– Один, два, три, четыре…
На восьмом счете рев изменился.
Это был сигнал к тому, что «этот» раз становился «прошлым» разом. Наученные горьким опытом, они попадали друг на друга, на дно окопчика.
Двести метров – это не так уж и много. Там, где стоял двигатель, зачмокало, словно лопались большие пузыри, рев перешел в визг. Земля задрожала, и с бруствера змейками поползли песчаные струйки. Парторг попытался выскочить, тушить – народное же добро горело, но Дёготь прижал его к земле, неслышно разевая рот. Парторга в коллективе любили, и лишним его тут никто не считал. Над окопом уже летели куски железа и камней. Потом грохнуло так, что всех отбросило к противоположной стене, а потом шум утих. Теперь это был не механический рёв, а просто гул пламени, в котором что-то шипело и лопалось. Содрав шлемофон, товарищ Андреев спросил неизвестно кого.
– Опять?
Смотрел он на остатки двигателя. Третьего двигателя.
– Опять, – согласился профессор. – Третий раз…
– Да. Третий.
– Может быть, тут саботаж? – шепотом сказал парторг. – Враги народа? Диверсанты?
Профессор отрицательно покачал головой.
– К сожалению, нет.
– К сожалению? – Парторга покоробило. Он даже подобрался весь, готовый дать оценку профессорскому политическому легкомыслию.
– Конечно, к сожалению! – опередил его немец, разглядывавший грязную шляпу. Он взвесил её в руке, бросил на землю и застучал руками по полам пальто – выколачивал пыль. – Саботажника можно поймать. За руку или за шею. А тут – закон природы.
Прищурившись, он оглядел парторга, словно прикидывал, как будет смотреться у того в руках закон природы. Приняв его молчание за озадаченность, объяснил:
– Ну, это примерно как решение ЦК – не обойти, не обскакать, постановлением не урезонить…
Он кивнул, указывая на кусок металла, что лежал в пяти шагах от бруствера.
– Никаких врагов, никаких диверсантов. Металл слаб. Дрянь металл. Течет. Плавится. Горит…
Германия. Берлин
Октябрь 1930 года
Когда за Эрихом Мильке закрылась дверь, Отто Штрассер еще несколько секунд сидел за столом не двигаясь и не говоря. Это не было хитростью или желанием дать гостю подальше уйти и не услышать разговора, а следствие ошеломления услышанным. То, что предлагали коммунисты, могло перевернуть историю Германии, как горшок с супом. Хотелось бы верить, что Адольф понимал это не хуже его.
Через стол, напротив, сидел второй человек в национал-социалистической рабочей партии Германии – Адольф Гитлер. То есть Отто считал его вторым, хотя объективно вторым-то был именно он сам, и он это понимал. Приходилось признать, что Гитлер на сегодняшний день был популярнее его. Так вот сложилось.
– Что думаешь, Адольф?
Гитлер, на лице которого лежала печать усталости, отозвался, вертя в пальцах красно-синий химический карандаш.
– Это или провокация, или…
– Или шанс! Он обещает помощь России!
– Скорее всего, это все-таки провокация, – повторил товарищ по партии, так и не назвав альтернативы. – Обещания – это только слова…
Только час назад он вернулся с митинга в Мюнхене и еще не отошел от напряженной атмосферы схватки с социал-демократами.
– Мы поднимаем восстание, Брюинг прихлопывает нас, а коммунисты и социал-демократы на следующих выборах получают большинство.
– Ты пессимист.
– Я – реалист. Посмотри на Россию. Где политические попутчики русских коммунистов?
– Да, – одобрительно кивнул Отто. – Этому у них можно поучиться. Нам тут тоже попутчики не очень нужны.
Гитлер скептически усмехнулся, а Штрассер серьёзно сказал:
– Реалист должен думать и о деньгах…
Разговор, куда бы он ни повернул, не мог изменить главного – финансового положения партии. Да, они были популярны, да, их митинги собирали тысячи сторонников и сочувствующих. Только этого было мало. Партии нужны были деньги. На агитационные и пропагандистские материалы, на знамена и коричневые рубашки для своих охранных отрядов. Членские взносы, к сожалению, не могли дать столько, сколько было необходимо. А впереди были выборы. Возможно, они дадут им все, но только в том случае, если им удастся до них дожить. Именно это и было проблемой.
Финансовое положение партии было таковым, что они могли и недотянуть до выборов, намеченных на следующий год. Их подписи стояли под определенными соглашениями с банками, хоть и не щедро, но как-то финансировавшими партию, и после выборов в случае неудачи им пришлось бы бежать из страны или садиться в тюрьму. Ни то ни другое их не пугало, но оба понимали, что после этого движение умрет. Никому не захочется быть членом партии-банкрота.
Коммунисты предлагали третий выход – захватить власть до выборов, силой.
Гитлер вздохнул.
– За ними Коминтерн, – продолжил Штрассер. – А за ним – СССР. Ты понимаешь, что это значит? Два красных знамени, две партии товарищей…
Гитлер покачал головой.
– Красное знамя должно быть одно. Наше. Со свастикой, а не со звездой. Незачем нам заигрывать с коммунистами.
Штрассер посмотрел на товарища с удивлением.
– Ты называешь их предложение «заигрыванием»? Они предлагают нам союз и власть!
– Союз – это не власть… Это только половина власти, – поправил его Гитлер. – А в этом случае и того меньше. Уже один факт заключения союза между Германией и Россией означал бы неизбежность будущей войны, исход которой заранее предрешен. Такая война могла бы означать только конец Германии.
– Насчет союза ты, конечно, прав. Половина. Но прав и я. Сперва половина, а потом и вторая половина. За нами большая часть нации!
Гитлер поморщился, словно ребенок, выпивший касторку.
– Сталин лицемер. Нельзя заключать союз с лицемером. Предлагать нам такое, когда всего несколько месяцев назад, в июне, Советы продлили договор о ненападении и нейтралитете…
Остановив раскрытой ладонью слова, рвавшиеся с губ товарища, Штрассер продолжил без тени иронии или насмешки:
– Сталин и не станет нападать на Германию. Он просто поможет нам поднять и победоносно завершить восстание. Ему нужна лояльная, предсказуемая Германия. Если б ему хватило для этого коммунистов, можешь не сомневаться, он не обратился бы к нам. Но коммунистов меньше, чем нас, и мы нужны Сталину. Мы. Именно мы. Он прекрасно понимает, что за нами «Стальной шлем» и вообще весь «Харцбургский фронт». Коммунисты у него и так в кармане, а социалисты… Он не любит социалистов. И я его понимаю. Безрукие болтуны не нужны никому.
Штрассер закурил, и Гитлер помахал ладонью перед лицом – он не любил табачного дыма.
– Ты хочешь сказать, что у социалистов нет боевых отрядов, а у нас и коммунистов они есть?
Отто зеркальным движением тоже разогнал ладонью дым перед лицом.
– Это одно и то же. Наших с коммунистами общих сил вполне хватит, чтобы свалить правительство Брюинга.
– И что потом? – В голосе Гитлера прорезалась горечь. – Что потом? Мы оба знаем… Вернутся французы. А поляки и чехи, возможно, попробуют откусить кусочек с Востока…
Его голос дрогнул, рука непроизвольно дернулась, сжавшись в кулак.
– Ненавижу! Ненавижу их всех!
Товарищ взмахнул раскуренной папиросой.
– А вот чтобы этого не случилось, нам как раз и нужно пугало в виде Красной России.
Прищурив глаза, он посмотрел куда-то поверх головы Адольфа.
– Красный медведь за нашей спиной будет выглядеть чертовски убедительно. У них ужасная космическая станция…
Гитлер отрицательно покачал головой.
– Немцам нужна Европа, а мне – честный, законный захват власти. Через выборы. Через парламент. Потом… Потом все может быть по-другому. Но начало должно обязательно быть законным. А потом законы мы поправим. К тому же в Советском правительстве еврей на еврее, которых я ненавижу еще больше, чем поляков и французов!
– Париж стоит мессы…
– Так мог сказать только француз.
– Скорее разумный политик. Смотри на эти вещи шире.
– Я предпочту остаться неразумным. Честь арийца выше торгашеской выгоды!
Разговор иссяк.
За человеческими эмоциями громадной, необоримой силой вставала историческая необходимость.
Оба понимали неизбежность новой Большой войны в Европе, и решать, по существу, нужно было то, с кем в этой войне будет Германия. С Англией и Францией или с СССР.
Брюинг и его правительство решили это для себя и за всех немцев. Они хотели быть в Европе, хотя это автоматически делало немцев нацией второго сорта. Нацией людей беззащитных, обираемых контрибуциями, нацией дойных коров, кормящих своих врагов. Им не нужна была Великая Германия, не нужны новые земли.
Желание Гитлера расширить жизненное пространство немецкой нации все же объективно толкало его к союзу с Советами. Вместе с большевиками они могли разделить Польшу и Чехословакию.
