такие? — напуская строгость, спросил Рагнед Кузьмич. — Почему непрописанные по квартирам бродите? Вот я вас…
Но, увидев Агриппину Львовну, председатель женсовета растерялся и постарался исчезнуть незаметно.
Елизавета Никаноровна Манькина с сыном спускались по лестнице, а навстречу им поднимался элегантно одетый гражданин в тщательно отутюженном костюме и даже при бабочке.
Это шел по объявлению новый, истинный кавалер.
ТОГДА ОН БЫЛ НЕ БОРДЮРОВ
Новый кавалер был учтив и предупредителен, как гость перед выпивкой. Он галантно шаркнул ножкой и представился:
— Бордюров. Сергей Сергеич Бордюров. Научный работник.
Он не сел, пока не села дама. Церемонно осведомился об имени-отчестве уважаемой хозяйки дома, справился о ее здоровье, посетовал на некоторые упущения отечественной медицины. Затем столь же учтиво справился о самочувствии мадемуазель и одобрительно отозвался о несомненной пользе путешествий.
Между тем Агриппина Львовна все присматривалась к новому посетителю, и ей все больше казалось, что она его где-то уже встречала. А где? Она гнала от себя этот праздный вопрос: за прилавком столько всяких рож прошло, в том числе и таких — с поношенными черненькими усиками и бегающими глазками, — не пересчитать и уж конечно не запомнить. Что он там такое мелет?
— Уважаемая Агриппина Львовна, я ценю ваш смелый поступок. Только человек, не скованный путами мещанских предрассудков, способен на такой честный и откровенный шаг. Конечно, ревнители морали, ханжи будут…
«И все-таки, — опять подумала Агриппина Львовна, — где видела я этого хлыща?» И, не обученная тонкой дипломатии, спросила у красноречивого гостя напрямик:
— Кажется, мы с вами уже встречались? Личность ваша мне знакомая.
— Все возможно, достопочтенная Агриппина Львовна, — склонил свой идеальный пробор Бордюров. — Однако я, несмотря на свою феноменальную память, не припоминаю. К великому сожалению, разумеется. В противном случае нам, несомненно, было бы легче установить взаимопонимание. Сейчас же, в данной ситуации, мне придется, как сказал поэт, самому рассказать о времени и о себе. Я буду с вами предельно откровенен, дорогая Агриппина Львовна. Плачу вам той же монетой.
— Какой монетой?
— Откровенность за откровенность. Моя научная карьера (наши ревнители морали не любят этого слова), моя будущность, как сказали бы они, складывалась до сих пор довольно трудно. И на данном этапе только вы можете мне помочь. Нужна же взаимовыручка.
— Вы в торговле случайно не работали? — спросила Агриппина Львовна.
— Простите, я уже сказал — я научный работник. От сферы торгового обращения весьма далек. Только как покупатель. Я аспирант кафедры педагогики. Ушинский, Песталоцци, Ян Коменский, Макаренко, академик Комов — вот, так сказать, моя сфера. А вы, насколько я успел уловить, трудитесь в нашей советской торговле?
— Тридцать лет оттрубила. От звонка до звонка.
— От звонка? — почему-то побледнел Бордюров.
— Да нет, — успокоила его Агриппина Львовна, — это не то, что вы подумали, — от этого бог уберег.
— Ну да. А я окончил, с вашего позволения, педагогический вуз и после некоторых практических шагов, как подающий надежды, был зачислен в аспирантуру, на кафедру профессора Бравоживотовской Инессы Ивановны.
— Не слыхала, — в свою очередь призналась Агриппина Львовна. — Один профессор был у меня знакомый. По резиновым изделиям спец. А больше не было.
— Видите ли, Любезная Агриппина Львовна, сознаюсь вам честно, я нахожусь в весьма затруднительном положении. От вашего решения зависит моя судьба. Когда я могу получить ответ?
— В субботу, когда вернется дочь. Не раньше.
— М-да… А скажите, не мог бы я до субботы остановиться у вас? В качестве квартиранта, разумеется. Я бы вас не стеснил, поскольку я человек интеллигентный…
— Комнат не сдаю, — сухо ответила Агриппина Львовна.
Бордюров откланялся. А Агриппина Львовна всю эту ночь ворочалась с боку на бок, все вспоминала, где она видела человека с бабочкой.
Человек с бабочкой не выдержал до субботы и явился с новым визитом на другой день. Сейчас он держался уже свободнее. А Агриппиной Львовной с новой силой завладела мысль: где она его видела? Бордюров рассказывал о своей неудавшейся научной карьере, а хозяйка ходила по комнате, делала свои какие-то дела и все вспоминала, вспоминала…
— Вы, очевидно, помните, Агриппина Львовна, — говорил между тем Бордюров, — что в ту пору было введено в нашей школе раздельное обучение. Я выбрал тему, которая разрабатывала один из самых насущных, самых кардинальных вопросов этики взаимоотношения полов в этих условиях.
Я проделал гигантскую исследовательскую работу, я собирал огромный материал…
— А у сестер Прахацких на даче вы никогда не были? — спросила Агриппина Львовна, занятая своими мыслями.
— Простите, как вы сказали? У Прахацких? Нет, не был. Да, так я продолжаю…
Моя работа убедительно доказывала, что раздельное обучение — это единственно верный путь дальнейшего нравственного совершенствования нашего подрастающего поколения. И когда я уже всерьез задумывался над проблемой, где лучше всего устроить банкет — в «Арагви» или в «Праге» — по случаю защиты кандидатской диссертации, в этот самый момент моя научная руководительница сказала мне…
— А у стариков Абрамских в преферанс вы не играли? — неожиданно опять спросила Агриппина Львовна, но Бордюров, увлекшись рассказом, даже не расслышал вопроса.
— Я… снял ресторан «Волга» в Химках. У причала дежурил прогулочный катер, оплаченный кровными моими аспирантскими. И что вы думаете — сногсшибательная новость. Меня точно мешком ударили из-за угла.
— А вы белье покупаете не на Петровке? — спросила вдруг Агриппина Львовна.
— На Петровке? — вздрогнул Бордюров. — Нет, нет… Я там вообще не бываю. Почему вы об этом спрашиваете? Хотя мне в тот момент белье, кажется, действительно требовалось. Накануне моей защиты школы сливают вместе. Совершенно убитый, я бегу к моей руководительнице, и что, вы думаете, говорит она? «Голубчик, Сергей Сергеич, что вы волнуетесь? Вам просто нужно несколько сместить акценты — и все. Начните с названия…
В раздельном и совместном обучении вы Америк не откроете, да и не очень сейчас кстати об этом распространяться. А хотелось, чтобы ваша работа прозвучала. Вы же очень способный юноша. Знаете, я недавно встретила одну мою приятельницу, правда, она гораздо старше меня, у нее на преферансе бывает один член ВАКа…»
— А вы сами, стало быть, в преферанс никогда не играли? — снова спросила Агриппина Львовна.
— У сестер Прахацких я не играл, — слегка раздраженно ответил Бордюров.
— При чем тут Прахацкие? Я вас спрашивала про Абрамских.
— Не имел чести быть знакомым и с Абрамскими тоже, — галантно ощерился Бордюров. Но Агриппина Львовна, казалось, снова забыла о своем госте. Между тем он продолжал свою страстную и печальную исповедь: — Так вот, этот член ВАКа, сидя на мизере при трех взятках, как бы случайно обронил, что сейчас в педагогике
