— Петька! Стегачев, а ты уезжаешь? — спросил Дима Русинов, веселый, озорной семиклассник со смешным темно-русым чубом, торчащим мягкой щеткой над крутым лбом, с карими глазами, в которых редко погасала лукавая усмешка, Дима всегда вовремя появлялся около загрустившего товарища и требовал, чтобы тот «выкладывал все свои болячки». — Петька, так чего же ты молчишь? — опять спросил он.
— Я еще ничего не знаю.
— А здорово бы было, если бы ты да Колька Букин остались, — мы бы что-нибудь геройское придумали.
Над прибрежными покатыми холмами взревели фашистские бомбардировщики. Острым темным клином они шли на Ростов и Батайск.
— Ребята, наши истребители им навстречу! «Лаги» и «Миги» летят! Скорей во двор! — закричал Дима и первым бросился к двери.
Школьники побежали за ним.
Петя Стегачев остался в классе и задержал Колю Букина:
— Нам, Колька, надо поговорить…
У Пети был сегодня день раздумий. Утром к его отцу, хорошо известному в области художнику Павлу Васильевичу Стегачеву, на газике заехал секретарь Петровского райкома партии Василий Александрович. Они разговаривали наедине. Из-за стены Петя слышал обрывки этой беседы.
— Жена беременна, — сказал отец. — Такая она никуда не поедет из дома. Она страшится за будущего… сына, дочь…
— Все же еще раз попытайтесь уговорить ее. Нынче же поговорите с ней ласково, осторожно, — подбирая слова, советовал Василий Александрович.
Потом в рабочей комнате отца послышался стук отодвигаемых стульев, и Петя поспешил из коридора уйти на кухню. Убедившись, что мать еще не вернулась с молоком из Первомайского, он взял два бутерброда с сыром и пошел в школу.
Дорогой Петя думал: «Папа не выполнит задания Василия Александровича… Мама не согласится уезжать… Может еще получиться и так: нынче они наступают, а завтра наши погонят их назад. Тогда и отступать не надо…»
…И вот сейчас, когда директор объявил, что занятия прерываются на неопределенное время, Петя впервые с горечью почувствовал, что разговор отца с секретарем райкома, отдаленная артиллерийская канонада, растерянная улыбка завуча Серафимы Николаевны — все это говорило о надвигающейся беде.
Петя и Коля сели за парту. Начать разговор почему-то было трудно.
— Колька, а может, и я никуда из дома не уеду? Как ты, останусь. Твоя мама не вовремя заболела, а моя мама…
Петя запнулся, покраснел и, теребя свой коротенький чуб, быстро проговорил:
— В общем, если у меня будет сестренка, то мы назовем ее Верой, а если братишка, то, как тебя, — Колькой…
— Понимаю, — качнул головой Коля. — Тогда, значит, мы оба около мам будем держать оборону?
— Не опасно, — вздохнул Петя.
Присмотревшись к нему, Коля понимающе заметил:
— В партизаны, Петечка, и не мечтай.
— А почему не мечтать? — Но тут же, отказавшись от спора, Петька попросил товарища: — Ты, Колька, если что, не забывай про меня. Знаешь, живу за городом, радио перестало работать…
В двери показался Петр Назарович, преподаватель русского языка. Опираясь на палку, он через порог сказал не то самому себе, не то Пете и Коле:
— На станции заводы грузятся. Школьные и месткомовские дела тоже погрузили в машину… Что ж мне, старику, останется делать без школы? Вот и думай.
И Петр Назарович, горько усмехаясь в прокуренные усы, зашагал по коридору.
Петя и Коля пошли за учителем.
В коридоре было пусто и глухо, и оттого портреты на стенах стали заметней и больше, а изображенные на них Горький, Мичурин, Павлов смотрели на Петю и Колю взыскательными глазами. Завхоз торопливо снимал со стены красную узкую ленту с хорошо знакомым изречением Михаила Васильевича Ломоносова:
«Повелитель многих языков, язык российский… велик перед всеми в Европе».
Петя и Коля не сговариваясь поняли, что сегодня они должны проводить друг друга.
Петя жил в трех километрах от заводской окраины города. Четырехкомнатный флигель Стегачевых стоял один на бугристом склоне к заливу, прикрытый с двух сторон колхозным садом, а с третьей — небольшим целинным перевалом.
Из школы до дома Петя добирался обычно пригородным поездом или трамваем доезжал до металлургического завода, а дальше с километр шел пешком. Но уже с неделю поезда не ходили совсем, а трамваи перевозили пассажиров только рано утром, в середине дня и поздно вечером — когда одни рабочие спешили на завод, а другие, сменившись, разъезжались по домам… Теперь Петя в школу и из школы ходил пешеходной тропой — он спускался к заливу и песчаным прибрежьем сокращал путь почти вдвое. Именно этой дорогой пошли сейчас Петя и Коля. На Заводской улице, которая пологими уступами спускалась к широкой, мелко взволнованной воде залива, сбоку, из переулка, их окликнул знакомый голос:
— Ребята-а! Вы не забыли, что я вот тут живу — Огарева, тридцать семь!
Петя и Коля увидели бежавшего им навстречу Диму Русинова. Он уже успел побывать в центре города и теперь рассказывал:
— В Приморском саду военные наших партизан обучают и перебежке, и гостинцы бросать. — И Дима сделал так, как будто приготовился метнуть гранату. И тут же заспешил сообщить другую новость: — По Фрунзенской к вокзалу много людей идет с чемоданами, с узлами. Один дядька, — похоже, что он с металлургического, — сказал: «Кто фронту не нужен, нечего топтаться под ногами. А придут они или не придут, ворожить не будем. Некогда». Ох, и сердитый дядька! Повыше козырька у него большущие темные очки.
— Если с такими очками, значит, точно, с металлургического, — убежденно проговорил Коля.
Из переулка обеспокоенный женский голос позвал Димку. Увлекая за собой Колю, Димка сказал Пете:
— Соскучишься — просигналь шапкой, как флажком, и мы с Колькой придем проведать.
— Хорошо, — усмехнулся Петя и пошел своей дорогой.
Войдя во двор, Петя сразу остановился. Выбежавшая на крыльцо мать, затыкая уши, обиженно говорила, оборачиваясь к открытой двери в коридор:
— Я тебя прошу, если не хочешь меня изводить, не говори со мной об этом… Ни в какие путешествия я не собираюсь! Прошу тебя…
Отец быстро вышел на крыльцо и плачущую увлек ее за собой в комнаты.
— Мария, успокойся. Не буду больше говорить об этом, — услышал Петя смущенный голос отца и про себя подумал: «Не выполнил папа задания Василия Александровича».
* * *
Наутро во флигеле Стегачевых появилась надежда на военный успех наших: над полями Первомайского колхоза на глазах колхозников наш истребитель подбил фашистского бомбардировщика. Раскрасневшаяся от радостного возбуждения Мария Федоровна в подробностях рассказывала эту новость:
— Я очень близко не подходила — боялась увидеть тех летчиков, что разбились… А бомбардировщик видела: большущий, с крестом, и живот у него зеленый, как у ящерицы… Растянулся, лежит… Колхозники уверяют, что теперь все у наших пойдет как по маслу. Приловчились и будут сбивать их пачками…
— Это кто же так говорит? — спросил Павел Васильевич.
— Все.
— Выстроились перед тобой и в один голос проговорили, — засмеялся художник.
— А тебе что, не нравится такой разговор? — спросила мать.
Петя заметил, что отец все же поддался хорошему настроению, которое мать принесла с собой из колхоза. В повеселевших глазах отца Петя все чаще замечал улыбку, за которой скрывался недвусмысленный вопрос: а вдруг и в самом деле все повернется к лучшему?
Нашлись у Стегачевых и другие приметы: гул орудий заметно откатился на запад, стал глуше и реже, самолеты врага не появлялись над Городом-на-Мысу, черные точки рыбацких лодок точно в мирные дни испестрили залив до самого горизонта, а цехи металлургического завода приглушенно гудели.
Петя с матерью занимались несложным домашним хозяйством и одновременно вместе читали «Похождения бравого солдата Швейка». Кто же заразительно не смеялся над страницами этой книги?.. Но Пете и матери смеяться было небезопасно — в притихшем кабинете работал отец.
— Петька, сдерживайся, а то беды наживем, — грозила сыну Мария Федоровна.
— Сама покатываешься, а на меня сваливаешь, — вытирая вспотевший лоб, отвечал Петя. — Вот скажу отцу, и будет тебе…
Но отец как будто ничего и не слышал, из его кабинета не долетало ни одного слова, только временами загремит резко отодвигаемый стул, заскрипит стол… Иногда отец на миг появлялся на крыльце, будто затем только, чтобы всей пятерней вздыбить волосы, придирчиво взглянуть на море и опять уйти к себе и затихнуть надолго.
* * *
И хотя недобрых вестей с фронта не приходило, мать зорко следила, чтобы Петя оставался все время дома, и становилась беспокойно-крикливой, если он скрывался с ее глаз на короткие минуты.
На третий день, поверив в обнадеживающую тишину, Петя колхозным садом проскользнул к дороге на Ростов. То, что он увидел здесь, сразу пошатнуло его надежды: на восток шла наша тяжелая артиллерия. Тягачи и пушки были замаскированы побуревшими ветками, связками засохшей травы.
