Сделала ставку (скорее всего — неосознанно, инстинктивно) на единственную могущественную силу: есть такая партия. Энтузиазм Московского фестиваля студентов более четверти века назад. Хинди-руси бхай-бхай! Русский с китайцем братья навек! Свободу Патрису Лумумбе! Позор американским агрессорам! НАТО войной чревато! Крепок, как гранит, Варшавский щит!
Имя у нее подходящее, сконструированное, — Революция) Мира. С таким именем только и прыгать со ступеньки на ступеньку по номенклатурной лестнице. С такой внешностью только и прыгать из постели в постель при бардаке (но строго регламентированном), поименованном развитым социализмом.
Нет, не ледяная блядь, наперед прикинувшая, сколько и в какой валюте сострижет с клиента. Деловая женщина времен хрущевской капели. Ленин-Партия-Комсомол! Три непререкаемых авторитета. Мавзолейный муляж и теперь живее всех живых, а такой-то — пророк его.
Алабышеву никто не рискнул бы обозвать увлекающейся натурой — в смысле идей разве что, но не в смысле персоналий.
Алабышева была натурой цельной, никогда не ночевала в разных постелях, так сказать, параллельно. Последовательно — да. Именно по причине цельности: искренне верила, что такой-то — пророк Его, а такой-то оказался тривиальным карьеристом, готовым подложить девочку выше… лежащему партай-товарищу! Тьфу на такого-то! Вычеркивается из жизни! То ли дело — сякой-то! И выше… лежащий он не по причине дворцовых интриг, а в силу подлинных достоинств, да! Как он, сякой-то, шуганул прежнего, такого-то, когда тот посмел намекнуть на… Да она сама придет к сякому-то без всяческого протежирования — просто потому, что сякой-то по-настоящему настоящий, убежденный, порядочный! Недаром Партия доверила ему столь ответственный участок работы!.. Впрочем, по прошествии известного периода обнаруживалось, что сякой-то — нытик, жлоб, бабник и уж точно не пророк Его!.. А на горизонте уже воздвигался эдакий…
Такой-то. Сякой-то. Эдакий. Переэдакий.
Застряла бы Алабышева на уровне девочки для сауны, независимо от уровня потребляющих ее жеребцов. Но — не застряла. Потому что мнила себя не утехой, но равной среди равных. Тоже ведь трудится на идеологическом фронте, тоже сражается за идеалы — инструктор, секретарь, второй секретарь, первый секретарь, товарищ комсомол!
Выше знамя! Кто нигде не унывает? Кто рекорды побивает? Кто врага бросает в дрожь? Кто всех лучше запевает? Каждый скажет, каждый знает: это наша молодежь! (Вас. Лебедев-Кумач)
Была Алабышева аскетом, Р-р-ревмирой! На гвоздях вот только не спала, подобно Рахметову, зато спала на раскладушке, когда не спала на сексодромах очередного пророка Его. Скудность меблировки в квартире на Скобелевском, 17, — военный коммунизм. И вечный бой, покой нам только снится! А зачем ей, Алабышевой, роскошь?! Лично ей — незачем.
Другой компот, если Партия прикажет… м-м… порекомендует. Негоже нашему соратнику, самому молодому и… самому очаровательному, жить в столь аскетических условиях. Что, в конце концов, люди скажут?
Какие еще люди?! Алабышеву не интересует, что скажут люди! Жила бы страна родная и — нету.
Такие. Такие люди. Осознаёте серьезность момента, Ревмира Аркадьевна? Руководящая и направляющая сила не имеет права руководить и направлять из нищенски обставленной обители. Так что вам, Ревмира Аркадьевна, из фондов выделен скромный, но солидный финский гарнитур. И не спорьте!
Очаровательность самого молодого соратника была налицо. Вечный деловой костюм (не один и тот же, чего-чего, а строгих, но разных одежек — и все с застежками! — идеологический работник имел с дюжину, положение обязывает, у себя дома она и без мебели обойдется, но на люди надлежит выходить в хорошей форме — она олицетворяет авторитет организации…). Формы были у нее хороши, форма на ней была хороша.
Сколь пикантно смотрятся дамочки-армейки в уставном военном мундирчике, особенно ежели судьба не обделила мордашкой и фигуркой, да?
Столь же пикантно смотрелась в президиумах Ревмира уже Аркадьевна (деловой костюм — не военный мундирчик, но тоже своеобразная СТРОГАЯ форма).
Потому-то все чаще она и пребывала в президиумах — смотрелась пикантно. Опровергала собой злобные наветы, мол, среди партай-товарищей преобладают старперы и зануды.
Это как роль равноправного партнера в американском кино, на которую (на роль) приглашают непременно симпатичного негра, чтоб зритель убедился: нет никакой дискриминации. Но американцы, известное дело, специально так поступают, чтобы перепропагандировать нестойких. В действительности же негры там стенают под гнетом, приговариваются к электрическому стулу, бедствуют. И только мировая общественность, в авангарде которой понятно кто (личная скромность не позволяет назвать…), еще как-то облегчает печальную участь чернокожего меньшинства.
Странно, однако Алабышева верила и верила: загнивают — они, передовой отряд — мы, большевики, свергли Кровавого и бьемся за всеобщее счастье.
Но при том, что была она — Ревмира, Революция Мира, весьма гордясь именем, еще была она — Алабышева. И ни с чем не ассоциируется фамилия для непосвященных, разве что с оладышком. Однако носительница фамилии при любом удобном и неудобном случае посвящала непосвященных: Алабышевы — древнейший княжеский род на Руси, ведущий происхождение от Рюриковичей! Так-то вот! Двадцать поколений!
Кто сомневается — полистайте в словаре. У Брокгауза и Ефрона нету, и в Гранате нету, но где-то есть, точно есть! (И точно — есть! Но сказано: род Алабышевых прервался в XVII веке на воеводе то ли Серафиме, то ли Тимофее.) Тем не менее Ревмира Аркадьевна настаивала на принадлежности к Рюриковичам с тем же рвением, с коим отстаивала историческое право большевиков стрелять царей на том веском основании, что цари есть цари, и какой большевик не любит уконтропупить царей по причине их существования!
Аккурат та самая путаница со старым и новым стилем! Я — княжеского роду-племени! Я — проводник самых прогрессивных идей самого справедливого отряда людей будущего… и настоящего… да что там! и прошлого!
(Типичный случай типичной шизофрении!
Идите в Москве к бывшему музею Вождя и слушайте: «Большевики продали Россию! (но:) Мы никому не отдадим наших завоеваний!»
Идите в Питере по Невскому и читайте афишку: «В ДК Дзержинского (!) — Вечер белогвардейского романса. 19.30».)
Категоричным был отказ Ревмиры Алабышевой менять княжескую фамилию на какую-то «дробязгу». Хотя Валя всячески настаивал — мягко, но… твердо.
Сошлись на компромиссе — двойная через дефис. Что-то в этом есть. Голенищев-Кутузов, Муравьев-Апостол, Кощеев-Бессмертных… Алабышева-Дробязго.
Ладно, уговорил, речистый. Валя.
(Забавно, однако и для Колчина тесть был Валей — разница в десять лет между мужиками не разница, — и для Алабышевой муж был Валей, даже на людях, даже в коридорах власти, что никак не нравилось Дробязго, — разница в десять лет между молодым мужем и нестареющей женой — это разница.)
В отличие от тридцатилетней высокопоставленной особы, двадцатилетний Валя только-только начинал восхождение. Просто она была и очаровательна, и неприступна одновременно.
Когда сгущались сумерки и зверели комары, наступало время костра. Но никто не рассаживался вокруг огня по своему хотению. А рассаживался каждый по негласному, но ощутимому велению. Особы, приближенные к Ревмире Аркадьевне, и особы в отдалении. Хотя общее настроение на редкость демократично и непринужденно — для того и устраиваются турпоходы, смотры на природе, дабы слиться воедино: несть ни элли… тьфу!., несть ни секретаря, ни рядового члена — все равны!
Надо ли ворошить подсознание, поминать комплексы (а-а, эдипов не эдипов! лишь бы мамочку любил!), бередить юношеские затянувшиеся сердечные раны: она старше! она прекрасна! а я… я бы ей доказал!
А кругом — лесная темень с намеком на хищные страсти-мордасти, зыбкая граница между светом костра и мраком ночи, жар в лицо и зябкий холодок по спине.
За миллион лет до нашей эры.
Вот-вот! Там, в тогдашне самом-самом новом фильме, тоже кругом дикая природа, и героиня в некоем полуголом-шкурном.
А глава и душа компании комсомольцев-добровольцев — похожа, похожа, черт побери! И мысленное приукрашивание — нет его. Только вот переодеть бы главу-душу из гарусного тренировочного костюма в полуголое-шкурное…
Мысленно, только мысленно! Иначе озверелые комары съедят, это вам не стегозавры с тиранозаврами…
Мудрено ли, что карьерные соображения Вали Дробязго затаились, будто и вовсе отсутствуют, зато иные соображения одолели?
Немудрено…
Была оттепель. Были шестидесятые. Были шестидесятники. Ревмира Аркадьевна — шестидесятник. Валя — помладше. Потому и суров. Не тогда, не в двадцать. Но уже в сорок. Когда дочери исполнилось двадцать, а полувековой юбилей мамаши Алабышевой-Дробязго вылился в пьяное слезливое безобразие (но дома, дома — не на людях!).
