В крайне расстроенных чувствах он плюнул прямо на пол.
– И разотри, – посоветовал Пубертаткин.
– Чего?
– В таких случаях надо наплевать и растереть. Плюнуть ты уже успел.
– Юмор, да? Шутки? Обалдели все вообще! Один «взорви», другая «заклюй меня» – полный абзац.
– Стихи, кстати, четкие, – сказал спокойным тоном Пубертаткин.
– Чего?
– Стихи твои, говорю, про водку. Вещь! Ломовой креатив и правда жизни.
– Что, серьезно? – немного помедлив, спросил Эдипянц.
– Как бы да. Я даже выучу, наверно. Прикинь, на корпоративной попойке встаешь и начинаешь: «Водяра очень круто, а виски, нах, помои…» Или как там у тебя?
– Немного не так, – ответил польщенный Юран. Он едва сдерживал счастливую улыбку. – Я тебе потом на хорошей бумаге отпечатаю. С автографом поэта, хе!
– Ты бы еще про коньяк сочинил. Типа кто его пьет – успешный человек, а кто нет – конченый лузер.
– Обломись, Вован, про коньяк я не сумею, – грустно сказал Эдипянц. – Для этого настоящий большой талант нужен.
– Вроде как у великого армянского поэта Газона Засеяна?
– Точно, чувак!
Компаньоны с удовольствием заржали.
– Ну что с нашей козочкой делать будем? – спросил Пубертаткин, отсмеявшись. Стальные кольца, туго стянувшие его сердце после звонка закапризничавшей Гаубицы, чуть-чуть ослабли. – Заклевать ее ты отказываешься. В вытрезвитель сдавать тоже как бы не по-людски. Кстати, как она там?
Эдипянц осторожно приоткрыл дверь кабинета и заглянул в образовавшуюся щель. Картину, представшую его взору, сложно было назвать аппетитной. Иветта Козьмодеевна, привольно разметавшись на гостевом диване, спала. Из-под высоко завернувшейся юбки выставлялся краешек черного кружевного белья и два могучих ломтя зрелой дамской плоти, туго затянутых в сетчатые чулки с черными же подвязками. В кабинете круто разило перегаром.
– Ох! Меня сейчас прополощет, Вовка! – проблеял Эдипянц, отшатнувшись от двери. Лицо его посерело, губы дрожали.
Пубертаткин на всякий случай отскочил в сторону.
– Что такое? Умерла?
– Дрыхнет, – сказал Эдипянц, ошеломленно мотая головой. – Но в какой живописной позе, ара! Кто хоть однажды видел это, тот фиг забудет хоть когда. Сфоткать бы и с похмелья рассматривать вместо рвотного. Сто пудов вывернет. Никаких пальцев в пасть толкать не надо. Загляни сам, – с подначкой предложил он Вовану. – Вдруг возбудишься.
– Спасибо тебе, конечно, за заботу, дорогой… но в задницу такие развлечения!
– Так я именно о ней и говорю, – хихикнул Эдипянц. – Ты бы видел!..
– Ладно, повеселились – и будет, – отрезал Пубертаткин. – Иветта проспится, порядок тут наведет. А нам пора геноссе Гендерным заняться.
– А почему не той борзой троицей?
– Потому что они, заразы, бумажками прикрыты. С наскока да без подготовки рискуем лбы разбить. Зато Фебруария нашего Мартовича за шкирку взять – милое дело. Пускай расскажет, что доложил жандармам, о чем умолчал. Ясно ведь, что не все каналы спалил. Иначе давно бы в допре мерз. А он гуляет. И мы гуляем.
– Так, может, все еще обойдется? – высказал заветную мечту Эдипянц.
– Как раз и выясним, – сказал Вовчик.
А впрочем, какой Вовчик? Мужчине под тридцать, у него высшее образование и солидная должность. Возможно, заведено на него в Сером Замке тяжелое уголовное дело, а мы все называем его этим детским именем? Не годится!
– Как раз и выясним, – повторил Владимир Пубертаткин значительно. – Давай, ара, вызывай тачку. У меня как бы батарейка в мобиле села.
Фебруария Мартовича менеджеры застали сидящим на чемоданах. В буквальном смысле слова. Чемоданы были хорошие, кожаные, с ремнями, позолоченными уголками и пряжками. Очень туго набитые. Самого Гендерного было не узнать. Кувшинное рыло его приобрело какой-то желтоватый, но притом вполне здоровый оттенок, а глазки сузились. Так случается, если близорукий человек снимет очки. Вьющиеся прежде светленькие волосики выпрямились и стали явственно брюнетистыми. Короче говоря, плохо знакомый с ним человек запросто мог спутать Фебруария Мартовича с каким-нибудь дальневосточным гражданином. Например, с нихонцем.
Двери в его квартире стояли нараспашку, и несколько крепких ребят в униформе «Картафановских грузоперевозок» вытаскивали наружу мебелишку.
– Опаньки! – весело воскликнул Эдипянц, решительно отодвинул с дороги корячившегося с тумбочкой грузчика, и погрозил Гендерному пальцем: – Да ты никак собрался валить? И ведь без предупреждения. Нехорошо, ара.
– Далеко ли намылились, дяденька? – подключился к расспросу Владимир Пубертаткин.
Его тон был намного менее дружелюбным, чем у компаньона. Он уже почуял, что дело пахнет жареным. Если угодно, жареным нихонским фугу.
Пубертаткин дождался, пока носильщик тумбочки покинет комнату, аккуратно притворил дверь и повернул задвижку.
– Хисасибури дэсу, – поприветствовал компаньонов с достоинством самурая и самурайским же акцентом Гендерный. – Давно не видерись. Между прочим, я бы предпочер, чтобы ко мне обрасярись: одзисан. Сьто и означает: дядя. Но ессе луцьсе, чтоб вы говорири – оядзи. То есть старик-отец. Ведь это я вытассир вас из Крязьмограда, где вы быри марчиками на побегуськах. Это я превратир вас в сегоднясьних якудза.
– Э, да ты сбрендил, старик-отец? Че ты язык-то ломаешь? Думаешь, под кретина закосишь и на зону не пойдешь? – сказал Эдипянц.
– Прекратите кривляться, Фебруарии Мартович, – добавил Пубертаткин. – Что за балаган?
– Никакого балагана, сынки, – по-прежнему важно, хотя уже и без акцента, ответил Гендерный. – Дело вот в чем: перед вами сейчас находится не какой-то там отечественный провинциал, а самый настоящий гражданин Страны восходящего солнца.
– Значит, добился-таки? – восхитился Эдипянц. – Во сволочь пронырливая!
– Я бы попросил воздержаться от оскорблений иностранного подданного, – мягко пожурил его Фебруарии Мартович. – Во избежание международных эксцессов.
– И как тебя теперь величать, ара? Фебурито Марусаки? Или…
– Погоди прикалываться, Юра, – с раздражением оборвал Эдипянца Пубертаткин. – Тут как бы серьезное дело, ты что, не понимаешь? Он же сейчас сдернет на свою Осаку, а все шишки нам достанутся. Закроют по полной, на пятнашку каждого.
– А ведь и точно, ара! Э, оядзи, ты как соскочил-то?
– Вот именно, Фебруарии Мартович. Юра вульгарен в своих вопросах, однако предельно точен. Ну-ка поведайте партнерам по бизнесу, вследствие каких действий вы сумели уйти из-под следствия?
Гендерный небрежно махнул ручонкой:
– Ну это просто, мальчики. Во-первых, в отличие от вас я не трогал по-настоящему ценных секретов. Следствие выяснило, что я всего лишь поставлял нашим условным друзьям и столь же условным противникам заведомо негодную информацию. Дезинформацию, если угодно. Во-вторых, я уже старенький. В-третьих, раскаялся и нашел для себя полноценную замену. Мой куратор из известной государственной службы согласился с тем, что выбор неплох.
– Какую еще замену, ара? – заинтересовался Эдипянц. – Что за замена, а?
– Какой куратор? – внутренне холодея, перебил его Пубертаткин главным вопросом.
– А вы отоприте замок. Он сам войдет и все вам расскажет, – душевно улыбнулся Фебруарии Мартович. – Полагаю, ему уже надоело грузчика изображать. Ну же, не бойтесь, сынки. Он не кусается.
В дверь негромко постучали.
– Маттаку! – почему-то по-нихонски простонал Пубертаткин. – О господи!
А Эдипянц выругался. На том же до сих пор незнакомом ему языке:
– Ксо!
В дверь снова постучали. Чуть более требовательно.
Ясно, что после задушевной беседы с куратором (который явился прямиком из Серого Замка), ни о каких служебных делах менеджеры новой формации уже и помыслить не могли. Кроме того, возвращаться в офис, где до сих пор могла обретаться хмельная и страстная Иветта Козьмодеевна?.. Увольте, лучше уж в кутузку, к бандитам и насильникам.
Впрочем, куратор пообещал, что кутузка им покамест не грозит. Просто нужно, чтобы они всерьез отнеслись к сотрудничеству.
По домам их развез все тот же фургон «Картафановских грузоперевозок». Сидели в кузове, на разобранной мебели Фебруария Мартовича. Молчали.
Эдипянц выгрузился чуть раньше, отчего несколько смертельно долгих минут Владимир Пубертаткин был вынужден провести в обществе двоих улыбчивых «грузчиков». Сказать, будто это доставило ему удовольствие, – значит здорово покривить душой. Черт его знает, может, парни действительно были всего лишь грузчиками. Но сейчас любой тип в синем комбинезоне с желтой надписью «КАРГО» казался Владимиру замаскированным чекистом. Поэтому, когда фургон наконец остановился, высадка прошла в ударном темпе. Пубертаткин скакнул из машины столь резво, что стороннему наблюдателю могло показаться: пинком вышибли.
