На дворе уже совсем стемнело, когда Катрин услышала приближающиеся к дому голоса. Не в силах сдержать волнения, она кинулась открывать дверь. Но гости были еще далеко.
«Только бы это оказались они!»
Да, это были они. Жюли шла впереди, закутанная в старую черную шаль, с теплой косынкой на голове. Орельен брел следом, запрятав подбородок в поношенный шерстяной шарф и засунув руки в карманы.
Войдя в дом, Жюли сняла косынку, и Катрин увидела, что волосы ее припудрены тонкой белой пылью. Франсуа удивился.
— О! — сказала Жюли. — Я так спешила к вам, что не успела распустить волосы и вычистить их щеткой. На это ушел бы целый час. В карьерах Марлак мы все похожи на старух — такие белые у нас волосы.
— Разве это работа для девушки? — возмутился Франсуа.
— А почему бы нет? Конечно, работа тяжелая, но лучше быть работницей, чем служанкой. Не люблю я заниматься хозяйством, а особенно стряпней…
— Когда-нибудь счастье обернется и в нашу сторону, — сумрачно заметил Франсуа.
— Хорошо бы! — вздохнула Жюли.
У нее было худое, угловатое лицо и живые глаза. Держалась она очень прямо, носила сабо с толстыми каблуками, чтобы казаться выше, и выпячивала вперед свою плоскую, еще мальчишескую грудь.
— Может, и мне наняться на работу в карьеры? — спросила Катрин.
— В карьеры? — Орельен едва не задохнулся. — Нет, нет, ты слишком слаба для этого, Кати, и потом, ты же не хочешь, чтобы твоих сестренок отдали в приют? Что они будут делать весь день без тебя?
Жюли выпрямилась, покачала головой и снисходительно добавила:
— Чтобы работать в карьерах, милочка моя, надо быть двужильной.
«Что это с ними? — подумала Катрин. — Они, верно, воображают, что у меня в жилах не кровь, а свекольный сок? Как будто я стою меньше, чем эта выдра Жюли?» Но слова Орельена насчет сестренок тронули ее, к тому же работа в карьерах была, наверное, не очень-то веселой.
— Кстати, — спросила она, — вы слышали вчера, что болтала Фелиси о сиротском приюте при монастыре Кармелиток? Ерунда какая-то, верно?
— Конечно, ерунда, — заявила Жюли. — Когда у нас умерла мама, тоже были такие разговоры. Все соседи советовали тогда отцу отдать нас в приют. Но мы с Орельеном сказали папе, что не останемся там ни одного дня, что мы убежим и попросим бродячих цыган увезти нас в своем фургоне или станем попрошайками и даже ворами. И видишь, он оставил нас с собой. А ведь у нас не было старшей сестры, вроде тебя, чтобы присматривать за нами.
— Самое трудное, — застенчиво вставил Орельен, — это заработать деньги.
Если Кати не хочет отдавать девчонок в приют, ей придется ходить только на поденную работу.
— Я уже думала об этом и ничего не придумала, — вздохнула Катрин.
— Не забывай, — сказал Франсуа, — что через несколько месяцев я поступлю на фабрику.
Глаза Жюли сверкнули.
— Еще успеешь туда поступить! — торопливо заговорила она. — Лучше сиди дома и вытачивай свои веретена. Потому что, работая учеником…
— Как только я распрощаюсь с костылями, дядюшка Батист возьмет меня к себе в мастерскую. А он, насколько я понимаю, лучший рабочий на фабрике.
Говорят даже, что другого такого мастера нет во всей Франции… Он научит меня своему ремеслу.
— Это верно, — подтвердил Орельен, — старик — король своего дела, и его работа хорошо оплачивается. — Обернувшись к сестре, он спросил: — Почему ты против того, чтоб Франсуа поступил на фабрику?
— Потому что… потому что… — пробормотала Жюли, и по ее блестящим глазам и нахмуренным бровям видно было, что она сильно рассержена. Она кусала свои красиво очерченные губы; верхняя сложилась в капризную гримаску.-…из-за его здоровья, — закончила она.
— Из-за здоровья ли? — усмехнулся Франсуа, почесывая затылок.
— А из-за чего же еще? — вспыхнув, спросила Жюли. Щеки ее пылали, глаза были полны слез. Катрин уже не раз наблюдала эти внезапные вспышки гнева у подруги, когда, например, какая-нибудь девушка, из Ла Ноайли приходила к Франсуа за веретенами, а он, шутки ради, просил заказчицу взять его под руку и прогуляться с ним вокруг дома.
Желая предотвратить надвигавшуюся грозу и досадуя, что они отвлеклись от цели, Катрин громко сказала:
— Но мы так и не решили, как нам быть с Клотильдой и Туанон…
Сестренки, игравшие около станка Франсуа, услышали свои имена и подбежали к Катрин.
Она попробовала отослать их обратно, сказав, что маленьким нечего вмешиваться в разговоры старших, но девочки заупрямились.
Орельен состроил им уморительную гримасу. Он умел, как никто, в мгновение ока преобразиться в чудовище, в страшилище, в петрушку. Девчонки прыснули со смеху и тоже принялись показывать друг другу языки, косить глазами и расплющивать пальцами носы.
А Орельен, перестав дурачиться, предложил:
— Пусть остаются здесь: надо рассказать им, в чем дело.
— Рассказать им?! — воскликнула ошеломленная Катрин. Орельен нагнулся к девочкам.
— Слушайте меня внимательно, — сказал он.
Клотильда и Туанон думали, что он снова начнет показывать им что-то смешное, и были весьма разочарованы его серьезным видом.
— Слушайте меня внимательно, девочки, — повторил Орельен. — Вы ведь всегда ласковы с вашим папой, верно?
— Угу, — ответила Клотильда.
— Угу, — повторила, как эхо, Туанон.
— Так вот: надо быть с ним еще ласковее. У вашего папы большое горе. Он очень обрадуется, если вы будете его целовать, когда он возвращается с работы; если будете называть его «папочкой»; если скажете, что не хотите с ним расставаться.
Все глядели на девочек. Туанон, по-видимому, находила все это очень смешным, но Клотильда беспокойно озиралась по сторонам.
— Вы поняли, что сказал вам Орельен? — спросила Катрин. — Вы должны быть очень ласковыми с отцом, почаще целовать его и говорить: «Мы не хотим расставаться с вами, папочка!»
Клотильда глубоко вздохнула и спросила:
— А какое у папы горе?
Т уанон, уже усевшаяся, по своему обыкновению, на пол, заявила:
— Мы не станем называть его папочкой, потому что он уже большой.
Орельен был явно раздосадован. Жюли пожимала плечами. Франсуа растерянно раскрывал и закрывал свой нож. Катрин нагнулась, взяла Туанон на руки, притянула к себе Клотильду.
— У папы большое горе, потому что мама была больна, очень больна, вы сами видели. Пришлось унести ее далеко, так далеко, что мы больше ее никогда не увидим…
— Никогда не увидим?! — вскрикнула Клотильда. Катрин вздрогнула, как от удара. Франсуа поспешил к ней на выручку.
— В общем, понимаешь, Клотильда… мы ее, может, и увидим, но только не скоро… И потому, если вы будете чаще целовать отца и говорить ему, что хотите остаться с ним, вы его утешите…
— Только не говорите ему, что это мы научили вас, — добавила Жюли, — а то он перестанет вас любить…
— Ну конечно, мы не хотим расставаться ни с папой, ни с Кати, ни с Франсуа, — серьезно сказала Клотильда. — Да и куда мы денемся?
— Бедняжки, — пробормотала Жюли.
— Значит, вы думаете, что отец не будет упорствовать? — с тревогой спросила Катрин.
— Будь спокойна, — ответил Орельен.
— Но если у нас не хватит денег, чтобы прокормить их, то виновата буду я!..
— Да нет, Кати, не бойся, — продолжал Орельен. — А деньги… если надо, я всегда раздобуду немного…
— Вот еще новости! — удивилась Жюли. — Обещания давать легко, а вот попробуй их выполнить! Где ты их возьмешь, деньги? Твой и мой заработок хозяин отдает на руки отцу. Значит…
— Ну что ж! Буду искать разную случайную работу — собирать одуванчики, грибы, ягоды, колоть дрова соседям — мало ли что! Несколько су всегда можно заработать…
Жюли нахмурила брови: ей, видимо, стало неловко, что она подвергла сомнению слова брата. Желая выглядеть не менее великодушной в глазах Франсуа, она поспешила заявить:
— Это верно! Орельен прав. Я тоже могу подрабатывать: шить, собирать грибы… Мы вдвоем будем помогать вам.
— Так, словно мы с вами братья и сестры, — сказал Франсуа.
— Верно, — подтвердила Жюли.
— И еще раз спасибо за яйца, — добавила Катрин.
— Какие яйца? — удивилась Жюли.
Она внимательно посмотрела на смутившегося брата.
— Орельен принес вам яиц?
— Да, и самых свежих! — ответил Франсуа.
— Ну ладно тебе… пойдем… — пробормотал Орельен, вставая и торопливо направляясь к двери, словно хотел любой ценой прервать неприятный для него разговор. — Нам давно пора идти ужинать…
Вслед за ним поднялась с места и Жюли. Она поцеловала Катрин, затем Франсуа. Орельен отвернулся и поднял щеколду.
Не успели брат и сестра Лартиги уйти, как вернулся с работы отец.
Когда все сели ужинать, Клотильда слезла со своего стула, подошла к отцу, вскарабкалась на лавку рядом с ним, обвила ручонками его худую морщинистую шею и звонко поцеловала в щеку. Жан Шаррон, удивившись, обернулся к дочери и посмотрел на нее с улыбкой. Сколько месяцев Катрин не видела улыбки на его усталом лице!
