Как ни странно, гости удовольствовались этим ответом, позадавали еще какие-то ничего не значащие вопросы о Тимофее, о его поведении, о его контактах, понятное дело, что полковник отвечал коротко, не конкретно — да и откуда он, полковник, может быть хорошо осведомлен о контактах какого-то там рядового. Таких в его подчинении — слава богу не одна сотня человек.
Беседа с сотрудниками спецслужб быстро была исчерпана Они, поблагодарив за информацию и пожелав успеха в поимке дезертира, отбыли восвояси. А полковник заперся в своем кабинете и в течение часа никого не впускал и не отвечал на телефонные звонки.
Он сидел в одном из стоявших в его кабинете кожаных кресел, тупо глядя в окно, и рассасывал лежащую под языком отвратительного вкуса таблетку валидола. Он чувствовал, что гроза, как ни странно, прошла стороной. Он все успел во время — он вовремя подал рапорт. Он правильно ответил на вопросы, и вот теперь надо бы забыть обо всей этой истории, и он бы забыл о ней, но пленка, проклятая пленка с записью его разговора с Тимофеем, не давала спокойно спать.
Ах, это маленький, мерзкий гаденыш, этот гнойный пидор, как он сумел его подловить! И конечно же — его направляла рука более опытного товарища. Майор… Тут полковник вспомнил, что ему предстоит серьезный разговор с майором. Надо же-пригрел у себя на груди такую погань, столько лет покрывал этого вонючего гомика, да если бы не полковник, этот ублюдок давно бы уже вылетел из армии и в лучшем случае сторожил бы по ночам какой-нибудь гаражный кооператив, тварь паскудная. А он решил копать под него, под полковника, под своего благодетеля. Нет, Волчара прав — эту гадину надо раздавить. Полковник попытался представить, что будет, если вдруг обнаружится где-нибудь труп майора. Ну хорошо — а почему это, собственно, надо связывать с событиями в части? Мог же какой-нибудь выблюдок встретить майора ночью в темном переулке и просто из садистских побуждений всадить ему нож в живот? Конечно мог, таких случаев — по десять штук в неделю на всю Москву. Почему же это не может случиться с майором? Его даже и машина может сбить. И никакого отношения к части это иметь не будет. Нет. Нож все таки лучше, — решил полковник. Нож — это дворовый бандит, хулиган. Никакого отношения к армии. А они, конечно же, устроят ему пышные похороны, настоящую панихиду, вся часть будет скорбеть по безвременно ушедшему товарищу. Вот только пленка — а если она хранится у майора дома? Ну что ж — и это надо предусмотреть.
Постепенно полковник успокоился, сердце забилось в обычном ритме. И он решил, что правильно будет сейчас вызвать майора и по-дружески, обеспокоено и с тревогой, поговорить с ним о судьбе этого мальчишки, этого, как его там, Тимофея.
* * *
Майор стоял в тамбуре вагона холодной электрички и невидящим взглядом смотрел сквозь мутное стекло. Он думал о Тимофее. Невероятная тревога за этого парня просто сжигала его сердце. Никогда прежде он не испытывал такой боли и такой тоски. Никто и никогда не был ему там близок и дорог, как этот парнишка.
За прожитые практически вместе месяцы Тима стал ему всем — и сыном, и братом, и женой. В памяти майора мелькали самые дорогие, самые теплые воспоминания об их совместной жизни. Вот вспомнилось, как он привел его к себе в первый раз — голодного напуганного мальчишку, потом — как Тимка не предал его, как заботливо к нему относился, как ревновал к любому, кто к нему приближался. Никто никогда не относился к майору с такой теплотой. И все это потерять! Ну почему ему майору. Была уготована такая жестока судьба. И почему именно этот парнишка, такой светлый и чистый. Почему именно он должен был попасться в жернова адской машины, почему именно он стал инструментом полковничьих интриг. Майору вспомнился внезапно холодный голос своего начальника.
Сегодня утром полковник вызвал его к себе и начал расспрашивать о Тимоше — мол куда делся. Что да как? Не оставлял ли каких записок? Майор, конечно, хорошо понимал, чем вызван такой интерес — он знал, что полковник уже получил пленочку с интересной записью, отправленную ему Володей. И ему было приятно видеть, как этот надменный подонок пытается скрыть свою нервозность, прикрываясь маской беспокойства о судьбе солдатика. Что-то, правда, было в вопросах полковника странное, что-то, что настораживало майора. Сейчас он пытался понять — что же именно. Какая-то была в этом разговоре подоплека. Какая-то чувствовалась тайная угроза… Да, правильно, именно — угроза. Майор обрадовался, что он так быстро определил нужное ему слово. Конечно, полковник подозревает, что Тимофей делился с майором тем, что знал — и, следовательно, майор тоже знает много больше, чем это могло бы устраивать полковника. Вот оно что! Значит, и он, майор, теперь в опасности?
Получается так. И майор внезапно испытал острый страх смерти. Даже не столько смерти, сколько — боли. Он знал, что, попадись он в руки уголовных дружков полковника, его могут и пытать, и издеваться над ним по-всякому, как издевались деды еще при Буряке над рядовыми. Он слишком стар для этого, слишком стар для боли… Майор вдруг испугался, что может выдать Тимошу. И потом вдруг немедленно устыдился своих мыслей. Да какого чёрта — полковник не посмеет, не решится на это. Ведь если его, майора, убьют, то может подняться страшный шум, разбирательство. Тут можно и погоны потерять. Нет, полковник побоится.
Несколько успокоенный такой мыслью, но все же решивший в ближайшее же воскресенье все обсудить с Володькой, полковник вышел на перрон пригородной платформы. До дома было уже рукой подать — минут десять пешочком по осенней мостовой. Можно конечно и автобуса подождать — но это значит стоять тут на остановке минут тридцать Нет, лучше прогуляться, заодно и воздухом подышать, и выкинуть всякую дурь из головы.
Майор, грузно ступая, широким солдатским шагом шел по темным переулкам к дому. Ему нравилось, как хрустит под подошвой сухая листва, как свежестью омывает лицо острый осенний ветер. Он не заметил фигуры, притаившейся за углом И когда острый нож резким ударом проткнул его живот — он даже удивился — что это, и, уже падая, в последний раз увидел над собой опрокидывающееся, все в звездах, ночное небо и, внезапно поняв, что все — это конец, успел все же прошептать: «Тимоша…»
* * *
Обсохнув на берегу Сены Тимофей уже принял решение. Во-первых, он решил не прощаться с Элен, он не был уверен, что его снова не выследят где-нибудь те, кто его преследовал, и не хотел подставлять ее под удар. Кроме того, вспоминая, с какого же момента его «вели», он решил, что это произошло уже после того, как он посетил сборный пункт французского легиона. И если еще час назад до начала этой погони он не был уверен в своем решении стать наемником, то теперь понимал, что это, видимо, лучшее место, где можно переждать, пока все разыгравшиеся вокруг него события успокоятся и превратятся в прошлое. А Элен он напишет. И если получится — увидит ее во время какой-нибудь увольнительной в город Тимофей поймал себя на мысли, что он рассуждает о французском легионе с точки зрения своей привычной армейской жизни. Ну что ж, по крайней мере в России он видал уже всякое и вряд ли может быть что-нибудь хуже, чем то, что он уже прошел.
