Мадлен почувствовала, как по спине побежали мурашки, когда Филипп повторил общепринятое мнение, что работа над гобеленом началась не менее чем через десять лет после вторжения норманнов. Неужели в ее распоряжении оказались доказательства того, что гобелен появился на свет до знаменитых событий, которые иллюстрирует? Считалось, что его последняя часть вышита много позднее, но Мадлен до сих пор не знала этого наверняка. Она должна была закончить перевод дневника Леофгит, чтобы понять, когда была закончена вышивка.
— Но это лишь теория, — сказала она. — Никто не знает, когда именно завершилась работа над гобеленом.
— Насколько мне известно, существовали второстепенные исторические фигуры, которые не пользовались благосклонностью двора целых десять лет после вторжения. Однако они появляются на гобелене, что было бы невозможно, если бы работа над гобеленом началась раньше.
— Если гобелен сделан по заказу норманнов, — заметила Мадлен и тут же пожалела, что так далеко зашла в споре.
Не стоило вызывать у Филиппа подозрений, однако она сразу поняла, что можно не волноваться.
— В последнее время вы постоянно спорите, Мадлен, — заявил Филипп и вновь уткнулся в книгу, однако через мгновение поднял взгляд. — Я не эксперт по гобелену Байе, но уверен, что вам известно — в то время гобелены были главным товаром, который саксы экспортировали в Европу, а вышивкой занимались женщины.
Мадлен улыбнулась. Филипп привел разумный довод после того, как она в запале раскритиковала его из-за статьи о средневековой литературе.
Мадлен не успела убрать заставку с монитора (она ее недавно поменяла — концентрические круги всякий раз ухудшали ее состояние после похмелья), как вошла Роза, которая в кожаном костюме, обтягивающем грудь и бедра, и высоких сапогах была похожа на мадам Лаш[36]. Роза заявила, что им нужно выпить кофе и обсудить предстоящий допрос Карла. Она не сразу увидела Филиппа, склонившегося над работой. Однако Мадлен отметила, что Розе удалось произвести на него впечатление — очевидно, он представил себе, как Роза будет вести допрос. Его голова осталась опущенной, и могло показаться, что Филипп продолжает читать, но Мадлен видела, что поверх очков в стальной оправе Филипп изучает затянутые в кожу прелести Розы, а на его щеках появились красные пятна.
Роза примостилась на краю стола Мадлен и наклонилась, чтобы поправить чулок, выставив на всеобщее обозрение часть бедра и грудь под обтягивающей кожей пиджака. Роза подняла взгляд, посмотрела Филиппу в глаза и одарила его ослепительной улыбкой. Филипп так смутился, что резко поднялся на ноги, опрокинув стул, и спрятался за дверцей шкафа, оставаясь там, пока Мадлен и Роза не покинули кабинет.
Как только дверь за ними закрылась, Мадлен, с трудом сдерживая смех, отругала Розу за нахальное поведение.
— Но я даже не заметила, что там сидит этот хорек! — запротестовала Роза. — К тому же он получил удовольствие.
Временами Мадлен не понимала, что заставляет Розу дружить с ней. Так или иначе, но именно страх показаться подруге слишком скучной и занудной мешал Мадлен окончательно погрузиться в пучину академической карьеры. Она пыталась и не могла найти объяснение тому, как Розе удается постоянно находиться в таком заряженном состоянии. Порой Мадлен восхищалась подругой, иногда испытывала возмущение.
По дороге в кафе, находившееся рядом с университетом, Роза принялась рассказывать о своем путешествии в Рим со своим готом, сообщив, что кульминацией поездки стало посещение Ватикана.
— Ты знаешь, сколько стоило построить новые ворота в музей? Двадцать два миллиона долларов! Там все охраняют наемные солдаты-швейцарцы, а на улице возле ворот бегают грязные дети-оборванцы и просят милостыню, пока в базилике Святого Петра идет месса. Конечно, нам известно о лицемерии римской империи, но когда видишь невероятное богатство, запертое в надежных сейфах, и неприкрытую нищету на их пороге — это отвращает.
Мадлен кивнула. Она и сама видела сцены, которые описывала Роза, и на мгновение встревожилась, что так быстро забыла столь яркие образы. Мадлен вспомнила пир, описанный Леофгит, — крестьяне, ворующие еду со столов. За девятьсот лет мало что изменилось.
В кафе было полно студентов — они пока не тревожились по поводу все более длинных списков литературы, которую им следовало прочитать во второй половине зимнего семестра. Острый аромат свежего кофе мешался с дымом сигарет и запахами пирожных. Над столиками плыл голос Эдит Пиаф.
— Ты выглядишь отвратительно, Мэдди, — заявила Роза, пока они ждали кофе. — Почему бы тебе не отдохнуть несколько дней? Ты исхудала, жуткие круги под глазами. У меня есть фантастический крем, завтра принесу. «Эсте Лаудер».
Мадлен кивнула, рассеянно слушая Розу.
— Ладно, — сказала подруга, сообразив, что Мадлен может говорить только на одну тему. — Расскажи про Жана.
Мадлен вновь неожиданно захлестнула сильная волна эмоций, и Роза сжала ей пальцы.
— Все в порядке. Я знаю, что тебе больно, хотя никто не в силах понять чужих страданий. Я бы очень хотела найти способ избавить тебя от них, честное слово…
Мадлен пожала в ответ пальцы Розы, глядя на ее безупречные ногти, покрытые красным лаком.
— Именно так я себя чувствовала вчера вечером. Жан казался ужасно грустным.
— Тебе сначала надо разобраться со своим горем, — сказала Роза. — С Жаном все будет в порядке.
Она взглянула на Мадлен и сменила тему.
— Твой кузины не собираются продавать дневник?
Мадлен покачала головой.
— Они продают другие вещи — особенно в годы, когда выдается неудачный сезон для яблочного бренди… у них есть перекупщик.
— Ну, Карл не знает, откуда у тебя дневник. К тому же он не может купить то, что не продается. Все очень просто, — спокойно пояснила Роза.
— Верно, но если он способен оценить стоимость дневника и его возраст, то вполне может рассказать о нем.
— Не думаю, что ему от этого будет польза. У тебя паранойя.
Роза прищурилась и изучающе посмотрела на Мадлен.
— Что-то еще? Тебя смущает содержание дневника?
Мадлен кивнула.
— Там столько всего… неожиданного. Я перевела уже больше половины. Роза, по-моему, в нем описывается создание гобелена Байе.
Мадлен заговорила шепотом и с трудом удержалась, чтобы не оглянуться — не подслушивает ли их кто-нибудь.
Роза присвистнула.
— Да ну, это невозможно. Гобелен Байе сделан через много лет после норманнского завоевания!
— Леофгит тому свидетельница. Ее друг монах был любовником королевы и состоял в отряде Гарольда, когда тот был в Нормандии.
Роза покачала головой — она не верила.
— Понимаю, звучит неправдоподобно, — пылко продолжала Мадлен, — но ты ведь не консерватор, Роза! Если я не могу рассчитывать на твою объективность и непредвзятость, то к кому мне еще обратиться? Именно ты постоянно говоришь о могуществе богини! Мы обе знаем, что женское воображение развилось не за последние пятьсот лет — вспомни хотя бы гречанку Сафо!
Роза снова покачала головой.
— Ты хочешь сказать, что гобелен начали вышивать до вторжения, в то время как все теории утверждают, что он создан не ранее тысяча семьдесят седьмого года. Подумай сама, это совершенно невозможно.
Мадлен успокоилась.
— Это возможно, — тихо проговорила она. — Хотя я сама с трудом верю в это. Слушай, Гарольд и Вильгельм договаривались убить Эдиту, как только умрет Эдуард Исповедник… это потрясающий материал.
— Правда? — Роза стала похожа на встревоженного врача, готового прописать пациенту успокаивающие таблетки. — Думаю, тебе надо выпить.
Мадлен не обратила внимания на ее слова. Она почти шептала:
— Когда я была в Кентербери, мне удалось еще кое-что узнать. Существует история о том, как во время ликвидации монастырей из аббатства Святого Августина были изъяты реликвии. Вероятно, речь идет о мощах святого Августина. Их до сих пор не удалось отыскать.
— Хочешь сказать, что в дневнике говорится о том, как их найти?
Мадлен кивнула.
— Если хочешь, можешь сама прочитать перевод. Знаю, о чем ты хочешь спросить, поэтому говорю сразу — да, я уверена, что дневник подлинный. Я не зря изучала в университете средневековую латынь.
— Ну, мы-то знаем, что ты изучала ее из-за Питера! Уверена, что ты до сих пор увлечена этим неудачником.
Питер Розе никогда не нравился.
— Он никогда не был неудачником!
— Ты вкладываешь в эти слова слишком много страсти. Я остаюсь при своем мнении.
Мадлен, задумавшись, вошла в лекционный зал и некоторое время стояла за кафедрой, бессмысленно глядя в записи. Она даже не заметила, что в аудитории стало тихо. Студенты ждали начала лекции. Тишина заставила Мадлен отвлечься от собственных мыслей, и она посмотрела прямо в глаза студенту, который несколько недель назад проявлял интерес к ее телу. Выражение его лица оставалось столь же агрессивным. Она вздохнула, сожалея, что испытывает раздражение, а не удовлетворение. Мадлен начала говорить, не спуская с нахального студента глаз.
