называем панскостью, всё складывается из мелких формулок, из обычного человека делая избранное существо. Те, которым не хватает предметов, представляющих избраннейшую натуру, старается заменить её видимостью, которая выглядит как высокие каблуки у тревиков. Человек от них выше не становится, но кажется чуть более высоким. Сколько мы видим в жизни убогих людей, которые вокруг себя прикидываются господами, немного есть таких, которые этой комедии гнушаются и как только могут стирают как можно быстрей розовый цвет и белила.
Из особ, входящих в нашу повесть, выберем два примера для доказательства, хотя доказательства нашего утверждения в жизни ежедневно встречаются. Пан Эдвард, сын бедного шляхтича, прикидывался панычем костюмом, обычаем, отношениями, которые поддерживал. Этот хомут общественных конвенций, в котором другим так трудно ходить, для него был очень приятным ошейником.
Панна Ядвига, рождённая в достатках, в родственных связях с первейшими семьями, рада была и счастлива, когда могла освободиться из салонной шнуровки, какое-то естественное притяжение она чувствовала к этому свету, в котором меньше нужно лгать, а больше распоряжаться собой. Когда увидела теперь, что она свободна, в свободном жилище, с вольной волей избрания себе общества, какое ей больше могло прийтись по вкусу, почувствовала себя новым образом счастливой. В дороге уже весь план новой жизни они с Эммой состряпали. Обе не имели семьи более близкой, чем все несчастные, сиротство которых сделало их братьями, поэтому решили посвятить себя служению тем, которым никто не служил. Панна Эмма возвращалась только к бывшей работе, Ядвига должна была больше обдумать именно, чтобы не подвергать себя и дольше действительно быть полезной.
Сразу на следующий день узнав о прибытии, прибежал Кароль, которого Ядвига после того, как несколько месяцев не видела, нашла неприятно изменившимся. На нём видна была та постоянная неприятная забота, тот завал работы, который часто в один день пожирает запас сил, предназначенный на годы. Несмотря на отвагу и привычку к опасности, постоянная необходимость скрываться и то стояние над пропастью сильнее даже чувствовались в его натуре. Он был хмурый и грустный; в преддверии решительной борьбы с такими неравными силами, с таким отсутствием всего, что ей могло дать надежду на победу, самой энергией и жертвой без границ нужно было заменить всё, что нам не доставало. Не удивительно также, что эта энергия даже в людях великой отваги в итоге понемногу должна была исчерпаться. Всё ближе был виден решительный день, день восстания, которого ничто задержать не могло, и даже с первых начинаний которого преимущественно зависело всё будущее. Поэтому забота была неизбежная, потому что тут всё ставилось на карту, а победа была более чем сомнительна. Кароль тайно во всей работе невольно выражал собой тяжкое беспокойство той минуты ожидания, более страшной, может, чем сама борьба.
Ядвига нашла его печальным, отречённым, молчащим, как человека, на совести которого тяготела огромная ответственность. И он также видел в ней перемену, которую произвели долгое терпение и тоска.
– Ну, – сказала она, подавая ему руку, – я тут снова, пришла за приказами и командой. Я знаю, что много сделать не могу, но желаю служить как можно более горячей; предвидя будущее, я собрала все деньги, какими только в эти минуты могла распоряжаться. Они довольно значительные, они к вашим услугам. Кроме этого, у меня в руке паспорт, в худшем случае хоть как посланец может пригодиться. В Варшаве я контрабандой, но моё жилище как женщины может вам служить безопасным складом для помещения печатного станка или отбывания совещаний, которые нуждаются в тайне. Я специально выбрала дом в стороне так, чтобы нелегко было шпионить, повторяю вам, что буду очень счастлива, если на что-нибудь смогу пригодиться.
– А, пани! – сказал Кароль. – Вы действительно достойны поклонения, среди собственных проблем думаете только об общем деле, прибываете сюда, подвергая себя, забываете о себе, хотели бы быть только как можно более полезной стране, мы привыкли уже теперь к самопожертвованию, но такого, как у вас, я не знаю.
– Не будем говорить друг другу комплиментов, – ответила зарумянившаяся Ядвига. – Будем кормить ими, если нужно, тех, что этим привыкли подкрепляться, а друг другу, дорогой пане, искренне скажем дружескую правду. Что же значит эта вся моя готовность к услугам, когда эти руки, которые вам вытягиваю, великой тяжести не поднимут?
– Вот уж! – сказал Кароль, усмехаясь. – Без всякой лести скажу вам, пани, что вы прибыли очень вовремя. Правительство Маркграфа становится всё более тяжёлым, усиливает полицию, устраивая её то на прусский манер, то английским способом, клика, окружающая Брюловский дворец, полна дилетантов-шпионов, которые исполняют эти обязанности, уверяя себя, что делают это от любви к родине. Открыли уже несколько типографий, всё трудней становится укрыться, поэтому каждое новое подкрепление, которое к нам прибывает, очень желанно. Маркграф с теми, что его окружают, для нас, может, более опасен, чем множество самых жестоких русских. В его лагере найдутся люди, которых бывшее положение и связи в обществе делают для нас ужасными. Они нас знают лучше и когда русские идут вслепую, они делают наверняка. Приближаются очень решительные минуты.
– Говори, пан, что мне дашь делать?
– Это потом, – сказал Кароль, – само найдётся.
– Я умираю от страха за тебя, – прибавила Ядвига. – Непонятно, как ты сумел выдержать и избежать до сих пор преследования, постоянно будучи под их рукой.
– Я убеждён, – отвечал спокойно Кароль, – что в этом всём не фатальность, но разумное управление судьбами больше делает, чем люди. Мы – только инструменты в руках Божьих, согласно Боссюэ, в руках судьбы, согласно философии, а говоря по-польски: Провидения. Пока я на что-нибудь нужен, эта рука вырвет меня из всяких опасностей; когда закончу своё дело, а капелька моей крови для пользы дела станет необходима, тогда погибну и другие меня заменят. Всё до сих пор в этом чудесном нашем деле идёт так, как человеческий разум никогда бы не предвидел; даже некоторые наши ошибки, пугающие на минуту, Провидение может оборотить на пользу этому делу. О себе нечего думать. Никогда эгоизм так чудовищно не выдавался, как сейчас.
– Да, – сказала, улыбаясь, Ядвига, – но как же мало людей на вершине этих принципов смогут выстоять.
– Верьте мне, пани, – сказал Кароль весело, – что есть тысячи, а что удивительней всего, простых и скромных работников в этой винницы, которые духом стоят, может выше нас. Тысячи этих людей вмешаны в наше дело; это челядь, ремесленники, люд необразованный, а за исключением совсем испорченных, которые также стоят сбоку или дают себя тянуть правительству, все эти муравьи чудесно работают, что больше, в случае опасности, рядом со смертью, под
