ты жил среди неверных! Ты не мог сделаться гяуром, но ты перестал быть и мусульманином! Ты стал забывать обычаи своего народа и принял обычаи урусов. Ты сделался рабом урусского царя и служишь не правоверным, а проклятым гяурам!
— Нет! — отшатнулся Шах-Али, стараясь заслониться руками от глаз Сююн-Бике, которые жгли его. Собака все-таки укусила хозяйскую руку, протянутую для ласки! — Все это тысячу раз неправда! Я люблю свой народ и хочу, чтобы он был счастлив! Ты думаешь, я не страдал и не мучился, когда отправил под ятаган столько правоверных?! Все ночи я проводил в раскаянье и выпрашивал прощения у Аллаха! Хотя в чем же я виноват?! Я наказывал справедливо! Тех, кто посмел поднять руку на избранника самого Аллаха!
Руки Шах-Али простерлись к небу. «Прости меня, Всевышний, если я в чем-то был не прав!»
— Даже в том случае, если я и ошибался, только наш всемогущий вершитель мне судья! Ибо сказано пророком Мухаммедом: все, что делается, случается по Провидению и с согласия самого Аллаха! И эти вероотступники должны были пострадать для упрочения всевышней власти!
А Сююн-Бике уже перестала быть покорной женой. Она превратилась в главного обвинителя и судью. Она вершила суд над самим ханом!
— Ты обокрал Казанскую землю и отправил в дар царю Ивану сокровища из казанской казны! Так ты его отблагодарил за то, что он отнял у нас Горную сторону?
Шах-Али отступил к самой стене, продолжая оправдываться:
— Я не отдавал царю Ивану нашу землю! Он отобрал Горную сторону по праву сильного! Ответь же мне по справедливости, Сююн-Бике, разве на Свияту не пришли урусские полки и не построили там свой город?!
— Построили, — смиренно согласилась Сююн-Бике. Опять она была тихой и податливой женой. Но обвинения посыпались на Шах-Али вновь: — Ты обманываешь себя, Шах-Али! Во главе войска был ты! Ты и привел его на нашу землю! Или, быть может, я опять не права?
— Права… Но тогда я был на службе у урусского царя и выполнял его волю!
— Ты продолжаешь исполнять его волю и сейчас! Потому что ты раб его! И ханом ты сделался по его воле!
— Нет! Ханом я был всегда! Ханами были мои предки! Я господин по крови!
