— Как же я устала, — сказала г-жа Тоблер.
Паулина опустилась перед хозяйкой на корточки и сняла с нее ботинки. Г-жа Тоблер сидела на кушетке, а Йозеф, стоя рядом, думал: «Признаться, я бы не возражал, если б она мне сказала: сними с меня ботинки! Уж я бы с радостью нагнулся».
Она уронила перчатку, Йозеф поспешил ее поднять.
Г-жа Тоблер подарила его бледной улыбкой и с благодарностью заметила:
— Какой вы услужливый! А ведь так было не всегда. Надеюсь, мой муж скоро вернется?.. Как ваши-то дела, Йозеф?
— Очень, очень хорошо, — ответил он.
Паулина давно вышла из комнаты.
— Вы просто еще молоды, вот и говорите так, да, наверное, вам иначе и нельзя, — сказала она. — А у меня такая тяжесть на душе.
— У вас неприятности?
Да не без того. Но эта маленькая неприятность ее мало трогает. Нынче ее одолевают всякие мысли. Может, Йозеф сыграет с нею в ясс? Да? Очень мило. Как раз сейчас ей ужасно хочется поиграть в карты. Наверно, это пойдет ей на пользу.
Они уселись за стол и начали игру. Паулина накрыла для г-жи Тоблер легкий ужин и опять ушла. «Возможно, эта женщина склонна к легкомыслию и в то же время к меланхолии. Вполне возможно. А я, между прочим, дурак!» — думал помощник.
— Старуха не очень-то расположена давать деньги, — обронила посреди игры г-жа Тоблер.
— Кто? Ах да! Мамаша Тоблер. Охотно верю. Но придется ей раскошелиться.
— Вот именно, — поддакнула г-жа Тоблер.
Оба засмеялись. «Опять легкомыслие», — подумал счетовод и письмоводитель технического бюро К. Тоблера. Н-да, фирма… В конце концов, он и правда человек солидный. Вот они вновь сидят вдвоем — она, «непостижимая женщина», и он, «забавный человек». Йозеф невольно издал громкий смешок.
— Что с вами?
— О, ничего! Глупости.
Она стала серьезной: надо полагать, он смеется не над нею? На что Йозеф заметил, что является все же служащим фирмы, а хозяйка вставила: мол, она тешит себя надеждой, что он впрямь чувствует себя таковым. Вздрогнув, он бросил на стол карты и сказал, что у серьезного и солидного служащего нет привычки ночи напролет резаться в карты. Засим он встал и, ожидая, что она окликнет его, пошел к двери. Но г-жа Тоблер дала ему уйти.
Йозеф не стал подниматься к себе, а спустился в контору, зажег лампу, сел за свой стол и написал управляющему посредническим бюро.
Милостивый государь!
Покорнейше прошу Вас не оставить без внимания мою скромную персону, буде Вам подвернется подходящая для меня вакансия. Я не испытываю ни малейшего желания вновь сидеть без работы, а такая опасность существует. Ситуация у нас тут, г-н управляющий, день ото дня ухудшается. Поэтому на всякий случай имейте меня в виду.
Остаюсь
искренне преданный Вам Йозеф Марти.
Не успел он сунуть письмо в конверт и надписать адрес, как в саду послышались шаги. А полминуты спустя в контору вошли г-н Тоблер и еще двое мужчин, очевидно завсегдатаев «Парусника». Они громко переговаривались, смеялись и, судя по всему, были полны хмельного задора.
Что это у Йозефа за дела в такую поздноту? — нетвердым голосом осведомился Тоблер. Ну, по крайней мере, у него как будто бы и впрямь прилежный и самоотверженный помощник, заметил он далее, оборотись с улыбкой к своим карточным партнерам. Но теперь Йозефу пора закругляться, завтра тоже день будет. С этими словами инженер подошел к двери, которая вела на жилую половину, и во все горло рявкнул: — Паулина!
— Да, господин Тоблер! — послышалось сверху. — Принесите-ка в контору парочку бутылок рейнвейна! Да побыстрее!
Йозеф коротко пожелал вновь пришедшим спокойной ночи и ушел к себе, но вполне мог бы и не прощаться: они и думать про него забыли, у них было совсем другое на уме. Троица расселась, верней, чуть не разлеглась на чертежном столе, толком не разбирая, куда ее занесло. Ноги свои они водрузили на стулья, а хмельные и сонные головы то и дело приходили в теснейшее соприкосновение с чертежными набросками Тоблера. Сам Тоблер, с трудом удерживая равновесие, набил свою трубку, а когда наконец появилось вино, очень старательно и очень неуклюже наполнил бокалы, после чего началась попойка вперемежку с храпом и протяжными зевками. Инженер, сохранивший покуда малую толику здравого смысла, внезапно решил употребить ее на то, чтоб разъяснить друзьям-собутыльникам суть своих изобретений; но его затея была встречена хохотом и полнейшим непониманием. Серьезный мужской взгляд на мир валялся под ногами — вместе с брошенным на пол разбитым, расплескавшим свое содержимое бокалом вина. Мужской и человеческий рассудок горланил и орал так, что стены дома прямо ходуном ходили. Вдобавок ко всему, что он тут учинил, Тоблер весьма бестактно вознамерился громким голосом кликнуть в контору жену, чтоб, как он объявил, познакомить ее со своими друзьями. Она спустилась вниз, правда не вошла, а только приоткрыла дверь и заглянула в комнату, но тотчас исчезла опять, отшатнувшись в испуге, как она наутро сказала мужу, от мерзостной и гадкой картины, которая открылась ее глазам и которую даже голландский художник-жанрист, мастер по части изображения хмельных компаний, не смог бы нарисовать убедительней и ужасней, чем она была наяву. С исчезновением г-жи Тоблер попойка отнюдь не завершилась, наоборот, пир шел горой до утра и до изнеможения, того полнейшего изнеможения, какое в конце концов одолевает и самого крепкого гуляку, валя его под стол. Так случилось и на сей раз, и разгульная бражка с жутким храпом дрыхла в техническом бюро до тех пор, пока Паулина не пришла затапливать печь. На дворе уже стоял белый день. Приятели проснулись. Бэренсвильцы поплелись назад в деревню, к своим пенатам, а г-н Тоблер отправился наверх, в спальню, чтобы сном разогнать хмель и бурю.
Паулине воистину пришлось попотеть, приводя в маломальский порядок разоренную и обезображенную контору. Когда Йозеф в восемь утра спустился вниз, обстановка там была еще довольно неприглядная, поэтому он решил сперва сходить на почту. Все валялось вперемешку — столы, эскизы, чертежные и письменные принадлежности, рюмки и пробки, кругом разлитые чернила, красные и черные. Под ногами лужи вина, бутылка с отбитым горлышком. Впечатление было такое, словно тут не цивилизованные люди хозяйничали, а орда дикарей; вонь наполняла помещение, — кажется, дней десять кряду надо держать окно распахнутым настежь, тогда только комната опять станет уютной, чистой и примет жилой вид.
На почте Йозеф опустил в ящик письмо управляющему. «На всякий случай», — подумал он.
А на следующий день семейство Тоблер получило четыре тысячи франков из родительского состояния. Немного, но все ж таки кое-что, как раз хватит, чтобы угомонить самых нетерпеливых и буйных заимодавцев. Йозеф давно приготовил список кредиторов, и теперь на этой пестрой клумбе выискали наиболее запашистые цветы, чтобы хоть на время приглушить их «аромат». Среди этих хищных, ослепительно ярких растений был и садовод, который твердил, что не успокоится, пока у Тоблера не опишут имущество и с позором не выгонят его из дома, и электростанция, которая с такой издевкой пожала плечами и отключила свет, и сосед-слесарь, этот, по словам Тоблера, «неблагодарный пес», которому по всей справедливости «надо было швырнуть деньги в морду», и мясник — но отныне чтоб «ни кусочка мяса из этой паршивой лавки!», и переплетчик, «старый верблюд», пусть радуется, что… И так далее. И часовщики, на которых «в общем-то не стоит чересчур обижаться», и владелец завода металлических изделий, который соорудил медную башенку и прислал счет, и некоторые другие люди, «вполне заслужившие денег».
Всего каких-то полдня, и Тоблер заткнул пасть самым громогласным и беспардонным приставалам, но и деньги тоже исчезли. Что значат четыре тысячи франков для семьи, по уши погрязшей в долгах?! Небольшой остаток суммы был отдан на хозяйство, а еще меньший вручен Йозефу в качестве аванса.
Утро выдалось солнечное, снежное, с голубым небом, ветерком и талой жижей под рогами. И в такой вот день помощник ходил по домам, выплачивая долги. Заглянул он и к взыщику. А деньги таяли, да как быстро — он чувствовал это, ведь карман пиджака становился все легче и легче.
К вечеру пришло письмо от адвоката Бинча, сообщавшего, что от старой г-жи Тоблер ждать больше нечего. Он сделал все, что мог, стараясь убедить ее, но, к превеликому сожалению, старания его успехом не увенчались. Поэтому он советует Тоблеру философски отнестись к последствиям этой неудачи.
Читая письмо, Тоблер болезненно скривился, пытаясь обуздать неистовую ярость. Но тщетно — словно раздавленный непосильным бременем, он рухнул на стул. Из его мощной груди исторгся хрип, она грозила разорваться, как перетянутый лук. Голова поникла, точно придавленная книзу чьими-то кулаками. На затылок, казалось, тяжко напирали неподъемные, злобно пыхтящие гири, живые гири. Лицо инженера налилось кровью. Весь воздух вокруг него как бы уплотнился и окаменел, а рядом с Тоблером поднялась какая-то незримо-зримая фигура и добродушно, но холодно похлопывала его по дрожащему плечу. Сама железная необходимость, казалось, шептала ему: «Человек! Испробуй последнее средство!»
