– Профессор, – спросил Никита вполголоса, – я что, действительно громко выступал?
Геннадий кивнул и сообщил:
– Будто иерихонские губы. Или трупы?..
– Трубы, браток. – Никита призадумался. – Ну это, наверное, потому что масло на сковородке шипело. И вода в кастрюле булькала. И ножи стучали каленые. И крокодилы хрустели соленьями-маринадами в семьдесят семь зубов. И ты, Илюха, в трубку голосил, будто у тебя не телефон, а рупор… – Посчитав, что внимание Муромского убаюкано, он вновь провокационно предложил: – Ну так как, сгоняю к Инге? – И, не теряя инициативы, быстро добавил: – Если опасаешься, что снова начну заворачивать про перси и колени, могу прихватить с собой Геннадия. Так сказать, в роли бонны.
– Не хочу в роли бомбы! – заартачился инопланетянин. – Я пофигист. Или панцер-фауст? В общем, no war, make love!».[9]
– Тогда дуэньей, – продолжал щеголять эрудицией Никита. – Когда собираешься мэйк лав, дуэнью-сообщницу иметь – первое дело, извиняюсь за двусмысленность.
Он явно был в ударе. То ли зрелище счастливого воссоединения Швепсов так повлияло на него, то ли предвкушение скорого пиршества. То ли просто случился гормонально-адреналиновый выброс по причине летнего времени. Словом, было ему весело и хотелось распространять веселье на каждого, кто под руку подвернется. Лучше всего, конечно, чтоб под руку попадались представительницы прекрасного пола.
– И дуэли не люблю, – после некоторой заминки сообщил Геннадий. – Я миротворец в пятидесятом пополнении!
– Ну тогда хоть гувернером, – не падал духом Добрынин.
– Я буду твоим гувернером, – вмешался Илья в спор, грозивший затянуться надолго. – Идем, гаврики.
– А может, останешься дальше звонить? – невинно предложил Никита.
– А незачем, – в тон ответил Илья. – Всем, кроме Инги, я уже телефонировал. Скоро прибудут.
Он пригладил ладонью бобрик, застегнул воротник рубашки и шепотом пожелал себе: «С богом!»
Добрынин, последовательный атеист по долгу службы – солдат должен верить всего в две вещи: в победу и в правоту отца-командира! – скорчил недоуменную гримасу.
Кроме того, он всегда считал, что навещать дам желательно все-таки в одиночку.
После того как Инга открыла перед ними дверь, Никита уверился в этом окончательным образом.
Странная прихотливость сюжета до сих пор не позволила нам описать эту достойную девушку. А ведь по праву авторов мы располагаем о ней исчерпывающей информацией – включая данные интимного характера. Впрочем, заполняя этот досадный пробел, мы не станем углубляться в частности, обойдемся общими сведениями.
Инга была натуральной до самых корней волос блондинкой. Лишь некоторые пряди выкрашены в огненно-рыжий цвет – для контраста. Сероглазая, с некоторым количеством очаровательных веснушек. С губами, при первом же взгляде на которые мечтаешь впиться в них страстным лобзанием. О щечках, носике и ушках мы говорить не станем, ибо читателю и без нас ясно, что они вылеплены Создателем из наилучших материалов по превосходнейшим меркам. Фигура Инги заслуживает особого упоминания – у авторов при ее описании вертится на языке могучее словосочетание «категорический императив!». Именно так, с восклицательным знаком. Следует заметить, что большинство мужчин ниже шести футов ростом рядом с Ингой абсолютно терялись. Как в психологическом, так и физическом значении. Единственным представителем сильного пола, кто при среднем росте и телосложении не стушевался перед этой валькирией (вот еще одно приемлемое определение для сей удивительной девушки), оказался, как нам помнится, именно Никита Добрынин.
Впрочем, русские офицеры никогда-то не боялись атаковать самые укрепленные высоты.
…Инга, видимо, только что вышла из ванной. Коротюсенький шелковый халатик василькового цвета едва прикрывал ее аппетитную… э-э-э… Выразимся иначе, халатик высоко открывал великолепные ножки. И рискованно открывал (если угодно, кое-как прикрывал) те самые округлости, из-за которых давеча уже ломались копья. Вдобавок учтем рассыпавшиеся по плечам Инги влажные волосы, аромат хорошего мыла, бриллиантовые капельки воды на нежной девичьей коже – и враз поймем, отчего гонец Никита и его гувернер Илья натурально обалдели.
На выручку им пришел вселенский дружбанолог, которому для обалдения требуется не чарующий вид краешка розовой ареолы земной женщины, а дивное зрелище глянцевых изумрудных чешуек у основания шеи персеанской рептилоидихи.
Геннадий мягко оттеснил впавших в оцепенение Муромского и Добрынина и цветисто поздоровался, продемонстрировав между делом отменное знание классики:
– Презабавно мне лицезреть насыщенный тонус вашего эпителия, милая ящерка! Так начинания, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия, как я теряю речи дар, имея ваши перси пред собою!
(Ну что ты будешь делать, решительно не получается у авторов избежать в этой главе упоминания персей!)
Инга не стала ойкать и падать в обморок. Лишь улыбнулась с сознанием собственной неотразимости для любых видов разумных существ, чуть-чуть поправила халатик и сказала:
– Ах, какой вы куртуазный, мсье, я просто млею. И как же вас звать, дорогой шекспировед?
– Его звать Геной, – очнулся Никита. – Геннадием. Он из дальнего космоса, неважно говорит по-нашенски, поэтому мы его попросим отойти в сторонку! Да-да, милая ящерка, шажок-другой вбок. Третий-четвертый назад. Ать-два! Молодцом, боец. Там и побудь покамест.
Пространство для маневра было расчищено. Добрынин, демонстрируя отменную выправку и подлинно кавалергардскую галантность, шагнул к девушке, опустился на одно колено и на целую минуту припал к ее ручке.
– Меня вы, Инга, конечно же помните, – сказал он, оторвав губы от изящного запястья. – Вы не могли меня забыть, как не мог забыть вас я. Ну а это, – он мотнул в сторону Муромского чубом, – это…
– А меня она помнит тем более! – громыхнул Илья.
– …Это Илья, которого вы помните тем более, – хладнокровно завершил Никита начатую фразу и энергично встал. – Мы здесь для того, чтобы сообщить вам…
– Да вы проходите, – спохватилась Инга.
Никита попытался немедленно воспользоваться приглашением, но был остановлен железной рукой Муромского.
– Мы ненадолго, – сказал Илья, оттаскивая не в меру шустрого товарища. – Ты, Инга, вот что… Подбегай ко мне через полчасика, ага? У нас междусобойчик наметился, а без твоего присутствия (благоуханного присутствия! – встрял неугомонный Никита) мы там заскучаем. Ты вообще как, не занята? Сессия, то-се…
– Нет, не слишком, – сказала Инга. – Хорошо, я подойду. А… кто будет?
– Мы с этим дамским угодником, – взъерошил Илья волосы скалящемуся в улыбке Добрынину. – Лешка, само собой. Геннадий будет, Ванька Дредд…
При последнем имени глаза у Инги как-то по-особенному блеснули, и Муромский это конечно же заметил. Он осекся на мгновение, а потом скороговоркой завершил:
– Ну и еще пара хороших людей. Жених да невеста. Ждем, короче говоря.
Толкая перед собой вертящего головой и рассыпающего воздушные поцелуи Никиту, он зашагал вниз по лестнице.
Когда дверь за Ингой закрылась, Добрынин вмиг стал серьезным, остановился и упер палец в грудь Илье:
– Смирно, боец! Ты чего разнюнился? Трепаный взвод, да я ради тебя мелким бесом рассыпался, чуть колесом перед ней не пошел, а ты с позором отступил. Что за ерунда, Илюха?
Муромский тяжко вздохнул, с благодарностью пожал Никите руку и, не проронив слова, двинулся дальше.
– Геннадий, ты-то что молчишь, дружбанавт хренов, профессор кислых щей?
– Не стой на пути у высоких чувств, – знакомым каждому аквариумисту-любителю дребезжащим тенорком пропел рептилоид, после чего постучал когтем по своей шляпе.
Жест этот можно было истолковать в том числе как: «А ты подумай головой, балда!»
Никита присел на ступеньку, достал папиросу, закурил и жадно высадил в три затяжки.
Мало-помалу подтягивались приглашенные.
Уже Паша-Пафнутий, потрясенный Илюхиной аудио-библиотекой, по самые лопатки влез в шкаф с дисками. Из шкафа доносились нечленораздельные восклицания, а по временам высовывалась рука с оттопыренным большим пальцем. Иногда меломан вылезал из хранилища записей, рысил к проигрывателю, вставлял диск, надевал наушники и закатывал в восторге глаза. Поднесенные стопочки он, однако, опустошал вполне исправно, закусывал легонько…
Уже Ванька Дредд, устроивший для начала встречу соскучившихся друг по другу сушеных голов, сбросил цветастый балахон, оккупировал кухню и готовил необыкновенное папуасское блюдо с труднопроизносимым названием. Ингредиенты в этот шедевр островной кулинарии входили такие, что не только гастрономический конформист Леха, но даже всеядный Никита предпочел ничего о них не знать…
