В землянку входят Лосев, Федоров и Жучков.
— Николаев сказал нам, что Волков скончался. Это правда? — спрашивает Лосев.
— К сожалению, правда. Горькая, но правда, — отвечает Гучкин.
Снова воцаряется молчание, командиры снимают пилотки и стоят, опустив головы. Гучкин нарушает молчание:
— Простите нас, если сможете. Мы не сумели спасти его. Я не оправдываюсь, но должен сказать: мы с Ольгой Ивановной сделали все, что было в наших силах. Бывают такие ранения, которые уже не вылечить. То, что он сумел посадить самолет и прожил еще полтора часа, говорит только о том, какой необычайно сильный и жизнеспособный был у него организм. Многим хватило бы и половины того, что получил он.
Мы снова молчим, начинаем осмысливать тот факт, что никогда уже комэск не поднимет в небо свой “Як” и не поведет за собой эскадрилью. В землянку заходят Сергей и Крошкин. Они выкладывают на стол хлеб, вареную картошку, соленые огурцы, лук, селедку и сало. Крошкин по-хозяйски быстро режет все на куски. Сергей разливает спирт по кружкам. Одну он ставит отдельно, накрыв куском хлеба.
Лосев берет кружку.
— Вот, “сохатые”, и нет вашего комэска, нет лучшего аса нашей дивизии. Подло, не по-солдатски ударили его, ударили тогда, когда у пилота и голова, и руки заняты одним: последними метрами перед землей. Они не смогли одолеть его в открытом бою и никогда бы не одолели. Мастерством не превзошли, превзошли коварством. Они убили его, но не победили. Он так и ушел от нас, ничем не омрачив свою славу непобедимого аса. Вечная ему память!
Мы молча выпиваем. Закусив, комиссар делает знак разлить по второй.
— Ты, командир, ошибся. Волков от нас не ушел. Пока жив хоть один летчик нашего полка, Волков будет жить вместе с ним. Его боевое искусство, его опыт — в каждом из нас. И пока поднимается в небо хотя бы один “сохатый”, Волков летит вместе с ним. Давайте выпьем за эту память!
Такие слова ни у кого не вызывают возражений. Комиссар высказал то, что думали все, думали, но не могли выразить словами. А Федоров, выпив спирт, продолжает:
— Завтра мы с боевыми почестями похороним нашего друга. В таких случаях говорят: отдать последний долг. Это тоже неправильно. Пока живет и летает тот подлец, который коварно убил его, мы в неоплатном долгу. Месть! Вот наш священный и последний долг перед Владимиром Волковым. Кто возьмется отыскать и покарать убийцу?
— Я прошу доверить эту честь мне и Николаеву, — говорю я.
— А справитесь? Этого “Нибелунга” поймать непросто, а одолеть тем более.
— Насчет того, как поймать, у Сергея уже есть соображения. Ну а одолеть… Одолеем. Опять же Волков сам с нами будет, как вы сказали.
— Что, командир? Я думаю, они справятся, — говорит Федоров. — Завтра утром доложите нам свои соображения, а пока выпьем за месть!
Выпив, я беру гитару.
— Всю войну под завязку я все к дому тянулся, но хотя горячился, воевал делово…
Все внимательно слушают, глядя на меня, а я пою песню, как реквием по павшему товарищу:
— Он был проще, добрее, ну а мне повезло…
Он кричал напоследок, в самолете сгорая:
“Ты живи! Ты дотянешь!” —
Доносилось сквозь гул.
Мы летали под богом, возле самого рая.
Он поднялся чуть выше и сел там,
ну а я до земли дотянул…
Суровые лица летчиков слабо освещены коптилками. Их блики мерцают на глазах, заблестевших почти у всех. А я продолжаю:
— Я кругом и навечно виноват перед теми,
с кем сегодня встречаться я почел бы за честь…
Рустам Мараджабов не выдерживает и роняет голову на стол, а я завершаю реквием:
— Кто-то скупо и четко
отсчитал нам часы
нашей жизни короткой,
как бетон полосы.
И на ней кто разбился,
кто взлетел навсегда.
Ну а я приземлился,
вот какая беда.
Звучит и затихает последний аккорд, но еще долго в землянке стоит тишина.
Снова трогаю струны:
— Как призывный набат прозвучали в ночи тяжело шаги…
Тревожные аккорды и горячие слова заставляют всех встрепенуться.
— Только вот в этих скачках теряем мы лучших товарищей, на скаку не заметив, что рядом товарищей нет!
Я вижу, как у Сергея сжимаются кулаки, как у Ольги текут по щекам слезы, и продолжаю:
— И когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
и когда наши кони устанут под нами скакать,
и когда наши девочки сменят шинели на платьица,
не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять!
Этой песней-клятвой заканчивается наша тризна. Мы выпиваем еще по одной и идем проводить Ольгу с Гучкиным.
— Не казни себя, — успокаиваю я Ольгу. — Всему есть предел, вашим возможностям — тоже.
— Все равно, Андрей, я чувствую себя виноватой.
— Не говори глупостей, Оля. Никто тебя не винит. Это война. На войне бывает всякое, только чудес не бывает.
Волкова мы хороним на краю аэродрома. Старшина Шмелев откуда-то привез обломок мраморной плиты. На плите Мидодашвили вырубил надпись, а над плитой мы установили трехлопастной винт от “Яка”.
Отгремел залп прощального салюта, мы снова приступаем к боевой работе, но уже без Володи Волкова.
Глава 16
Look here, upon this picture, and on this;
The counterfeit presentment of two brothers.
W. Shakespeare
Взгляни на медальоны, тот и тот;
Искусное подобие двух братьев.
В. Шекспир (англ.).
Возвращаясь с заданий, мы с Сергеем всякий раз, еще над линией фронта, отделяемся от эскадрильи и издалека, разных сторон заходим к аэродрому над проклятыми балками. Но дни идут, а двадцать второй “Нибелунг”, сделав свое черное дело, больше не появляется. Но мы упорно, из полета в полет, повторяем свой маневр.
— Не может быть, чтобы он отказался от этой уловки и не применил ее еще раз, коль скоро она принесла ему успех, — убежденно говорит Сергей. — Рано или поздно он появится.
— Лучше бы рано, — говорю я, — а то как бы не пришлось нам оставить и этот аэродром.
На земле немцы медленно, истекая кровью, неся огромные потери, взламывают один наш оборонительный рубеж за другим. И хотя уже ясно, что они выдыхаются, но их численное преимущество, особенно в танках, дает о себе знать.
Линия фронта хоть и медленно, но неотвратимо приближается к нам.
Сентябрь кончился, идет уже октябрь. Втянувшись в круговерть войны, я совсем забываю, для чего я здесь. Голос, прозвучавший в моем сознании на рассвете 7 октября, был как гром из осенней тучи.
— Андрэй! Вы слышите меня?
Я ошеломлен и отвечаю не сразу:
— Да, слышу.
— То, о чем мы с вами говорили пять месяцев назад в Москве, произойдет 11-го числа, то есть через четыре дня. Вы готовы?
— Да.
— Желаю вам удачи. От вас зависят судьбы многих тысяч людей и исход войны. Помните об этом!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
