— Что ты знаешь, говори, или я уничтожу тебя! — прошипел Ацель стандартную угрозу. — Ты не можешь вселиться в моё тело, так ведь? Я уже занят! Значит, я не убивал Томаса Брайтона?
— Нет, что ты, я лишь позаимствовал твои ампулки с ядом, пока ты гулял по крышам, как кот. Сперва я заставил администратора выключить камеры. Потом — воспользовался твоим белобрысым дружком. Он украл яд из твоего пальто и передал его горничной, закрепленной за вашим номером и номером нашей жертвы.
— Мисс Кингман…
— Да-а, — проронил Беда небрежно, — девчонка сделала своё дело и избавилась от следов преступления.
— А мисс Паддингтон? Её смерть тоже твоих поганых рук дело?! Зачем все это?
— Чтобы повеселить любимых друзей Целителя, разумеется! Какой смысл быть королевой, если не можешь ходить пешками, а? Я долгое время изучал вас, ваше прошлое, и, должен признать, твоя несчастная жизнь доставила мне немало удовольствия, сын белого волка.
— Ты знаешь об Онгэ? — Ацель дрогнул.
— Сказал же, я знаю все и обо всех! И о тебе, и о твоём чудаке-папаше, о твоей расчленённый подружке, о Кэйти и уж, не сомневался, я перелистнул все страницы жизни твоего дражайшего мальчика с суицидальными наклонностями.
Ежегодично Рут Лэйд отправляла сына в летний лагерь и никакие капризы не принимала. Эдвард был зажатым ребёнком, отчужденным, неразговорчивым. Таких дети не любили, а в обществе вожатых и воспитателей именовали «тихонями».
Сверстники пугали мальчика своей жесткостью. Ну как можно стрелять из рогатки в птиц и радоваться тому, что бедное создание с воплем падает на землю? А мучители все не отстают: окружают её, тыкают палкой, беспомощно смотрит жертва на них чёрным глазком, и какой в нем отражается ужас! Сердоболие среди мальчишек считалось дурным тоном, и Эдвард зачастую сам становился «грушей для биения». Однако это его ничуть не ожесточило, напротив, в те моменты он лишь сильнее сочувствовал птицам. Вторая причина, по которой его чурались, — внешность: пышные, выгорающие до золотистого блонда волосы, аккуратные черты и огромные серые глаза, увенчанные длинными черными ресницами. Взрослые путали его с девочкой, а дети на свое счастье превращали эти неловкие моменты в долгосрочное обзывательство.
Лагерь Эдвард ненавидел больше всего. Если ему и удавалось наладить отношение с кем-нибудь (что уже было чудом), то, как правило, только под конец смены, а там гремел «прощальный огонёк», и вот — друга как не бывало.
— Это не я! Это не я! — кричал мальчик, заливаясь слезами, пока двое молодых людей, вожатых, тащили его под руки к безобразной кладовой в посадках на территории лагеря. Перегнившая древесина, покосившаяся крыша, много раз перебитая досками, и ни окошка, ни малюсенькой щёлки, чтобы протиснулся спасительному солнечному лучу в пыльный сумрак «места для наказаний», о котором отдыхающие слагали страшные истории в час отбоя: «Проказников запирают в склеп, — пугали они друг друга, корча рожицы и засвечивая лица фонарями. — Все думают, что вожатые пытаются нас перевоспитать, но в действительности — им просто нужно кормить директора. Мало кто знает, но этот лагерь построили как скотный двор для чудовищ…»
— Посиди здесь часок-другой, потом поговорим, — не захотели слушать старшие.
Дверь с грохотом захлопнулась, и свет выскользнул наружу, оставив Эдварда наедине с чудовищем. Мальчик постучал по вертикальным доскам, но лишь насадил на пальцы заноз. Задыхаясь, он развернулся лицом к темным недрам «склепа» и услышал, как щелкнул шпингалет.
Эдвард затих, затхлый воздух вскружил голову и спер лёгкие. Он прокашлялся и, чувствуя, провинность за то, что нарушил гробовую тишину, вжался спиной к двери. Мальчик не прекращал плакать, но теперь его слёзы были едва-едва различимы: частые вздохи, да редкие всхлипы, будто какой зверек по глупости забрел в кладовую и попискивает в поиске выхода.
— Почему тебя заперли? — не мог молчать Ацель. Здешняя обстановка отлично маскировала его от глаз людских, зато он в своих чудо-очках прекрасно видел сгорбленную фигурку семилетнего ребёнка в шортах по колено, с яркими нашивками динозавров, в мятой белой футболке и в истоптанных кроссовках.
— Кто здесь? — вздрогнул мальчик. — Чу… чудовище?
— Чудовище? — Чёрный ящер занервничал, решив, что его раскрыли.
— Все твердят, что в склепе живёт чудовище, которое ест детей.
— Ах, ты об этом. Я, конечно, чудовище каких поискать, но тебя, будь уверен, не трону.
— Почему?
— Я ем только плохих детей, — подыграл ему пришелец.
— Откуда вам знать, что я не плохой?
Ацель неспеша подошёл к мальчику и пристроился у той же двери.
— Я все знаю, Эдвард — усмехнулся он, — я же чудовище.
Мало кто в большом коллективе постарается запомнить неприметного ребенка. Чаще всего — к нему либо обратятся местоимением «эй, ты», либо просто окликнут гендерным существительным. Поэтому услышав своё имя, Эдвард без колебаний поверил в то, что перед ним не человек.
— Ребята из седьмого отряда подставили меня. Люк попросил меня быть у корпуса девочек после полдника, сказал, что я понравился какой-то девочке, и она хочет признаться мне, но стесняется. Я поверил, пришёл, и тогда двое мальчишек, которые меня постоянно дразнят, нарочно разбили окно и побежали звать вожатых. А я стоял и ждал ту девочку, но вместо неё пришли воспитатели и обвинили во всем меня, потому что я один там был.
— И что, никто за тебя не заступился?
— Неа, — покачал головой Эдвард. — Они все меня ненавидят, потому что я похож на девчонку.
— Хочешь я их съем?
— Нет, не надо никого есть. Они просто глупые, а за глупость смертью не наказывают.
— Правильно, — одобрительно кивнуло чудовище, — глупость сама их когда-нибудь сожрет.
— А вам не одиноко жить в склепе одному, мистер? — спросил мальчик серьёзно.
— Теперь нет.
— Это хорошо. — Эдвард широко улыбнулся. — Потому что мне тоже. Я думаю, вы — хорошее чудовище.
— Не бывает хороших чудовищ.
— Бывают, вы же есть.
Ацель негромко рассмеялся и взъерошил мальчику волосы:
— А ты все такой же, Эдвард, все такой же, — сказал он, прижав ребёнка к своему плечу, на что тот обернул руки вокруг его талии. Так они сидели до тех пор, пока мальчик не задремал. Тогда чёрный ящер осторожно, чтобы не потревожить сон, выбрался из объятий и, напустив прежнюю суровость, заговорил с чудовищем настоящим:
— И что это было? — полушепотом спросил он.
— Как что? История о мальчике, который хотел умереть.
— Возможно, Эдвард и допускал мысль о самоубийстве, но в жизни он никогда бы…
Ацель не закончил фразу. Беда перенес его в другое место…
Курево тумана сошло так низко, что газон под ногами пришельца был не приглушённого жёлтого цвета, в который выкрашивается поздняя осенняя зелень, — а платиновым, как будто его напустили специально для съёмок фильма ужасов. Эдвард не любил фильмы ужасов. Почему-то именно этот факт вспомнил чёрный ящер, погружая звериную ступню в туман: шаг за шагом, минуя каменные плиты. Ацель ни разу не был знаком с кладбищем и сохранял негодование до той поры, пока какая-то полноватая дама в темном вязаном сарафане не развернулась к нему лицом и не объяснила ситуацию:
— Это место у землян зовется кладбищем, — вещал Беда женскими устами.
— Кладбищем?
— Октябрь 2011 года. Раннее утро. Кладбище Форт-Смит Натл. США, Арканзас. В этом штате Эдвард Лэйд проживал с 22 ноября 1998 по 11 октября 2010.
— Что?.. — только и выговорил чёрный ящер.
— Следуй за мной. — И в теле грозной дамы Беда прошествовал дальше в туман. Ацель озирался по сторонам и от вида нескончаемых серых камней у него рябило в глазах. Что такое кладбище? Спрашивал он себя, но сердце уже начало догадливо погружаться в живот.
Дама коснулась однотипной каменной плиты:
— Взгляни, — потребовала она.
Ацель проглотил комок и встал на колено перед могилой:
— Эдвард… Лэйд… — прочитал он дрожащим голосом, согнулся и стал заламывать себе руки, дабы не растерзать женщину. — Это невозможно! Эдвард не может быть мертвым! Я ничего не понимаю! Что тебе надо? Что происходит?
