угрозой картечи стоят как христианские мученики. Предательство почти неслыханно, инстинкт в деле чудесный, послушание непередаваемое. Не знаю, какой бы народ из тех, которые больше всех хвалятся цивилизацией, согласился бы на такую самоотверженность. Сами увидите, пани, когда, не сомневаюсь, придётся вам столкнуться с народом.
– Может ли быть правдой, – спросила Ядвига, – что правительство, видя такое раздражение страны, такой высокий настрой духа, подумает об изгнании, о рекрутском наборе, который, естественно, ещё на ступень выше его поднимет.
– Кажется, что рекрутский набор ужё решён, Маркграф рассчитал всё аж до возможности восстания, может, ошибается только, думая, что его легко сумеет раздавить, что набор даст ему в руку все подвижные элементы, и что, постригши и одев в мундир красных, над остальной угрозой и грозой будет господствовать. Мы знаем, что в Петербурге немного отвергают проект рекрутского набора по вполне исключительным условиям, но Маркграф стоит при своём, утверждая, что только таким способом успокоит страну, говорит, что прыщ нарывал и должен лопнуть.
– Но это будет бесспорно сигналом к восстанию?
– Они как раз на это рассчитывают; думают, что без оружия, без вождей, среди зимы, восстание будет несколькодневным, что схватят и солдат, и командиров, всё это вышлют в Сибирь и революционную эру закончат триумфом.
– Всё это может быть, – говорил дальше Кароль, – но равно также может быть, что восстание примет размеры гораздо более обширные, чем ожидают, что то, что они считают горстью, окажется тысячами.
– А стало быть, – промолвила Ядвига, – мы приближаемся к решительной минуте.
– А поэтому всеми силами надобно готовиться к ней, пользоваться каждой минутой, каждой их ошибкой, организоваться, сосредоточиться, работать так, как если бы завтра собирались выступить.
Разговор, начатый таким образом, долго ещё развивался на этом фоне. Ядвига привезла новости из провинции о настрое крестьян, духовенства, населения местечек и фабричных рабочих, взамен узнавала каждую минуту новые для себя вещи, потому что в эти несколько месяцев, проведённых в деревне, во время такой горячей жизни уже произошло много вещей, неизвестных для неё. Начала потом расспрашивать о бывших своих знакомых, с испугом узнавая, что почти все её претенденты пошли в правительственную службу и усиленно служили Маркграфу. Даже пан Эдвард ожидал вице-рефрендарства, граф Альберт был уже назначен референдарием, иные позанимали должности во всевозможных дирекциях, при совете страны и тому подобном. Их связи делали теперь встречу с ними опасной для панны Ядвиги, должна была избегать всякими способами, дабы не быть узнанной и выданной бывшими своими приятелями. А поскольку одна сразу из типографии должна была переехать в своё жильё и от судьбы её зависела деятельность, которую ей доверили, нужно было очень остерегаться, дабы не быть открытой. Несколько часов они потратили на живую беседу, а хотя оба её желали, хотя в сердцах сильно кипело чувство, ничуть не поведали словами, которые могли бы их выдать. Они чувствовали, что в эти великие минуты настоящим грехом была даже самая чистая любовь, которая могла отрывать от любви к родине, и не они одни, но практически вся молодёжь в эти торжественные часы была словно в святыне во время жертвоприношения на мессе, когда никто, стоя рядом с любимым, даже глядеть на него не смеет, а все глаза на алтаре, а все души в молитве, а все сердца в Боге. Такого отрыва от земли, от всего, что на ней самое дорогое, никогда не покажет нам история; любовники, семья, супруги забывали о себе, чтобы только служить родине. Страх, это великое средство в иные времена, тут был скорее стимулом, чем тормозом, не сдерживали опасность, но приманивали её.
Среди разговора вбежала панна Эмма, волоча за собой шаль, теряя платок, в шляпе, которая спадала на её плечи, вся разгорячённая тем, что видела и слышала в городе. Она облетела уже всех своих знакомых, была под цитаделью, знала кого вывезли, кого взяли, даже кого должны были искать сегодняшней ночью. Ни одна правда и слух, кружащие по Варшаве, не ушли от её уха. Переписала сколько учениц было в школах, сколько собрали взносов, словом, была уже au courent[13] всего, а по её улыбки, весёлости, видно было, что чувствовала себя в своей стихии. Начала доставать из всех карманов бумаги, которые принесла, смеялась, пела, обнимала Ядвигу, хотела поцеловать Кароля, который её за это был вынужден поцеловать в руку, и села, наконец, провозглашая, что пригласила на вечер двух своих подружек, так как не имели ещё времени наговориться друг с другом. Ядвига обняла её с чувством почтения к такому достойному и неутомимому сердцу. Вскоре подошли две пани, прибыл Млот, который уже узнал о возвращении Ядвиги, и вечер прошёл на горячих домыслах того закрытого будущего, хоть маленькую частичку заслоны которого каждый старался поднять, но никто достичь его не мог. Глухие вести опередили более точную ведомость об императорском приказе, изданном 1 сентября, чтобы королевство, в течении семи лет отдыхающее после николаевских принудительных рекрутских наборов, доставила налог кровью захватчикам. Чем для польских солдат была московская служба, мы уже о том говорили. За малым исключением был это декрет о медленной смерти, потому что из тысячи едва несколько сот имело некоторую надежду на возвращение. Рассчитали, что в Пиотрковском с 1831 по 1862 гг. из одиннадцати тысяч забранных вернулось едва четыреста калек, измученных и непригодных для работы. Таким образом, были две дороги для избежания этой судьбы: или массовая эмиграция за границу или отчаянное восстание. Рекрутский набор в минуты такого великого раздражения сам собой был как бы призывом к восстанию, характер его делал её, как правильно все поняли, бессовестным изгнанием. Несмотря на то, что рекрутский набор во всём государстве и королевстве должен был отбываться по жребию, этот набор с 1860 года был полностью предоставлен произвольному выбору власти. Очень ловко старались это приукрасить, но никого не ввели в заблуждение слова императорского распоряжения. Под предлогом, что урегулирование отношений собственности требовало беречь население деревни, постарались исключить их из проскрипции, чтобы не раздражать и привлечь к правительству. Что до остального населения, выбирать из него поручили административным властям, давая весьма широкое поле дозволенности, потому что все прежние законы, представляющие исключения, отклонили.
Таким образом, правительство могло, опираясь на это распоряжение, брать кого хотело, сколько хотело, и тех, которые ему казались наиболее опасными, призвать на службу, которая в России, не как почёт, но как наказание считают. Этот указ особенное внимание обращал на общественные классы, которые принимали более живое участие в движении, на мелких владельцев, арендаторов, смотрителей, ремесленников и вообщем городское население.
