При упоминании о домостроительном комбинате по лицу Калабухова скользнула двусмысленная ухмылка, но Георгий не придал ей значения.
– В воде озера Дальнего есть незначительное содержание аммиака, что не позволяет использовать ее для нужд населения. Но для предприятий она вполне пригодна. Вот первые восемнадцать резервных, тайных тысяч. К слову хочу добавить, что заводы и фабрики по закону не имеют права потреблять воду из городской сети, а они только ее и потребляют. Получается, что мы заливаем в машины питьевую воду, специально для них очищенную. По закону все более или менее крупные заводы и фабрики обязаны иметь резервуары, обязаны держать свои запасы воды, а имеет такой запас только хлебозавод, да и то всего на двое суток. У нас ведь часто левая рука не знает, что делает правая. Вот я сегодня сам отменил распоряжение ТЭЦ врезаться в трубу водовода, что идет вдоль Большого шоссе.
– А кто такое распоряжение давал?
– Я, – твердо, взглянув в лицо шефа, сказал Георгий, – я давал, я и отменил. Когда давал – был не в курсе проблемы.
– Ну-ну, – ободряюще проговорил шеф – по всему было видно, что такой поворот дела начинает ему нравиться.
– Начальный объем нашего Студенческого озера был миллион кубометров. В настоящее время, по документам, – семьсот тысяч. А на самом деле – не больше пятисот. Я там недавно был: озеро поросло камышом, заилилось, земснаряд не работает. Но думаю, что недельки через две там будет относительный порядок. Я прослежу. Таким образом, восстановив озеро в первоначальном объеме, мы получим возможность добывать из него еще тридцать четыре тысячи кубов воды в сутки. Старые родники разрушены, вода из них в основном уходит в землю. Приведя их в порядок, можно надеяться получать не девять, как теперь, а восемнадцать-двадцать тысяч кубометров родниковой воды. В связи с тем, что в городе нет резервуаров, на ночь очистные сооружения прекращают забор воды, а если будут у нас резервуары и очистные сооружения будут работать, как им и положено, круглые сутки, это даст еще семнадцать тысяч кубов. Так что, по самым скромным подсчетам, в резерве у нас уже на сегодняшний день воды больше, чем мы ее расходуем. Расходуем шестьдесят тысяч кубов в сутки, а можем расходовать сто сорок тысяч. Этого хватит, если даже население города увеличится в два раза. Я уж не говорю о не закрытых круглые сутки водопроводных кранах, о подтечках и прочем, о том, что у нас огромное количество разведанных подземных вод, – город буквально стоит на водной подушке, а мы задыхаемся без воды. Пробурить несколько скважин – дело нехитрое…
– А у тебя башка работает, – хмуро сказал Калабухов, – работает. – Он побарабанил короткими пухлыми пальцами по зеленому сукну стола, видно, что-то обдумывая, собираясь принять какое-то важное решение. – Вот что, возьми-ка свои цидульки, иди, и чтобы через полтора часа была у меня на столе по этому делу докладная записка. Кратко, четко, с цифрами, с фактами, с предложениями. Да, а куда девать уложенную нитку Нового водовода, ты об этом подумал?
– Зачем ее куда-то девать? Нужно доделывать потихоньку, без горячки. Потом пустить Новый водовод, а Старый переключить с очистных сооружений на орошение – он ведь идет по безводной степи, вдоль большой дороги. Просто грех не построить там пару-троечку овощеводческих совхозов – весь город будут кормить круглый год.
– Об этом тоже напиши, прожектер, – грубо буркнул шеф, – и все как можно короче, чтобы не больше трех страничек на машинке, понял?
– Понял, – улыбнулся Георгий, хотя ему было понятно только одно: раз шеф бурчит и хмурится, значит, он попал в точку, значит, тот доволен его работой, его докладом.
Когда ровно через полтора часа Георгий положил на стол перед Калабуховым докладную записку, тот сухо кивнул и продолжал заниматься своими бумажками, показывая, что эта записка не очень-то ему и нужна. А еще через десять минут Георгий увидел в окно своего кабинета, как шеф садился в машину с его бежевой папочкой в руках.
Георгий не уследил, когда шеф вернулся на работу, и был очень удивлен его звонку.
– Жора, зайди, пожалуйста, – сказал Калабухов по селектору и положил трубку.
Из трех слов этой фразы два были необычны. Во-первых, никогда прежде он не называл его по селектору Жорой; во-вторых, никогда не говорил «пожалуйста» – это было не его слово.
– Садись, пожалуйста, – Калабухов указал на мягкое кресло у журнального столика в углу кабинета, сам вышел из-за своего большого стола и сел напротив Георгия в другое мягкое кресло. – Я только от Первого. – Шеф сделал значительную паузу.
Теперь было понятно, откуда явилось «пожалуйста» – любимое словечко Первого. Тот употреблял его едва ли не в каждом своем предложении, даже и в том случае, если разносил кого-то матюком на чем свет стоит. Звучало это примерно так: «Вы мне, едри вашу мать, пожалуйста, прекратите! Вы мне, пожалуйста, не морочьте…»
– Да, Жора, ты у меня молодец, – Алексей Петрович погладил Георгия по колену, как будто тот был и в самом деле его сыном, рожденным от красивой медсестрички Анечки в первый послевоенный год.
Чего-чего, а такого поворота событий Георгий не ожидал, и щеки его покрылись пунцовыми пятнами.
– Ты даже не представляешь, как дал ему в масть! Ты просто не представляешь! Дело в том, что, когда затевали этот Новый водовод, Первый был категорически против, но он тогда не был Первым, и его не послушались. Ты понимаешь? А теперь ты вдруг говоришь ему то, что было ему ясно семь лет назад, что он пытался доказать и не доказал. Через семь лет… и не просто говоришь, а с цифрами, с фактами, с выкладками. Замечательно!
– Что же здесь замечательного, воды ведь все равно не будет, – растерянно буркнул Георгий.
– Да разве в этом дело? Дело в том, что теперь я могу спокойно уехать, зная, что он будет тобой доволен. Теперь он тебя никому не даст в обиду, никакому Прушьянцу-Мушьянцу. Вот что самое главное! А с водой рано или поздно образуется. Не в воде дело, вода течет себе да течет, а он тебя в обиду не даст – вот что замечательно! Докладную твою забрал. Сказал, что, как только тебя утвердят, сразу же даст этому делу ход, понял? И еще он сказал, что на днях ты провожал свою старшенькую в пионерлагерь, правда?
Георгий кивнул.
– Он все знает! – показывая вверх большим пальцем, умиленно проговорил шеф. То ли о своем начальнике, то ли о господе Боге. – Всё и обо всех, понял?! А ты уверен в своих выкладках? – вдруг колко взглянув на Георгия, спросил Калабухов.
– Совершенно, как в самом себе.
– Ну вот и славно!
– Подтянуть водоснабжение можно в кратчайшие сроки, но с одним условием, – сказал Георгий.
– Пожалуйста, любые условия; как говорят, карт-бланш!
– Надо срочно снять Гвоздюка и на его место назначить нынешнего главного инженера Водканалтреста, очень толковый парень, недавно приехал из Норильска.
– Пожалуйста, – Калабухов поднял перед лицом обе свои пухлые ладони, как будто сдаваясь на милость победителя.
«Видно, Первый оказал ему хороший прием; видно, впечатлил настолько, что он радуется всему, как мальчишка, – подумал Георгий, – робость и восторг чиновников перед начальством в России всегда были воистину велики. Это было отмечено не однажды, в разные времена…»
– А вы, оказывается, знакомы с моей мамой, – сказал Георгий, чувствуя, что деловая часть разговора исчерпана, и боясь, как бы шеф не передумал насчет Гвоздюка.
– Еще бы! – Полное, одутловатое лицо шефа сделалось значительным, строгим. – Еще бы не знаком! Мы, Жора, с твоим батькой в одной палате лежали, и не один день. Мама у тебя замечательная! Она на пенсии?
– Вообще да, но сейчас работает в газете корректором, дома скучно…
– Да, дома скучно, – горячо подтвердил шеф, – очень!.. – И Георгий почти физически ощутил, как ему плохо дома. – Слушай… – добавил Калабухов, вдруг цепко взглянув в глаза Георгию, и замолчал, оборвав себя на полуслове, почему-то не решившись высказать то, что хотел. Так и повисла между ними пауза, словно мост, закрепленный только на одном берегу. Зазвонил спасительный телефон прямого провода. – У меня всё, – вставая с кресла, сказал шеф.
XIX
Выйдя от шефа, Георгий подумал, почему так странно устроено на свете, что сплошь и рядом все прекрасные свойства человеческой натуры даются с довеском-противовесом: ум с жестокостью, талант с ленью, доброта с глупостью, сила с равнодушием, честность с кургузой педантичностью и так далее во всевозможных, самых причудливых вариантах? Почему в человеке все так намешано? Хорошо это или плохо? Наверное, и хорошо, и плохо, и глупо, и умно, – словом, так, что лучше и не придумаешь. Наверное, права мама, частенько говорившая ему в институтские годы, когда он избрал стезю педагога: «Главное, никому не навязывай свои правила, свои представления о жизни, будь терпимей к людям и постарайся понять чужую душу – хотя бы чуточку, на большее не надейся. Это все красивые слова насчет того, что люди должны чувствовать чужую боль, как свою, – этого никогда не будет. Чуточку понять чужую боль, хоть чуточку бескорыстно облегчить чужую жизнь – тоже очень много, сынок. Не принимай поспешных решений, всегда считай до десяти, прежде чем высказать что-нибудь в запальчивости, и постарайся взглянуть на мир глазами того человека, которого ты осуждаешь или хочешь обратить в свою веру». Примерно так говорила ему мама. Тогда, за шелухою слов, все эти простые и правильные мысли не пробились к его сердцу, осели где-то на подступах, а теперь, – наверное, потому, что у него появилась Катя, – они становились все понятнее ему с каждым днем, все ближе.
