Если же посмотреть на кампании Лукулла против Митридата, то мы увидим, что многие операции окончились для него победой во многом благодаря счастливому стечению обстоятельств, без которых эти победы были бы невозможны. Здесь и предательство Луция Фанния под Кизиком, и гибель огромного количества понтийских солдат и кораблей в открытом море, измена Феникса, который охранял горные проходы, появление проводников, которые во время боев под Кабирами провели его войска в неприступное место… Если к этому еще добавить безрассудное поведение понтийской конницы во время атаки римского обоза с продовольствием, то можно действительно подумать, что боги отвернулись от Митридата, — к поражению его привело просто огромное стечение случайностей и нелепостей. И опять-таки царь не был разбит в открытом бою, а в том хаотическом нагромождении событий, которыми закончились многодневные бои под Кабирами, он был просто бессилен что-либо исправить. Но поражение есть поражение, и его катастрофические последствия не замедлили сказаться. Узнав о том, что Митридат велел умертвить весь свой гарем, начальники крепостей стали десятками сдавать Луцию Лицинию свои твердыни. Характерный пример подобного поведения приводит Страбон, рассказывая о том, как поступил в этой ситуации его дед со стороны матери. «Последний, видя, что дела Митридата в войне с Лукуллом принимают плохой оборот, и, сверх того, охладев к царю в гневе за недавнее умерщвление им своего двоюродного брата Тибия и его сына Феофила, он начал мстить за них и за себя. Получив от Лукулла ручательство в безопасности, он склонил к отделению от царя 15 укреплений». Расправу над гаремом простые военачальники и воины восприняли как жест отчаяния со стороны их царя, как признание своего поражения. Боги по-прежнему гневаются на Митридата и не простому смертному, пусть даже и царю, противиться их воле. Но сам Евпатор так не думал.
Глава VII
Отход (70–66 гг. до н. э.)
Азия в огне
Одной из самых трагических и героических страниц Третьей войны Митридата с Римом стала оборона понтийских городов от римского нашествия. Когда Митридат ушел на Восток и стал собирать войска у Кабиры, именно эти города приняли на себя первый удар вражеского вторжения. В меру своих возможностей царь помогал им продовольствием и подкреплениями, а также надеялся со временем снять с них осаду. Но после битвы у Кабиры все изменилось: разгромив понтийскую армию и изгнав Митридата в Великую Армению, Лукулл развязал себе руки и занялся этими городами всерьез. Прибыв к Амису, который продолжал ожесточенное сопротивление, римский командующий был вынужден вступить в противостояние с командиром гарнизона Каллимахом — хорошим стратегом и прекрасным военным инженером. По его чертежам было изготовлено множество боевых машин, которые установили на стенах и с их помощью защитники без особых проблем отражали вражеские штурмы. Видя, что силой город взять не удается, Лукулл решил действовать хитростью. Внимательно изучив своего противника и заметив, что в определенное время Каллимах отпускает солдат на отдых, он дождался этого момента, а затем послал легионы на приступ. Римляне стремительно перевалили через стены и прорвались за городские укрепления, а командир гарнизона, понимая, что дальнейшее сопротивление бесполезно, велел поджечь город и спешно грузить войска на суда. Огонь задержал продвижение легионеров к гавани, и потому на кораблях успели спастись не только царские воины, но и многие из горожан. Лукулл же, видя, что огонь охватывает все большую часть города, велел легионерам приступить к тушению пожара, но не тут-то было! Армия отказалась подчиняться своему командующему, жажда грабежа обуяла римлян, и тысячи легионеров хлынули на улицы города. Мало того, размахивая факелами, они занесли огонь туда, где его еще не было, и вскоре весь город превратился в огромный костер. Хлынувший ливень погасил пламя, но город все же выгорел очень сильно, и Лукулл потратил солидную сумму денег, чтобы впоследствии его частично восстановить, а также оказать материальную помощь погорельцам и беженцам. Вообще же поведение Лукулла как-то не вписывалось в стандартные нормы поведения римских полководцев того времени на завоеванных территориях, и этим он выделялся среди них, словно белая ворона.
Ну а теперь о подвигах коллеги Лукулла — Марка Аврелия Котты, бездарного полководца, но очень амбициозного и тщеславного человека, к тому же чрезвычайно жадного. Котта должен был овладеть Гераклеей, но, на его несчастье, буквально перед самой осадой в город вошел четырехтысячный понтийский гарнизон под командованием Коннакорика. Город был очень хорошо укреплен, и когда Котта взял Гераклею в тесное кольцо, то он, к своему разочарованию, обнаружил, что граждане города сражаются плечом к плечу с воинами Митридата. Понеся большие потери, легионы откатились от стен, — тогда римский командующий отступил от города и, расположившись лагерем на безопасном расстоянии, стал заниматься тем, что попытался перекрыть все подходы к Гераклее, с целью не допустить поступления продовольствия. Занятие похвальное, но бестолковое, поскольку припасы стали поступать морем, а своего флота Котта не имел. Вопиющим примером глупости командующего было то, что он посылал на приступы войска по частям, и главным образом подданных Республики из азиатских провинций; чего он хотел достичь подобными действиями — было совершенно непонятно, это шло вразрез с общепринятыми правилами ведения осады. Ничего, таким образом, не достигнув, Котта решает полностью поменять тактику, сосредоточив все свои силы в одном месте, он попытался с помощью тарана проломить стену и войти в город. Увы и ах! Когда таран неожиданно переломился пополам, горе-полководец впал в уныние и запаниковал, поскольку стал опасаться, что никогда не сможет взять Геракл ею. Следующий день погрузил его в еще большую кручину, поскольку от тарана опять толку не было никакого, и тогда, чтобы хоть как-то оправдать все свои глупости, он свалил всю вину на строителей осадных машин, отрубил им головы, а сам таран сжег. Но парад нелепостей продолжался, и, оставив у стен города небольшой отряд, он со всем войском ушел на равнину, где царила полная безопасность, а сама местность изобиловала припасами. И там он занялся самым любимым делом всех полководцев — стал грабить и разорять окрестные земли, считая, что тем самым он усугубляет в Гераклее продовольственную проблему.
В ответ на это гераклеоты отправили послов в Херсонес, Феодосию и на Боспор Киммерийский, прося помощи, а также заключения союза, и их усилия увенчались успехом, а это, соответственно, означало, что с голоду город не умрет В итоге, помыкавшись вокруг Гераклеи, Котта вынужден был снова вернуться под стены и начал готовить приступ, но тут на него свалилась новая напасть — солдаты не желали сражаться. И он был вынужден снова свернуть боевые действия, а потом, плюнув на то, что придется делиться добычей в случае успеха, послал за флотом под командованием Гая Валерия Триария. Блокада города с моря — в этом теперь он видел свой единственный шанс.
* * *
Как только Триарий привел к Гераклее 43 боевых корабля, так и Котта подвел свои войска к городу, однако защитники не испугались и вывели навстречу врагу 30 своих. Но их корабли не были до конца укомплектованы ни экипажами, ни морской пехотой, поскольку многих воинов приходилось держать на главной городской стене в ожидании штурма войсками Котты. Морской бой долгое время шел с переменным успехом, но в итоге победа осталась за римлянами — в их рядах сражались родосские корабли и именно им они были главным образом обязаны своей победой. Потеряв 14 кораблей, флот Гераклеи был вынужден отступить, а преследовавшие его победители сумели прорваться в большую гавань — с этого момента для осажденных настали черные дни. Корабли Триария стали перехватывать все суда с продовольствием, которые шли к городу, и в итоге в Гераклее наступил голод, а как следствие появилась чума, из 4000 солдат гарнизона от нее погибла 1000. Но город не сдавался, город боролся и мог бы сражаться дальше, но тут вновь на сцену вышло предательство.
Командир понтийского гарнизона Коннакорик, решив, что с него хватит подвигов, и не желая больше подвергать опасности свою драгоценную персону, вступил в сговор с несколькими знатными горожанами, имея намерение передать город римлянам. Мемнон отмечает, что «Коннакорик, правда, остерегался Котты, как человека с тяжелым характером и не внушающего доверия, но с Триарием он сговорился». Что ж, судя по всему, Котта настолько уже был скомпрометирован своей некомпетентностью в любом вопросе, что с ним просто опасались иметь дело и старались по возможности избегать, зато Триарий охотно пошел навстречу пожеланиям предателей. В полночь Коннакорик тихо вывел войска из казарм, и спокойно посадив на корабли, быстренько отплыл подальше от обреченного города. Примерно в это же время остальные изменники открыли ворота Гераклеи и впустили римлян за стены, легионеры потоком хлынули на улицы спящего и ничего не подозревающего города, а моряки перемахнули через городские укрепления. «И только теперь гераклеоты узнали о предательстве. Одни из граждан сдавались, другие гибли. Сокровища и имущество разграблялись. Дикая жестокость обрушилась на граждан , так как римляне помнили, сколько они перенесли во время морского сражения и какие беды испытали при осаде. Они не щадили тех, кто сбегался к храмам, но убивали их и у алтарей и у статуй. Поэтому из страха неизбежной смерти многие убегали из стен города и рассеивались по всей стране» (Мемнон). Часть беглецов попала в расположение войск Котты, узнав о происходящем, он впал в ярость, и вместе с ним стали выражать недовольство его легионы, у которых из-под носа увели столь лакомую добычу. Собрав свои войска, полководец-неудачник повел их к городу, а там едва не началось самое настоящее сражение между сыновьями волчицы. Одни требовали разделить добычу, другие об этом и слышать не желали, и лишь Триарий сумел остановить готовое вот-вот начаться кровопролитие.
