— Мы о снеге сегодня спорили, — заговорил отец, и Петя с порога кухни видел, как он при этих словах повернулся лицом к матери.
Из коридора Петя видел и мать. Она сидела в соседней комнате около рояля и через открытую дверь следила за отцом, а больше всего за Василием Александровичем. Но это не помешало ей заметить, что у сына, остановившегося на пороге коридорчика, было очень мало дров. Она покачала головой, приставила палец к горлу: дескать, режешь ты меня, Петя, без ножа, — но сейчас же снисходительно улыбнулась, как будто говоря сыну: да уж слушай, что с тобой поделаешь!
— Так как же по-вашему, Василий Александрович, снежку надо поубавить? — смущаясь, спросил отец.
Василий Александрович ответил не сразу.
— Мне трудно сказать, нужно ли, чтобы на картине было много снега, но вспаханному полю он очень нужен. А еще больше снег нужен озимым полям. Они здесь не нарисованы, но я чувствую, что они лежат тут, рядом…
Василий Александрович неожиданно замолчал. Он вдруг оказался прикованным к одной точке на картине. Прищуриваясь, он пододвигал свой стул, чтобы лучше рассмотреть. Вот он начал смеяться и отмахиваться шапкой от самого себя, от своих мыслей:
— Ну конечно же на картине не должно быть много снега! Ведь самое главное, что он пошел вовремя, и еще важнее, что он будет идти долго-долго! — продолжал весело смеяться Василий Александрович. — А что он будет идти долго, я вижу это и по облакам, и особенно по Ивану Никитичу Опенкину!.. Павел Васильевич, а старика вы схватили точно! Опенкин как живой!
— Это я взял из жизни, — сказал отец. Он сейчас был неловок и в улыбке и в движениях. Петя не удивлялся этому: отец всегда делался неловким, когда его хвалили. — Пришлось мне в прошлом году встретить Опенкина в тракторной. Он так же вот снял шапку, подставил голову под снег…
— Из жизни вы взяли и широкую зябь, и старика… Но старик вам попался не рядовой, — задумчиво заговорил Василий Александрович. — Его нельзя не запомнить. О нем нельзя не думать… Красив простой человек, если он прожил долгую трудовую жизнь с народом, на глазах у народа, прожил ее, как положено прожить большевику… Широкий человек плотник Опенкин… Ему к лицу просторы вашей картины…
— Василий Александрович, а не кажется ли вам, что старик как-то неожиданно заслонил трактористов?..
— Да, да. Вам бы надо на картину тракториста из Кротовской МТС. Этого, что и в веселую, и в трудную минуту за рулем поет «Раскинулось море широко…».
— Что вы говорите?.. Мне именно такого хотелось бы посмотреть! Может, добежим туда? Вы же на машине?
Петя видел, как отец, проявляя мальчишеское нетерпение, встал было уже со стула, но Василий Александрович негромко сказал:
— К вашему сведению, Павел Васильевич, в Кротовскую нам уже опасно нос показывать — два часа назад ее заняли фашисты…
— Неужели Кротовскую уже взяли? — услышал Петя протяжный, испуганный голос матери.
— Кротовскую МТС ночью с трудом удалось эвакуировать. Положение сейчас такое, что если в Желтом Логу наши не удержатся, то они в любую минуту могут отрезать город, Я договорился встретиться здесь с майором Захаровым… Горком поручил просить его, чтобы в последнюю минуту бросил роту-другую в помощь батальону партизан. Партизаны будут прикрывать эвакуацию из города. Вывозить людей оттуда мы теперь можем только морем.
Василий Александрович достал карманные часы.
— Чего-то майор Захаров опаздывает… О картине, Павел Васильевич, больше говорить не станем… Одно скажу: смотришь на нее — и крепнет вера, что наша правда не умрет. Все!
Быстрыми, осторожными шагами он подошел к Пете, стоявшему около двери, и попросил:
— Петя, я не хочу, чтобы меня в таком наряде и в это время кто-либо здесь видел… Ты выйди на возвышение за опушку сада… Посторожи. Заметишь кого — скажешь…
…К поручению Василия Александровича Петя отнесся серьезно. Он хорошо понимал, что все вопросы, волнующие сейчас Стегачевых, будут решены правильно, потому что отец будет решать их вместе с Василием Александровичем. Петя помнил, что в семейном кругу говорил отец об этом человеке: «Люблю я его за то, что с ним и дышится, и думается легко…» Мать вспоминала о Василии Александровиче по самым разным поводам. Горячо поспорив с отцом, она вздыхала: «Жалко, что нет Василия Александровича. Он бы сразу стал на мою сторону». Удастся ли матери пирог с яблоками, и она, сожалея, скажет: «Ну что это Василий Александрович глаз не показывает? Хоть бы на секунду заглянул мимоездом, проведал бы и заодно закусил бы немного».
Поднявшись на бугорок, с которого видны были все стежки, ведущие к дому, Петя стал зорко присматриваться. Он простоял здесь не больше пяти минут, как вдруг за воротами появилась мать и поманила его рукой.
Вернувшись домой и оглядев комнаты, Петя изумленно спросил:
— Мама, а где же наши? Где папа и Василий Александрович?.. Куда девалась картина?.. Значит, папа и Василий Александрович прямо с кручи спустились на машине к заливу и берегом уехали? Иначе я бы их обязательно видел!
Мария Федоровна молча смотрела на сына. Она сидела за столом, на котором стояло блюдо с кусками жареной рыбы. По чистым тарелкам Пете было ясно, что ни Василий Александрович, ни отец, ни сама мать не притронулись к еде.
— Мама, неужели папа ничего не сказал… куда они? Как?
— Он не успел ничего сказать. Снизу примчалась машина. Двое военных в ней… Они даже не выходили из кабины. Пошептались с Василием Александровичем и с отцом. Ну, а потом отец схватил картину, ящичек с кистями, сел с Василием Александровичем в газик, и только я их и видела…
С каждым словом Марии Федоровне говорить становилось все трудней.
— Даже не сказали, что нам с тобой делать?
— Сказали. Только давай, Петя, помолчим. А сам рыбу ешь… ешь…
И Петя увидел, что вдруг на щеки матери посыпались слезы.
— Мама, я не буду есть, пока ты не расскажешь, что они тебе говорили, пока не вытрешь слезы.
— Ты со мной строг, как отец, — невольно улыбнулась мать. — Не надо. Я и так все тебе расскажу…
Но рассказывать ей было почти нечего.
— Василий Александрович сразу взял мою руку в свои и так сердечно сказал: «Дорогая, говорит, Мария Федоровна, за вами с Петей скоро придет подвода из Первомайского. Прошу вас, соберитесь и уезжайте… Не соберетесь — ждите совета…» И он поцеловал меня, — рассказывала Мария Федоровна. — Тут и отец кинулся обнимать. Спрашиваю: «Павел, куда ты?» Он покраснел и засуетился с чемоданчиком. За него ответил Василий Александрович. «Сейчас, сказал, у вас, Мария Федоровна, нет права держать его при себе». Петька, они так скоро собрались, так скоро попрощались и уехали, что я даже не успела заплакать. И ты, сынок, не мешай мне плакать. Я теперь только поняла, что мы с отцом не скоро встретимся, а может, совсем не увидимся, — говорила Мария Федоровна, опуская мокрый нос в клетчатый маленький платочек.
* * *
…Мать, всплескивая руками, беспомощно спрашивала:
— Ну что, что надо взять с собой?
— Мама, я не знаю, что ты возьмешь, а я оденусь потеплей, положу в свой походный рюкзак две пары белья, сверху две-три книги из любимых… А на самом верху будет лежать общая наша — моя и Кольки Букина — тетрадка…
— Петя, какой ты еще маленький! Ты даже не подумал, что на чем-то надо спать, в чем-то готовить, что-то иметь про запас.
— Мама, нам с тобой так мало надо.
— Ты не понимаешь, что мне здесь очень многое дорого. Вон отцовский стол, вон мое приданое — беккеровский рояль, нотная библиотека, лучшие сборники куплены Павлушей (она редко так называла мужа). Мы здесь прожили пятнадцать лет. Здесь ты родился. Ты маленький называл воду «чай-чай». И когда я в окно показывала на залив на море и спрашивала: «Что там?» — ты говорил: «Чай-чай! Много чай-чай».
Петя не первый раз слышал это. Мать и сын в таких случаях невольно улыбались друг другу. Но сегодня мать, вспоминая о мелочах его детства, которые могли быть интересны только ей и сыну, заплакала горше прежнего.
— Ах, Петька, не знаешь ты, как это все не ко времени, как мне нужно было бы сидеть дома…
Вздохнув, Петя сказал:
— Ты не думай, что они обязательно придут. Ты замечаешь, что стрельбы не стало слышно?.. Мама, я выйду к железной дороге, посмотрю, что там делается… Может, наши ударили как следует и повернули их от Желтого Лога назад?
— Пойди посмотри, — согласилась мать.
Когда Петя вернулся, мать уже не плакала. Туго повязав косынку, она проворно снимала гардины, скатерти и складывала их в раскрытый чемодан.
«Уедем», — думал Петя.
Но, когда мать внезапно что-нибудь роняла из своих маленьких и ловких рук и устремляла испуганный взгляд вдаль, Петя говорил себе: «Может, и не поедем…»
— Мама, а куда пошла машина, в какой уехали папа и Василий Александрович, — на Ростов или в Город-на-Мысу?..
