сочным тыквенным колером. Левый угол прятался в бело-розовой пене цветущей не то сливы, не то яблони, у правого подъезда возвышалась здоровенная, выше третьего этажа черемуха.
– Сюда, – Рубен свернул к подъезду, по обе стороны которого хищно торчали десятка два гладиолусовых «сабель» и весело желтели кучки нарциссов.
Вытянув из кармана связку ключей, участковый отыскал планку с универсальной «таблеткой», ткнул в домофонную панель – замок мелодично пиликнул, открываясь.
Подъездное нутро выглядело таким же ухоженным, как и весь дом. Ни кадок с пальмами, ни диванчиков на площадках тут не имелось, но общее впечатление было приятным. Бедненько, но аккуратно. Стены выкрашены бледно-синей краской – дешевой, но довольно свежей, не облупившейся. Решетки перил такие же. И верхние их брусья – коричневые, ровные – наличествовали в полном комплекте.
Дверь нужной квартиры на четвертом этаже можно было бы узнать и без бумажной полоски с печатями, она единственная из всех явно стояла тут с момента постройки дома. Да и красили ее давненько.
Соседняя же, перламутрово-коричневая, тяжелая даже на вид, чуть приотворилась – и тут же снова закрылась.
Квартира покойной Марины Сулимовой тоже оказалась на удивление чистой. Не вылизанной до блеска, но и не заросшей по колено, как бывает у опустившихся ниже дна алкашей. Пол, хоть и зиял проплешинами облупившейся краски, но к подошвам не прилипал, двери, косяки и оконные рамы сохранили остатки когда-то белого цвета. Даже кухонная плита, хоть и пестрела подпалинами и сколами, впечатления загаженной не производила. А вот нутро выключенного холодильника – старого, желтого, с отстающей резиной на дверце – попахивало. И немногочисленные сковородки и кастрюли, как попало составленные в двустворчатый шкафчик, соединяющий плиту и рыжую от старости раковину, были засалены до черноты.
Обстановка единственной комнаты была в том же духе: продавленный диван с двумя такими же креслами, задвинутый в угол стол под ветхой скатеркой, советских времен стенка с покривившимися дверцами. На выдвинутом почти в центр комнаты стуле раззявилась коричневая клеенчатая сумка с какими-то бумагами – справки, счета, тощенькая медицинская карта, несколько открыток и фотографий.
Возле балконной двери белел меловой силуэт. Батарея рядом выглядела на удивление новой. Как, кстати, и на кухне.
– Это с третьего этажа жиличка, когда у себя трубы и батареи меняла, и Маринке тоже все новое поставила, – объяснил Рубен.
– Экая щедрость.
– Боялась, что ее евроремонт могут затопить. Да она не обеднела бы, даже если бы всему подъезду за свой счет новые трубы поставила. Не бедствует: хлебные киоски у нее, пара кондитерских.
– И живет при этом в однушке?
– У нее трешка в центре, а эту она для дочки придерживает, та пока в школе еще.
– А если та замуж выскочит? Дети пойдут – не тесно будет в однушке-то?
– Так если деньги есть, одну продать да попросторнее купить не фокус. Но, кстати, она меня про Маринкину квартиру тоже спрашивала: кому, мол, отойдет.
– Чтобы выкупить и сделать двухэтажные хоромы? – догадалась Арина.
– Хоромы не хоромы, но район тут неплохой, тихий, зеленый, школа, кстати, хорошая. А из двух однокомнатных квартир при грамотном объединении практически четырехкомнатная получается. Трехкомнатная-то точно.
Арина еще немного покопалась в клеенчатой сумке.
– Странно, что фотографии все старые. Смотри, шестой «б» класс, детишки в пионерских галстуках еще. А эта и вовсе… ох, пятьдесят девятый год, «Привет из Сочи!»
– Это, наверное, бабушка Маринкина. А фотографии все старые, наверное, потому что… ну, когда Маринка пыталась лезть по лестнице успеха, ей вряд ли было до фотографий, а потом, должно быть, и в зеркало-то на себя тошно было глядеть, она быстро истаскалась.
Вообще-то, подумала Арина, если девушка надеется, что красота – капитал, с помощью которого можно забраться повыше по социальной лестнице, то фотографии должны быть. Но вслух согласилась:
– Должно быть, так. Пойдемте?
– Не нашли, что хотели?
– Да я не знаю, что хотела. Я когда сводки смотрела, мне показалось, что эта Марина мне кого-то напоминает. Или саму ее я где-то видела. Не обязательно лично, может, как раз на фотографиях. Но, конечно, более… скажем, более человекоподобных. Помоложе, попрезентабельнее. Вот думала: погляжу, авось, всплывет что-то в голове. Но – увы.
– Может, ложная память?
– Запросто. Рубен, можно спросить? Это не по делу, а…
– Откуда у меня армянская фамилия?
– У меня что, все на лице написано?
– Да нет, просто все недоумевают. Меня мелкого усыновляли. Правда, ненадолго, что-то там не заладилось, сдали опять в детдом. Я их и не помню совсем. А фамилия-имя-отчество остались.
– Извините.
– Да за что? Ясно же: у такого типичного русака вдруг эдакие позывные. Клеить печати или так сойдет? – пробормотал он себе под нос, но вдруг резко повернулся к соседней двери. – Тань, хватит подглядывать, а?
– И ничего я не подглядываю! – фигуристая кареглазая девица лениво, точно нехотя, шагнула на площадку и картинно прислонилась к дверному косяку.
Арине тут же вспомнилась стамбульская красотка из «Бриллиантовой руки», которой Миронов объяснял про «руссо туристо, облико морале». Та, правда, громоздилась на высоченных каблуках, а эта щеголяла пушистыми рыженькими, под цвет буйных кудрей, тапочками. Но богатство плоти и брошенный на участкового взгляд были точно такими же, беззастенчиво зазывными.
– Тань, – обреченно вздохнул Рубен. – Чего тебе надо, а?
– Вообще-то это мой подъезд. И не каждый день у меня соседей убивают, имею право поглядеть. Все-таки Маринка мне не вовсе чужая была.
– С чего ты взяла, что ее убили?
– Так печати сколько уже висят? Небось, если бы все чисто было, давно уж кто-нибудь квартирку-то захапал бы. И – стал бы ты ее следователю показывать? – она улыбнулась Арине во все тридцать два зуба.
– И с какого перепугу ты решила, что это следователь?
– А то не видно! Или ты в опечатанной квартире решил с посторонней девицей пообжиматься?
Арина прыснула. Рыженькая Таня посмотрела на нее торжествующе:
– Давайте, опрашивайте меня.
Пришлось подчиниться неизбежному.
– Вы Марину хорошо знали?
– Ну… она постарше, конечно, но как не знать, когда дверь в дверь. То за солью, то так, побалакать забегали.
– Когда выпить не с кем было? – саркастически заметил Рубен.
– А что, двум девушкам уже и выпить нельзя по-соседски? – фыркнула Таня. – Маринка хоть и алкашка была, но ничего так, вменяемая. И голова у нее работала, даже после… ну то есть… вот разговаривает нормально, и язык не заплетается, а после вдруг – бемц, и отрубилась. Вот я и говорю: не шарахнулась бы она о батарею, да ни в жизнь! В первый раз, что ли, наклюкалась?
Точно как те кладбищенские бомжи, подумала Арина, которые, имея изрядный питейный опыт,
