По правде говоря, история картины по-прежнему не особенно волновала его.
Его волновало лишь впечатление, произведенное ею на Женевьеву Эверси.
Именно поэтому картина приобретала такую ценность в его глазах. Не имя художника и не использованные им краски.
Радость Женевьевы передалась и ему.
— Венера, — наконец произнес герцог.
— Да! — Женевьева рассмеялась.
— Можете потрогать. Только осторожно.
Она бросила на него быстрый взгляд, чуть опустила веки, и герцог увидел, что Женевьева правильно поняла намек.
— Это невозможно! Картина бесценна.
— Наоборот, у нее есть цена. Спросите у моего управляющего, сколько она теперь стоит. Все имеет цену, — хладнокровно возразил герцог.
Уголок ее рта чуть дрогнул.
— Это точно Тициан. — Гарри критическим взором рассматривал картину. Своё мнение он высказал поспешно и немного нервно. Он хотел, чтобы его услышали, потому что в этот миг они с Миллисент были забыты. — Посмотри на жемчужную кожу девушки, Женевьева, на маленькую собачку, спящую рядом… Красноватый оттенок ее шерсти так типичен для Тициана. Собака на картине олицетворяет верность.
Герцог увидел собаку, лежащую рядом с обнаженной женщиной.
Для него имели значение лишь чувства Женевьевы. Ему нравилось слушать, когда она говорила об искусстве.
— Кажется, Веронезе одно время был ассистентом Тициана, — быстро продолжал Гарри.
— Венера и Марс, — хором произнесли герцог с Женевьевой.
Гарри замолчал.
Миллисент смотрела на картину. Изображенная на ней женщина была очень похожа на нее, те же широко распахнутые глаза и открытое лицо, но ввиду обнаженности натуры никто не решился это сказать.
По крайней мере при дамах.
— Очень мило, но как можно было изобразить ее лежащей совершенно голой, чтобы все видели?
Миллисент нахмурила брови. Однако в ее голосе не было осуждения. Скорее, смесь искреннего любопытства, удивления и небольшой доли отвращения.
Возможно, Миллисент была самой прямолинейной молодой женщиной, когда-либо встреченной герцогом.
Гарри смотрел на нее, не веря ушам. Он словно раздумывал, стоит ли улыбнуться или в ужасе зажмуриться.
— Согласен, леди Бленкеншип, — сурово ответил герцог. — Она довольно дерзкая. Возможно, даже чересчур откровенная. Мне нравятся Венеры, которых можно иногда раздеть.
В последних словах был скрыт явный намек, и всем стало неловко.
Женевьева стояла неподвижно, как будто слова герцога ударили ее в самое сердце. Он ожидал горячего румянца, осуждающего взгляда украдкой.
Внезапно Женевьева повернулась к Гарри и торопливо сказала:
— Обрати внимание на молодых дам на заднем плане, ее служанок. Они роются в платяном шкафу.
Гарри взглянул ей прямо в глаза.
— Наверное, торопятся ее одеть, защитить ее добродетель.
Его голое звучал предостерегающе.
Слова были дерзкими, как женщина на картине.
— Мне казалось, тебе нравится Тициан, Гарри.
— Так и есть, — помедлив, чуть слышно ответил он.
Последовала неловкая пауза. Герцог решил завершить их короткую экскурсию.
— Вы спрашивали про оранжерею, Осборн. Хотите ее посмотреть?
И вновь брошенный вызов, неуловимый и коварный.
— Может быть, сначала устроим пикник, а потом посмотрим оранжерею? — наигранно веселым голосом предложила Женевьева.
Она прекрасно знала, что они там увидят.
— Я бы предпочел оранжерею, — неожиданно твердо сказал Гарри.
— И я тоже, — поддержала его Миллисент. — Обожаю цветы! Мне хотелось бы нарисовать все самые необычные, какие у вас есть.
— А я проголодался, — сказал герцог.
И поскольку он был хозяином, его мнение перевесило. Все отправились на пикник, и Женевьева получила короткую передышку.
Глава 17
Слуги вместе с Гарри пронесли корзину для пикника на берег озера, где плавало около дюжины огромных, великолепных злых белых лебедей. С ив, живописно склоненных над водой, облетели почти все листья. Миллисент шла за Гарри и слугами, то и дело выхватывая свой альбом, как будто она и минуты не могла прожить без того, чтобы не зарисовать идиллический пейзаж.
Конечно, Гарри не сделает Миллисент предложение в присутствии слуг. Правда, теперь Женевьева опасалась, что он предпочтет отвести ее в какой-нибудь прелестный живописный уголок. Она сама бы с радостью услышала предложение руки и сердца именно здесь.
Женевьева все время вспоминала напряженное лицо Гарри в галерее и то, как он взволнованно сыпал словами. Только что косвенно подтвердилось его подозрение, и он был недоволен.
Гарри ревновал.
Или просто переживал за нее.
Женевьева предпочитала думать первое.
Но почему она так расстроена? Потому что ее душа спокойна лишь тогда, когда он счастлив. А до приезда герцога в Эверси-Хаус он был счастлив почти всегда.
— Здесь можно быть такой счастливой, — громко произнесла Женевьева. — Все так красиво: безмятежность, но не скука, уютно и мило.
«Господи, только не говори, что все эти слова описывают меня!»
Однако герцог не попался в столь очевидную ловушку.
— Мы никогда не жили здесь подолгу. Но все же это был один из ее любимых особняков.
«Мы». «Ее». Его жена.
Какой она была? Что случилось с первой герцогиней? Женевьева по-прежнему не смела спросить. Но ей казалось, что этот дом многое мог рассказать о ней.
Женевьева надеялась, что герцог был любим. Правда, она была уверена, что с ним было нелегко.
Разговор не клеился, и Женевьева вновь вспомнила про ночной поцелуй. Сегодня герцог вел себя как истинный герцог, вчера же он был человеком, ранимым и одиноким. Неряшливая одежда, теплая кожа, его губы… Женевьева заставила себя прекратить думать, потому что от одного воспоминания о его губах по ее телу пробежала волна удовольствия. Она чувствовала, что получила какое-то право на него, потому что в равной мере многое взяла и отдала в этом поцелуе.
Но Тициан снова пробудил в ней робость. Конечно, Женевьева знала о богатстве и могуществе герцога, но почему-то присутствие в его коллекции этой удивительной картины еще больше подчеркивало его влиятельность.
Она знала: герцог хотел показать ей картину, поскольку был уверен, что она ей понравится.
Женевьева никак не могла разобраться в своих чувствах.
Он так долго молчал, что она было подумала, уж не смущен ли он тоже. Никогда за время их короткого знакомства не слышала она, чтобы он откашливался или начинал запинаться. Ни разу он не краснел и не смущался. Но Женевьева знала: герцога тоже одолевают сомнения. Он заставлял себя сохранять хладнокровие, не показывал окружающим свою неуверенность, скрывал ото всех ранимость, ревностно охранял свою гордость.
