В этот миг что-то хрустнуло, и карета резко накренилась.
– Тпру! Тпру! – закричал кучер, удерживая коней.
– Ось сломалась, – подъезжая к скособоченному экипажу, сообщил Жюно.
Бонапарт недовольно выбрался наружу.
– В селении должен быть кузнец.
– Сейчас же пошлю, – предугадывая распоряжение командующего, заверил адъютант.
Генерал кивнул:
– Устроим привал. Вон под тем деревом.
Жюно покосился на место стоянки.
– Быть может, лучше вернуться к лесу? – на миг забывая о субординации, предложил он.
Наполеон удивленно поглядел на старого приятеля:
– Чем же лучше? Сюда намного ближе.
– Одинокое дерево над развилкой, – скривился адъютант, – нехорошее место.
– Нехорошее? – Военачальник удивленно поднял брови. – Чем же таким оно нехорошо?
– Кто знает, мой генерал? Да вы сами поглядите, какой ствол, – точно черти крутили.
– Черти крутили, – насмешливо повторил Бонапарт. – Что за глупости?
– Вон и замок разрушен.
– Ерунда. Юг Франции. Замок, скорее всего, гугенотский. Возможно, его разрушили в эпоху религиозных войн, а может, чуть позже, при Ришелье. Кардинал, не жалея сил, боролся со своевольными баронами, вот и лишал их крепостей, где только мог. Как говорится, пусть уж лучше танцуют при дворе, чем вооружаются на задворках.
– Может, и нет, – продолжал упорствовать Жюно, беспокоясь за любимого генерала. – В таких местах обычно больших грешников хоронили. Клали лицом вниз, и в спину кол, чтоб не поднялся до Страшного суда. Ну а некоторым дьявол такую силу давал, что они и после смерти не до конца помирали. И вот тогда случалось, что вобьют кол в этакого мертвеца, а палка в нем возьми да и пусти корни. И вот злоба посмертная тогда ствол дерева и корчит. Такие места как есть хорошо бы стороной обходить, а уж привал тут делать и вовсе упаси бог.
Командующий армией хмыкнул:
– Я вроде не дитя, чтоб пугать меня такими сказочками.
– Это чистая правда! – возмутился испытанный в боях полковник.
– Друг мой, я и сам люблю послушать рассказы о всякой нечисти, графе Дракуле, призраках и оборотнях. Но одно дело – слушать небылицы вечером у камина, а другое – рассказывать их в походе. – Бонапарт оглянулся, ища взглядом лейтенанта гидов. – Рейнар, галопом в деревню, доставь сюда местного кузнеца, а заодно выясни, что связано с этим местом. Нет ли каких легенд о здешней развилке?
Лис привстал в стременах и, отсалютовав командующему, пустил коня в галоп.
* * *
Талейран глядел на меня с плохо скрываемым раздражением, что радовало и давало определенные шансы на удачный ход переговоров. Всегда лучше застать противника на неподготовленной позиции. А уж такого ловкого, как бывший епископ Отенский, – тем более.
– Думаю, вы не поверите, если скажу, что сердце рвалось сюда и терзалось в разлуке.
– Не поверю.
– Тогда сформулирую по-другому: мне, а вернее, тем, кто стоит за мной, – я сделал многозначительный жест, давая возможность подумать, что я имею в виду принца Конде, – было очень интересно узнать, кто еще играет в эти шахматы. А то ведь странно получается: белые, всякая чернь и еще не пойми кто, какие-то серые…
Талейран нарисовал на лице любезную улыбку, столь же неотделимую от царедворца, как пудреный парик:
– Насколько мне известно, его высочество давал вам несколько иные наставления.
– Да, но это было еще до того, как принц закончил позировать для портрета. Согласитесь, выполнять его поручение, не разузнав предварительно, кто прислал к этому достойному человеку мертвого художника, было бы крайне неосмотрительно.
– А вы, стало быть, человек осмотрительный?
– Все мы действуем в меру сил.
– По-моему, барон, у вас их опасный избыток. И это, – улыбка на его губах стала чертовски недоброй, – мешает упорядоченной работе мозга. Но все же, – Талейран поправил торчавшее в чернильнице перо, – вы мне определенно нравитесь. Вас отличают ловкость, отвага и, что немаловажно, удача. Я просил де Морнея доставить вас сюда, желая увидеть своими глазами, что вы собой представляете. Надеюсь, вы не собираетесь стрелять в меня или рубить саблей?
– Это было бы глупо.
– Рад, что вы это сознаете. Тогда, будьте столь любезны, уберите оружие. Оно наводит меня на мысль, что собеседник мало чем отличается от злобного пса. А для него аргумент один – палка. Если бы я числил вас таковым, поверьте, дорога в Париж стала бы последней в жизни столь многообещающего офицера.
– Что ж, – я засунул пистолет за пояс и прислонил клинок к стене, – вот мы и увиделись и, надеюсь, вполне присмотрелись друг к другу. Признаюсь, я достаточно услышал, чтобы осознать – полагаться на вас не стоит.
– Кому полагаться?
– Франции и принцу Конде, – горделиво объявил я, думая про себя, что вряд ли сыщу кого-нибудь, кто мог бы в здравом уме разделять другую позицию. Во всяком случае, без риска поплатиться за наивность кошельком, головой и всем, чем только можно.
– Да, вы правы, – согласился мой собеседник. – Франция – это абстракция, совокупность территорий и великое множество людей, числящих друг друга непримиримыми врагами. Нет никого, ни единого человека, на которого могла бы положиться Франция. Что же касается моего старого приятеля Конде, он храбрый солдат, но, увы, не политик. Куда ему думать о судьбах мира! Его способности ограничены исключительно войной, диверсиями и обходными маневрами.
В вас я вижу несколько больше здравого смысла, чем в нем, и только поэтому, месье, продолжаю аудиенцию. О да, конечно, вы мните, что застали меня врасплох, навязали условия встречи, – министр продолжал улыбаться. – Не тешьте себя иллюзиями. Конечно, вы проявили несколько больше прыти, чем я ожидал, браво. – Талейран с нескрываемой издевкой похлопал в ладоши. – Но это мало что меняет. В любой миг я могу прервать нашу беседу печальным для вас образом. Вы, конечно, слышали об ублиетках?
– Конечно. Это каменная труба, оснащенная множеством отточенных лезвий, сверху закрывается опускающейся частью пола…
Я побледнел. Это устройство довольно часто встречалось в замках эпохи Возрождения. Само название его происходило от глагола «ублие», то есть «забывать». Одно движение ноги, скрытая педаль опускала фальш-плиту, и тело обреченной жертвы падало в трубу, пролетая сквозь адскую мясорубку. До самого низа долетал лишь фарш в обрывках одежды.
– Так вот, эта комната, исключая место, где я сижу, – одна сплошная ублиетка. И потому вопрос, вы ли застали меня врасплох, или я заманил вас в западню, разумней не поднимать.
– Договорились, – кивнул я. – Итак, вы знаете, для чего мы с другом прибыли во Францию. Теперь позвольте узнать, для чего вы желали меня видеть?
Талейран дернул плечом:
– Забавный вопрос. Для того, чтобы предложить службу. Или, если вы будете пытаться мне мешать, решить вашу дальнейшую участь.
– Службу? Мне?
– Да, барон. Вы можете куда больше, чем просто отдать жизнь за одного из никчемных претендентов на французский престол. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Я был подле них в Версале, когда решался вопрос не только о королевской власти, но и, как показала жизнь, об уничтожении государя и его семьи. Это жалкая кучка ничтожных трусов, не способных ни на что, кроме ловкого ношения элегантных камзолов и пудреных париков, да еще повторения пустых, высокопарных фраз. В этом смысле ничтожный корсиканец, выскочка, на которого сейчас едва ли не молятся и в лагере республиканцев, и даже у вас, роялистов, куда предпочтительней высокородных разжиревших котов. Никакие глупые эмоции не помешали ему окропить картечью мятежников на паперти святого Роха.
Заметьте, в тот раз вооруженная толпа выступила за короля с той же энергией, с какой прежде горланила против. И что же? Минуло всего несколько лет, и военный предводитель роялистов ищет дружбы с убийцей тысяч единомышленников! Не забавно ли? Конечно, именно на него, а никак не на меня сможет положиться Франция!
Бывший епископ остановил поток красноречия, чтобы полюбоваться достигнутым эффектом.
– Так вот, барон, я предлагаю вам службу, куда более благородную, нежели роль почтальона в столь дивных переговорах. Вы беспокоитесь о Франции, полагаете, что ей нужен король. Я не спорю. Более того, я всецело поддерживаю это мнение. Но это должен быть новый Карл Великий, который, пройдя школу страданий, через бесконечные испытания обретет истинное право на трон.
– Вы говорите о Людовике XVII?
– Да, о нем. О мальчике, которого необходимо спасти и подготовить к тягчайшему и в то же время почетнейшему из земных венцов – короне христианнейшего короля!
Не зная Талейрана, будь я лишь храбрым, удачливым капитаном пикардийских шевальжеров, выброшенным революцией из родной страны, я бы, пожалуй, вскричал: «Я к вашим услугам, месье!» – и предложил свою шпагу и жизнь для достижения святой цели.
Но у меня не было и тени сомнения, что высоким словам министра грош цена. Осталось понять, чего он на самом деле добивается. Одно было ясно – Талейран заинтересован отыскать дофина и даже посадить его на престол. Возможно, чтобы стать при нем новым Ришелье. Но как-то слишком мелко. Скорее, это лишь крохотная часть куда более далеко идущего плана.
