садику первыми, потом подтянулась Лина и следом зачем-то прикатил Герман, который раздаёт указания, мечется из стороны в сторону и всячески мешает собраться с мыслями.
— Запись с камер смотрели? — Шеф нервно прокручивает на пальце ключи от машины.
— Смотрели, но толку с них мало, — отзываюсь. — Дерзкий побег во время тихого часа попал в объектив, но там видно только, что Костя застрял между прутьями забора на заднем дворе, а Ксюша его за шиворот вытягивала.
— Может, это как-то связано с тем поцелуем? — предполагает Мари.
— Каким ещё поцелуем? — всхлипывает Лина.
Смотрю в потерянные лица наших женщин и сердце кровью обливается. Обострившиеся инстинкты толкают в спину, вынуждая действовать. Хоть что-то начать уже делать!
— Подраться они и в садике могли, — отметаю предположение Ахметовой, не вдаваясь в объяснения. — Нужно понять, куда ещё они могли пойти, помимо дома.
— Господи-и-и, — тонко взвывает Соколовская. — Город такой большой. Где их искать?
— Вряд ли они сбежали наобум. Если уж решились, то могли проговориться раньше. Ксюша куда-то рвалась в последние дни? — обращаюсь к Ахметовой.
— К тебе в гости, больше никуда.
— Лина, а помнишь, Костя за ужином, рассказывал, про утиное гнездо на берегу озера? — припоминает Герман.
— Так это недалеко, сразу за парком. Мы с детьми там часто гуляем! — Просияв лицом, она цепляется пальцами за его локоть. — Пошли.
Озеро большое. Делимся на пары.
Мы с Мари прочёсываем поросшую терновником левую часть берега и чем дальше пробираемся, тем сильнее колотится сердце. Здесь пугающе безлюдно. Слышно только стрекотание кузнечиков и шум покачивающихся над изумрудной гладью ив. Несмотря на разгар дня, это место нагоняет жути. Уединённость давит, переполняя мысли тревогой.
— Вот они!
Вскрик Ахметовой распугивает стайку воробьёв. За дальним кустом действительно мелькает красная шапка с помпоном.
Облегчение больно бьёт по солнечному сплетению.
— Лине позвони, — бросаю, срываясь к детям.
Перемазанные ягодами тёрна мордашки опасливо переглядываются. Сообразили негодники, что близок час расплаты! Ну и заставили они нас поволноваться. Иду, а ярость возрастает с каждым шагом.
— Отправиться совсем одним на озеро, где глубоко и бродят бездомные собаки! Даже у меня на такую дурость ума бы не хватило. Да вам уши за такие дела надрать мало… — моя гневная сиплая тирада сбивается, едва из-за мальчишеской спины раздаётся жалобный всхлип.
— Мы уже назад шли, — понуро оправдывается Костя.
Заливайте, как же. Тропинка в другой стороне!
— Показывай, что тут у тебя? — Неловко беру в ладонь Ксюшину кисть. Расправляю слабый кулачок, а сам рук не чувствую, так колотит всего. Отправляю в рот смятую ягоду. Терпкая аж челюсть сводит! — Ну гадость же. Фу! — Сплёвываю, поражаясь, как это вообще можно есть. Да ещё пыльное и неизвестно с какими свойствами. — Вас дома, что ли, не кормят? Ну куда вы попёрлись, а?
— Мы уточек искали, — отзывается Кнопка. С несчастным вздохом обхватывает двумя руками мою ладонь и прижимает к своей холодной щеке.
Всё.
Ярость сдувается как проколотый шарик, только звон в пустой голове стоит — заслушаться!
Что там надо было? Наорать, чтобы впредь не чудили? Задуматься о применении розог при воспитании подрастающего поколения?
Какой там!
Сижу на корточках с дурной улыбкой, чему радуюсь — непонятно.
Не ожидал от себя подобной реакции, но начинаю громко смеяться, сквозь нервный мандраж в груди.
— Уточек… — повторяю, пытаясь отдышаться. Утыкаюсь носом в вязаную шапку. — Я чуть не поседел. Ты смерти моей хочешь?
— Не ругайся, папа, — Кнопка запинается, выговаривая последнее слово, затем виновато прячет лицо у меня на плече.
К нам подбегает Мари.
— Вы в порядке?
Она бегло осматривает Костю и, потрепав мальчишку по волосам, поворачивает Кнопку к себе, порывисто целует чуть вздёрнутый носик и принимается утирать разводы ягод, больше не обращая внимания на происходящее вокруг.
— Мы больше так не будем, — насторожено и немного грустно обещает Костя, теребя карманы тонкими пальцами, словно почувствовав себя здесь лишним.
Одинокий, неприкаянный мальчишка. Я слышу, как он часто дышит, вижу поникшие плечи и уже собираюсь вытянуть руку, чтобы притянуть и этого ребёнка к себе, когда из-за высоких зарослей чертополоха показываются Лина с Германом.
— Мам! — шмыгает он носом, со всех ног бросаясь к Соколовской.
Она падает на колени, ловит худощавое тело сына в объятия.
— Я здесь милый, — шепчет успокаивающе. — Всё хорошо.
Рядом присаживается мой запыхавшийся шеф.
— Поедем домой? — Костя через плечо своей мамы умоляюще смотрит на Германа.
Тот присаживается рядом и, приобнимая Лину, ласково ерошит тёмную макушку. Впервые в жизни вижу шефа таким. В его глазах забота, страх, уязвимость.
— Всё, что захочешь, приятель. Только не пугай нас с мамой так больше, хорошо?
— Макс, я поеду с ними?
Переплетаю наши с Мари пальцы в крепкий замок, не в силах заставить себя отпустить их.
— Конечно. — Нехотя поднимаюсь на ноги. — Я поеду следом.
Герман отдаёт ключи Соколовской.
— Идите к машине. Сейчас догоню.
Расправив плечи, выжидающе сморю на него, требуя объяснений. По тому как нахмурены густые брови несложно понять, что шеф чем-то рассержен.
— Я на днях собираюсь сделать Лине предложение, — сообщает он с осуждающим превосходством. — А ты долго ещё думаешь держать Марьям в подвешенном состоянии?
— Так не терпится меня уволить? — хмыкаю, в душе давно простившись с этой работой. Гори оно всё синим пламенем.
— Сплю и вижу, как возьму на твоё место кого-нибудь глубоко семейного.
— Тогда мне придётся вас расстроить… — С усмешкой вытаскиваю из кармана куртки бархатную коробочку. — И я даже уже придумал, как вручить ей кольцо так, чтобы это предложение дошло до наших правнуков.
Эх, Рома, Рома, Роман…
Мари
Ксюша машет нам ручкой, семеня в подъезд за Амилем.
— Пока, Макс! Маму чтоб быстро вернул!
Малышка, убедившись, что тучи развеялись, а попа битой не будет, снова зовёт отца по имени, хитро стреляя глазками.
— Слушаюсь! — Дурашливо салютует он, накрывая ладонью моё плечо, и добавляет уже серьёзным шёпотом — Называется, почувствуй себя подростком. Еле отпросил тебя на прогулку.
Мартышев ведёт меня в сторону парка. Как только мы остаёмся наедине, повисает молчание. Улицы гудят, а между нами становится как-то неестественно тихо. Настороженно тихо я бы даже сказала.
Лёгкий ветерок гоняет листву. Пахнет сырым асфальтом, свежей выпечкой из ближайшей кофейни, бензином и скорыми холодами. Вдыхаю полной грудью влажный воздух, путаясь в толчее незаданных вопросов. Теперь, когда появилась возможность, не хочется спрашивать ничего. Так, наверное, и бывает если в глубине души боишься ответов.
Странное чувство. Взамен схлынувшему страху приходит неопределённость с нервирующим ощущением, что мы бредём посреди тёмной улицы, рискуя в любую секунду расшибить себе лоб. Ругаться не
