— Что к, мисс Эверси, мне кажется, наш план прекрасно действует, — наконец произнес герцог. — Вы заметили выражение лица Гарри, когда он увидел картину Тициана?
— Да, но он страдает.
— О Боже! Конечно, он страдает. Об этом и речь.
В голосе герцога слышалось удивление и раздражение.
— Но он мой друг. И я…
Женевьева не знала, как описать словами свои чувства.
— Да, да, вы его любите, и так далее. Хотя он всегда воспринимал вас как должное.
Она рассердилась:
— Это не так. Я знаю: я ему небезразлична. И прошу: больше не позволяйте ему играть! Он растратит все наследство.
— Ваше участие в судьбе мужчины очень трогательно, хотя он понятия не имеет, любит ли он вас или другую. Но он взрослый человек, и я не его отец или мать, поэтому не собираюсь мешать ему играть, если он этого желает, — сухо ответил герцог.
— Но вам не обязательно забирать у него все деньги.
— А ему не обязательно играть, — последовал простой ответ.
Безусловно, герцог был прав. Женевьева расстроено вздохнула.
— Он либо испытывает приступы ревности, потому что привык к вашей рабской преданности, Женевьева, либо мое внимание к вам заставило его взглянуть на вас по-другому, и он вновь не уверен. Если вам нужен именно такой мужчина, то вы его получите, конечно, если наш план сработает. Он говорил с вами обо мне?
Женевьева промолчала. Конечно, никакого разговора не было.
— Но он выглядит таким несчастным.
Ей было невыносимо тяжело. Никогда она не могла видеть, как Гарри страдает. Даже если он причинял ей боль.
— А что будет, когда он увидит оранжерею? — с дьявольской улыбкой спросил герцог.
— Мне кажется, мы не должны ее смотреть, — твердо произнесла Женевьева.
— Что вы думаете там найти?
— Розы размером с головку ребенка.
— Они все были отправлены вам. Он ничего не увидит.
— Тогда в посещении оранжереи и вовсе нет необходимости.
— Отлично. Если я откажусь показать ее, тайна сгустится еще больше. Представьте, как он будет страдать.
Конечно, герцог был прав во всем, и Женевьева замолчала. Все дело в стратегии, и, кажется, она срабатывала.
— Правда, даже в эту минуту он может делать предложение Миллисент.
Герцог не мог не поддеть Женевьеву.
Оба помолчали. Он прикрыл глаза от солнца.
— Миллисент подошла слишком близко к лебедям, а они вполне способны отхватить ей руку или ногу. Мне кажется, они плотоядны. Особенно вон тот, Люцифер.
Миллисент и правда пыталась подманить одного из лебедей поближе коркой хлеба. Женевьева с трудом удержалась от улыбки. Конечно же, ее шляпка опять сбилась набок.
Герцог так внимательно и пристально смотрел на нее, что ее сердце забилось сильнее.
— Женевьева.
— Да?
— Скоро я снова вас поцелую.
Она шумно выдохнула. Герцог прямолинеен, как всегда.
Он чуть заметно улыбнулся:
— Думаете, я бы притворился, будто ничего не произошло?
— Я знала, вы ни когда не дадите мне забыть.
Его улыбка стала лукавой.
— Итак?
Женевьева сделала глубокий вдох, нервно перебирая пальцами ткань платья.
— Не думаю, что я позволю вам.
Он рассмеялся:
— Давайте не будем притворяться, будто вы из тех, кто привык выражать свое одобрение или неодобрение и позволять. Вы сами, да и я тоже, мы знаем, что это неправда. Разрешите мне сказать иначе: думаю, мы опять должны поцеловаться в скором времени, — По его тону Женевьева поняла, что герцогу доставляет радость ее мучить. — Это ведь не упражнения в стрельбе из лука, пикник или приятное времяпрепровождение.
У нее кружилась голова от столь спокойного обсуждения события, которое перевернуло всю ее жизнь. В ее голосе появлялись истерические нотки:
— Вы могли бы сказать все по-другому…
— Вы предпочитаете пылкий тон? — с сомнением произнес герцог. — Я могу попытаться.
— Не надо!
Это было бы еще хуже.
Женевьева быстро пошла прочь. Герцог с легкостью нагнал ее.
Гарри помогал слугам разбирать корзинку. Женевьева увидела, как появился полукруг сыра. Гарри повернулся к ним, сверкнула его белоснежная улыбка. Это чтобы Женевьева не забыла, как он улыбается.
А Женевьева, мучимая сомнениями, шла рядом с мужчиной, который прошлой ночью так страстно обнимал ее.
— Мне это не кажется разумным, — нервно сказала она.
Черт возьми!
— Разумным! — Герцог вконец развеселился. — Конечно, это неразумно. Иначе мы не стали бы так поступать.
Женевьева недоверчиво рассмеялась:
— Послушайте себя, вы говорите так, словно я должна встретиться с вами в заранее выбранном месте. Что-то вроде состязания по стрельбе?
— Я рад, что вы взяли на себя труд все устроить…
— Ничего подобного…
— …поскольку у меня это плохо получается.
— Вы же все планируете! — раздраженно воскликнула Женевьева, и герцог снова улыбнулся.
Ей нравилась его улыбка.
— И кроме того, что может дать вам еще один поцелуй?
Под ногами хрустели опавшие листья. Казалось, герцог обдумывает ответ.
— Мне понравилось целоваться с вами, и вам тоже. Какая еще причина вам нужна?
Женевьеву охватил жар. «Мне нравится вас целовать».
— Мы не любим друг друга.
Герцог вздохнул и коротко рассмеялся:
— Ради всего святого, мисс Эверси! Вчера ночью вы могли бы понять, что любовь и желание не всегда идут рука об руку и одно вполне способно существовать без другого. Это не был добродетельный поступок. И я ни за что вам не поверю, если вы заявите мне, что добродетель мешает вам меня поцеловать, поскольку совершенно уверен: вы не такая.
Он говорил так сухо и иронично.
— Но вы же знаете, мы никогда… Что я никогда полностью…
Голос Женевьевы был слабый и сдавленный. Она не могла договорить. «Вы никогда не увидите меня обнаженной, распростертой на ложе, как Венера в вашей галерее».
Герцог внезапно остановился.
Она последовала его примеру, словно собачонка, которую подозвали.
Ужасающе медленно герцог приподнял бровь, и его лицо приняло язвительное выражение.
— Что вы никогда, мисс Эверси? Не займетесь со мной любовью?
Ее щеки заалели. Как он мог говорить такое спокойно?!
Будь у нее хоть капля здравого смысла, она побежала бы изо всех сил к Гарри и Миллисент. Но и там она не нашла бы убежища.
Гарри что-то почувствовал и обернулся. Прикрыв глаза рукой, он смотрел на Женевьеву и герцога.
Его душевное равновесие было нарушено. «Гарри… Он любит меня, он меня знает».
Проклятие!
— Я больше не хочу вас целовать, — слабо ответила Женевьева.
