Именно так нужно въезжать в столицу Казанского ханства.
Шах-Али выглядел радушным, и с его беззаботного лица не сползала благожелательная улыбка. Раскинув руки для объятий, он встречал дорогого гостя. Каждый из казанских эмиров подумал об одном и том же: «Если бы сейчас у Шах-Али был кинжал, он всадил бы его мурзе между лопаток!»
Узбек прохладно встретил радушие хозяина, только позволил притронуться щеке хана к своей, налитой красным цветом здоровья.
Сююн-Бике не было. Видно, и в самом деле взаперти держат! И кто знает, быть может, и уши обрезали!
— А почему среди встречающих нет твоей красавицы-жены? — ласково поинтересовался хитрый мурза. — Наш повелитель Юсуф прислал для своей дочери подарок.
Шах-Али по-прежнему оставался гостеприимным хозяином:
— Пригласить сюда Сююн-Бике, мою любимую жену.
Казанские карачи невольно заулыбались. Сююн-Бике — любимая жена?
— Она сейчас будет здесь. Я сообщу ей о воле хана, — незамедлительно ответил черный евнух.
Сююн-Бике появилась в праздничной рубашке, украшенной золотыми монетами. Много лет назад Узбек провожал бике в Казань, тогда она выглядела нескладной девочкой-подростком. Сейчас перед ним стояла прекрасная ханум, чье имя уже было овеяно легендами. «С такой женщиной невозможно быть несчастным».
Сююн-Бике уверенной походкой хозяйки Казанской земли приблизилась к Узбеку.
— Я буду счастлив передать моему другу Юсуфу, что его дочь здорова, — мелко закивал мурза большой головой. — А вот это тебе, Сююн-Бике, от твоего отца, — протянул Узбек красивую шкатулку из слоновой кости. — Эти украшения были заказаны специально для тебя у лучших мастеров Оттоманской Порты.
Мурза Узбек пробыл на казанском дворе несколько дней. А потом, отдохнув душой и телом, решил собираться в обратную дорогу. Мурза Юсуф ждал скорых вестей.
Как только за повозками Узбека осела пыль, Шах-Али, впервые за долгие недели молчания, решил переговорить с женой:
— Я благодарен тебе за благоразумие. Ты вела себя как нельзя лучше, и поэтому… я разрешу тебе проститься с Казанью. А теперь ступай к себе и жди своего часа, пока тебя не позовет муж! Эй, вы! — окликнул он стрельцов, стоявших чуть поодаль. — Проводите госпожу в ее покои!
Миссия князя Серебряного
Князь Василий Серебряный прибыл в Казань в час утренний. Загруженные струги лениво покачивались на волнах. А воевода, затаив дыхание, долго любовался градом Казанью.
— Зело красив! И, видимо, богат! К берегу! — махнул он дланью, и гребцы мягко опустили весла в воду.
Тяжелые струги неторопливо заскользили по гладкой воде, а потом о кованое днище зацарапал волжский щебень. Вот и прибыли!
Отдохнув с дороги и приняв баньку, князь поспешил увидеть Сююн-Бике.
— Царь, — обратился воевода к Шах-Али, — мне бы царицу твою забрать. Отвезти в Иван-город, да и ко двору московскому. Государю я еще надобен.
— Хорошо, — согласно кивнул Шах-Али. — Я скажу евнухам, чтобы поторопили ее в дорогу.
Василий Серебряный появился перед царицей в броне. Снял перед красой шлем и честно признал:
— Поймана вольная царица казанская нашим Богом Иисусом Христом. Прости же, царица, меня за дерзость мою, но все делается по велению его, ибо он царь всем царям, царствующим на земле, ибо он царь на небе. Не смотри же так на меня, голубка. Не надо! Христос скоро и твоим Богом сделается. И происходит это по его велению и по хотению самодержца нашего Ивана Васильевича. Прости меня, царица, послан я к тебе, чтобы исполнить его волю. Раб я его! Будь же готова к отплытию.
Молчала царица, только бледность все больше покрывала лицо.
— Да что с тобой, царица? — забеспокоился князь. — Аж дурно как будто стало. Уж не болесть ли тебя какая забирает?
Сююн-Бике, поддерживаемая рабынями, сошла с трона.
— Пусть же исполнится воля Аллаха, видно, так угодно ему. — И она проследовала мимо царских старшин,[69] мимо эмиров и мурз.
Госпожи Казанской земли Сююн-Бике больше не существовало.
Князь Серебряный подозвал к себе мурзу Бурнаша и тихо предупредил:
— Плоха больно царица. Проследил бы кто за ней. Как бы до смерти себя не зашибла.
Князь Серебряный, предвидя недовольство казанцев, перебрался в лагерь русского воеводы, разбитый на берегу Волги.
Старшины потихоньку напирали на Василия Серебряного.
— Царица что! Заберем мы ее, об том и разговора нет. А вот — казна в городе большая. Ты, Василий Семенович, не забыл, что государь Иван Васильевич с митрополитом тебе наказывали? Взять бы надобно ханскую казну! Нечестно она добыта, христианскими слезьми оплакана. Сколько православных на золото было обменено. Вон в Кафе невольничий рынок! А все золото в Казань идет!
Василий Серебряный хмурился, не по душе ему пришелся упрек старшин. Он и сам знает, что ему делать нужно, и слово государя не забыл. Только надо наверняка все подготовить. А иначе прогневается государь, ежели дело не выгорит. И не за такую малость до смерти наказывал. А здесь и произнести боязно. Шутка ли — казна ханская!
Василий Серебряный ждал известия от скопца, хранителя ханской казны. Вчера поздним вечером он явился к князю в шатер, униженно упал на колени и молвил:
— Знаю — дни Казани сочтены! Я готов сделать все, только дайте мне покровительство царя Ивана.
— Где ханская казна?
— Она спрятана в одном из тайницких ходов. Только трое во всем ханстве имеют к ней доступ. Даже хан не вправе распоряжаться ее сокровищами. Ключи от ханской казны находятся у хана, у главы дворцовой стражи — есаула Ахмета — и у меня. К ханской казне нужно подойти всем воинством, только тогда и можно ее взять. А пройти нужно через тайницкий ход, который находится за Арскими воротами. — Скопец задумался. — Я пришлю к вам своего человека.
Евнух не обманул: на следующий день, перед рассветом, князя Серебряного побеспокоил юркий татарин.
— Хозяин, от казначея я. Идти надо.
— Ну, государи, Бог нам поможет! — перекрестился князь Василий Серебряный и ступил в кромешную темень вслед за гонцом.
Есаул Ахмет не мог понять, почему он понадобился князю, но спрашивать не посмел. «С этими гяурами не поспоришь. И пищали при них». Неторопливо оделся, прошептал краткую молитву и, сопровождаемый стрельцами, пошел по уснувшим улочкам родного города. Когда тысяцкий сказал ему об истинной причине, он улыбнулся невесело:
— Вот и до казны добрались.
Василий Серебряный нетерпеливо ждал Ахмета у Арских ворот. Вот наконец появился и есаул, высокий, худой.
— Нет. Не будет гяурам казны! — гордо взглянул в потемневшие очи Серебряного Ахмет.
Князь строго глянул на рассерженного есаула:
— Смерти не боишься, басурман?
— Аллах укажет мне путь в рай!
— Можно было бы и поладить. Помогал ведь раньше государю! Да что уж теперь… Скопец, жить хочешь? — спросил князь у евнуха. — Укажи есаулу путь в рай.
— Нет! Нет! Только не это! — уцепился крепко руками в полы князя евнух. — Аллах никогда не простит мне этого греха.
— Разреши, князь, мне это сподручнее, — попросил позволения тысяцкий.
Прежде чем опустить саблю на голову есаула, он почему-то посмотрел ему в самые глаза, словно хотел разглядеть страх в его глубоких глазницах. Но на лице Ахмета не дрогнул ни один мускул.
…Ключа у есаула при себе не оказалось.
Тайный ход был запрятан за огромным валуном. Неслышно открылась дверь, и скопец негромко позвал князя:
— Отсюда ход к сокровищам.
Василий недоверчиво посмотрел в безбородое лицо хранителя. Что-то уж больно легок путь к казанскому золоту. А не лукавит ли басурман? Может, в западню завлечь хочет? Знамо их коварство!
Стрельцы тоже притихли, ждали, что решит князь. Наконец Василий Серебряный повернулся к дружине:
— Тысяцкий! Подбери отроков, с которыми у входа останешься. Ежели к утру не вернемся… Пусть поп прочитает отходную. И скажи государю, что Василий Серебряный служил честно. Ну что ж, басурман, веди нас к ханской казне.
Со всех сторон стрельцов обступил мрак, только впереди, куда уверенно шел евнух, мерцал желтовато-красный огонек факела.
Тайницкий ход оказался просторным, стены его были выложены добротным дубовым тесом. Стрельцы шли по колено в воде. Она при неверном шаге сильно плескалась, все больше заливала портки, попадала на рубаху.
Скопец уверенно, нигде не задерживаясь, шагал дальше. Иногда он оборачивался, и князь видел его гладкое, лишенное единого волоса, будто выбритое, лицо.
Постепенно стало меньше воды, а скоро стрельцы вышли к каменному гроту.
— Где же злато? — сурово спросил князь.
Евнух воткнул факел в расщелину, развязал у пояса платок и, встав в угол, принялся за молитву. Все молча наблюдали за покаянием басурмана. А когда он провел ладонями по лицу и молитва была кончена, евнух перстом указал на высокую лестницу, скрытую темнотой.
