— Дураком вы меня недавно обозвали! А теперь, я похож на идиота?
Поляк ошарашено посмотрел на капитана. Так просто? И никаких шпионских игр? Хочешь, дальше слушай этого человека. Хочешь, закатай ему пулю в лоб и беги. Застрелиться самому? О, в какое искушение его вводит Ненашев, если не боится потерять собственную жизнь.
— А! Вижу, не хотите. Думаете, стану вербовать? Ошибаетесь, скорее наоборот.
— Что все это значит?
— Хотите знать недалекое будущее? Когда отсюда уйдут Советы, Брест-Литовск и окрестности включат в рейхскомиссариат «Украина», — как можно небрежнее произнес Максим. — Ассимиляцией займутся ребята из ОУН, так что тут даже кошки перестанут мяукать по-польски.
— Откуда информация? — хрипло задышал поляк, сжимая кулаки.
— Оттуда, — мотнул капитан в сторону границы, — документ скоро оформят. Все учтено, в том числе и готовность людей убивать друг друга. Красивое решение, не находите?
Рука Новицкого поползла под салфетку и нащупала рукоять пистолета, а Ненашев умолк иронично цокая языком и бросая укоризненный взгляд. Должен же пан понимать, как наследили они сами на Украине и в Белоруссии, да так, что их чванство полсотни лет спустя превзойдет наглость «новых русских».
То, что он видел в девяностом году в Баку, тут повторится очень скоро. Новая украино-польская война не за горами. И не только.
Запад предусматривает для колоний особое «общеевропейское» право на самоопределение. Каждому известно, что для развитой страны напасть на ту, где живет дикий и отсталый народ для развитой страны – дело богоугодное. Как же иначе вывести его из варварства и приобщить к благам цивилизации.
Следующий этап: рабы должны научиться резать друг друга, постепенно приближаясь к настоящей демократии. Британская империя, над которой скоро зайдет солнце, опробовала методику первой, действуя по старинному рецепту: «разделяй и властвуй».
Немцы тоже идут сюда с пониманием, что все объединяющее живущие здесь народы должно быть разрушено[237]. Даже русский, из запланированного горьковского генерального комиссариата, должен отличаться от коллеги из тульского генерального комиссариата и горой стоять за самобытность, ненавидя чужаков[238].
Ну, а предатели найдутся. Зло всегда есть, как и охотники дать ему тридцать серебряников.
Полыхнет тут хорошо. После ухода Красной Армии хватит лишь искры и начнется тотальная война всех против всех. Жуткая, бессмысленная, кровавая. Польские, белорусские и украинские деревни давно перемешались друг с другом.
А немцы начнут подливать в костер бензинчика. Чтоб не затухал, подбирая в свои команды настоящий «интернационал» ублюдков. Белорусскую Хатынь жег 118-й шуцманшафт. А по-русски: полицейский батальон из добровольцев западных областей Украины и изменивших Родине военнопленных других славянских национальностей[239].
«Он провоцирует», — опомнился пан Александр.
— Во-вторых, господин поручик, я не шучу. Откровенно скажу, что вы мне не нравитесь. Вместо вас я предпочел бы видеть «Хубаля»[240], – Ненашев сложил пальцы характерным жестом, но не стал креститься, — или «Радослава»[241].
«Хорошо, что смотрел старые фильмы», порадовался Панов, а лицо Новицкого покраснело, этот «Арнимов» в его профессионализме.
Но до профессионального диверсанта «Радослава» ему еще далеко, а партизанский отряд «Хубаля», не подчинившегося приказу уйти в подполье, восемь тысяч немцев все же загнали в ловушку и в трехчасовом бою разбили.
— Если вы такой знающий, то какую ошибку я сделал там? — уязвленный контрразведчик мотнул головой в сторону того, что теперь стало зоной государственных интересов Германии.
— Надо было правильно выбирать себе друзей. Особенно в Париже, — Панов намекал на личность с неизвестной ему фамилией. Новицкий так и не сообщил имя в воспоминаниях.
— Даже так? — лицо Новицкого приобрело хищное и недоброе выражение. — А вы хотите сказать, что станете моим лучшим другом?
— Недоверие – лучшая основа для совместной работы, — Ненашев достал из кармана «капитанскую сигару» и неторопливо раскурил. — Хотите? У русских неплохой табак, но цены кусаются.
«На кого он работает? На немцев?», — в голове контрразведчика крутилось множество вопросов. «Арнимов» потихоньку прокалывался в мелочах. Готовили его основательно, но в очень большой спешке.
— Фамилия Грацеметич, ничего не говорит? — выдохнув клуб дыма, спросил Ненашев.
— Гарацимович, — машинально поправил его поляк и тут же сжал зубы, вспоминая фамилию предателя, арестованного за шпионаж в пользу немцев накануне войны.
— Господин Гапке теперь недалеко. Он снимает квартиру где-то в Тересполе.
— Гапке? — переспросил контрразведчик.
— Угу, встретите, передайте привет! — Ненашев обратно поцарапал стол и осторожно разрядил пистолет. Потом демонстративно выложил перед поляком патрон, побывавший в стволе. — Заодно спросите, что случилось в Варшаве с архивом контрразведки[242].
«Интересно, что ответит Новицкий», — капитан замолчал, предлагая додумывать мысль собеседнику.
— Вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что больше не доверяю никому на той стороне.
Новицкий глянул на него и что-то сердито пробормотал по-польски. Клял себя, что сразу не посмотрел «Арнимову» в глаза. Слишком вызывающе молодо выглядит человек, судя по взгляду, проживший около сорока лет.
— Не понимаю. Говорите, на английском, — с небольшим акцентом демонстративно выдал Панов.
Если немецкий пришлось учить самостоятельно, то английский начали вбивать еще со школы, где помешанная на предмете учительница требовала повторять ответ до тех пор, пока не услышит правильное произношение.
— Хотите получить от меня помощь?
— Оцените перспективы. Скоро мне вновь придется отправиться туда, — капитан мотнул головой на восток. — Но прежде, хочу избавиться от того, что у меня в голове. Вы же делитесь с друзьями информацией?
— Хотите поделиться дезинформацией? — иронично посмотрел на него поляк.
— Пусть решают там, — улыбнулся Максим, поднимая глаза вверх.
— За моей подписью?
— Можете добавить, что сведения требуют проверки. Кстати, фразу придется вставлять всегда.
Видя, что контрразведчик колеблется, Максим пробормотал:
— А рядом случаи летают, словно пули…, — ну, и так далее, в четыре строчки.
— Чьи стихи? — пану Александру нравилось, как стоял вопрос.
— Автор еще неизвестен, но фамилия созвучна польской, — польстил ему капитан.
Пан Александр наморщил лоб. Не каждый день тебя достают люди, утратившие канал связи. И хотя возможностей у «Арнимова» больше, ситуация делает его равноправным партнером.
— Пожалуй, я подумаю над вашим предложением.
— Идите в дупу! — дернул щекой Максим, но из-за стола не встал. — Обговорим подробности.
Глава тринадцатая или как делать людей счастливыми (10 июня 1941 года, вторник)
Ненашев гнал свой мотоцикл по дороге из Бреста в батальон и улыбался.
Полковник Реута поддержал его предложение об учениях вместе пограничниками. Пусть устно, и прося особо не выпендриваться, опасаясь злой реакции начальства выше. Теперь можно.
«Машку, за ляжку» — начал убивать излишний оптимизм Панов. Капитан на автопилоте вел аппарат по знакомому маршруту, продумывая тактику общения с гауптманом. Как надо строить с ним беседу.
Как там: «твердо стоит на позициях национал-социализма и исключительно хорошо прививает подчиненным национал-социалистическое мировоззрение».
Но нет, Ненашев, ты торопишься с формулировками.
Канцелярский штамп-оборот в бумагах немцев появится в ноябре сорок второго, когда замаячила катастрофа в Сталинграде и вера в победоносность заколебалась. А пока – забота о солдате, твердость, воспитание и личный пример. Обычные ценности строевого офицера вермахта, образца июня сорок первого года.
Надо играть на другом поле.
Да, очень дурной план у «особистов»!
Но встреча нужна.
Если предков невозможно предупредить, то надо пробовать встретить врага, как можно с большим числом частей, поднятых по тревоге. Тревоге? Ага, за один, из имеемых у Панова, вариантов его без всяких фальсификаций сразу четвертуют.
Однако, нарастающая вероятность именно его, заставляла играть дальше. Получить от немецкого офицера «добровольные» показания. Пусть хоть мычит, он все поймет правильно, по широте души добавив информации по совокупности. Начнут проверять, подтвердится все.
«Тебе бы еще понятых найти», — опять буркнул в мозг, голос сомнений, — «Кто подтвердит, что гауптман выразился именно так, а не иначе?»
