В 1818 году в жизни Грибоедова случается неожиданный поворот. За участие секундантом в дуэли, закончившейся гибелью одного из противников, его высылают из Петербурга секретарем русской дипломатической миссии в Персию. Об этом событии Пушкин писал: «Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств. Он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда со своею молодостию и круто поворотить свою жизнь. Он простился с Петербургом и с праздной рассеянностью, уехал в Грузию, где пробыл осемь лет в уединенных, неусыпных занятиях».
Здесь неточно лишь одно: два с половиной года он провел в Персии, где собирал сведения по истории, этнографии и экономике Востока, изучал персидский и арабский языки, объездил всю страну, шутливо называя себя «секретарем бродящей миссии». Проявив незаурядные дипломатические способности, он освободил из персидского плена целую колонию русских солдат и сопроводил их на родину.
«Разнообразные группы моего племени, я Авраам… Отправляемся; камнями в нас швыряют, трех человек зашибли. Песни: «Как за реченькой слободушка», «В поле дороженька», «Солдатская душечка, задушевный друг». Воспоминания. Невольно слезы накатились на глаза. «Спевались ли вы в батальоне?» – «Какие, ваше благородие, песни? Бывало, пьяные без голоса, трезвые о России тужат». – Сказка о Василье-царевиче – шелковые повода, конь золотогривый, золотохвостый, золотая сбруя, золотые кисти по земле волочатся, сам богатырь с молодецким посвистом, с богатырским покриком… «Так сказывает Скворцов, что в книжке не сложится, человек письменный» – вот характерные записи Грибоедова из путевого дневника об «умном и бодром» русском народе.
Литературные занятия давно отошли на второй план, сменившись школой сурового жизненного опыта в чужой стране, среди враждебного народа. «Хлопоты за пленных. Бешенство и печаль… Голову мою положу за несчастных соотечественников», – говорит Грибоедов в своем дневнике. Из глубины жизни, далекой от Петербурга, многое видится иначе, нарастают трезвые, критические ноты по отношению к петербургским мечтателям, к шуму столиц.
В конце 1821 года Грибоедов добивается перевода в Тифлис на должность секретаря по дипломатической части при главноуправляющем Грузией А. П. Ермолове. Боевой генерал суворовской школы, герой Бородина и Кульма, человек независимого ума и сильного характера, горячий противник аракчеевщины, Ермолов популярен в передовых кругах русского офицерства. Декабристы предполагают ввести его в состав временного правительства на случай победы готовящегося восстания. Ермолов дорожит своей репутацией и охотно берет в штаб оппозиционно настроенную молодежь.
После долгих лет одиночества Грибоедов попадает в многолюдный город с центром живой общественной мысли при штабе Ермолова. Здесь он снова встречается с В. К. Кюхельбекером и тесно сближается с ним на почве пробудившихся литературных интересов. Кюхельбекеру он читает два первых акта из комедии «Горе от ума». Но для окончательного завершения давно задуманного и долго вынашиваемого замысла требуется уединение и свобода от обременительных служебных забот.
В середине 1823 года Грибоедов добивается у Ермолова разрешения на длительный отпуск, который он проводит сначала в селе Дмитровском Тульской губернии, в имении своего друга С. Н. Бегичева. Здесь Грибоедов пишет два последних акта комедии. По воспоминаниям Бегичева, «вставал он в это время почти с солнцем; являлся к нам к обеду и редко оставался с нами долго после обеда, но почти всегда скоро уходил и приходил к чаю, проводил с нами вечер и читал написанные им сцены. Мы всегда с нетерпением ожидали этого времени».
Затем Грибоедов едет в Москву, посещает родных и знакомых, ведет жизнь светского человека, наблюдает за бытом дворянского общества, вносит поправки в комедию. В июне 1824 года Грибоедов переезжает в Петербург и поселяется на квартире своего родственника, активного участника декабристского движения А. И. Одоевского. Он посещает «русские завтраки» Рылеева, в альманахе «Полярная звезда» печатает отрывок «Из Гёте» – вольный перевод из «Фауста».
Грибоедов и декабристы.
К осени 1824 года он заканчивает работу над комедией и переживает неслыханный литературный успех. Рукопись «Горя от ума» рвут на части. На квартире у Одоевского его друзья-декабристы с помощью нанятых переписчиков под диктовку размножают комедию, рассчитывая использовать ее в пропагандистских целях во время намеченных поездок в провинцию.
Грибоедов читает комедию на многочисленных собраниях литераторов. Стихи из нее подхватываются на лету и буквально на глазах у автора входят в повседневный обиход в виде крылатых слов. Сбывается предсказание Пушкина, который, познакомившись с пьесой «Горе от ума» в Михайловском, сказал: «О стихах я не говорю: половина – должна войти в пословицу».
Казалось бы, Грибоедову выпало счастье сиять в лучах славы. Однако знакомство с письмами, с дневниковыми заметками, с воспоминаниями современников показывает обратное. Чем громче восторги, чем шумнее слава, тем грустнее и тягостнее становится настроение Грибоедова. И дело совсем не в том, что комедию запретили к публикации и постановке на сцене, что только изуродованные цензурой отрывки ее были напечатаны в альманахе «Русская Талия» в 1824 году. Успех комедии был столь велик, что одолел эти внешние препятствия. «Много ли отыщете примеров, – писал К. Полевой, – чтобы сочинение, листов в двенадцать печатных, было переписываемо тысячи раз, ибо где и у кого нет рукописного „Горя от ума“? Бывал ли у нас пример еще более разительный, чтобы сочинение рукописное сделалось достоянием словесности, чтобы о нем судили как о сочинении, известном всякому, знали его наизусть, приводили в пример, ссылались на него, и только в отношении к нему не имели надобности в изобретении Гуттенберговом?»
Причины глубокой неудовлетворенности Грибоедова лежали в другом. По-видимому, его не устраивала «легкость» восприятия, не проникающего в глубину содержания, в серьезность тех проблем, которые в «Горе от ума» были затронуты. «Как… сказать людям, что грошовые их одобрения, ничтожная славишка в их кругу не могут меня утешить?» – сетует Грибоедов. Петербург кипит и шумит: восстание декабристов не за горами. А Грибоедов пишет ссыльному Катенину в Костромскую глушь: «Милый, любезнейший друг, не тужи, право не о чем и не об ком. Тебе грустить не должно, все мы здесь ужаснейшая дрянь! Боже мой! когда вырвусь из этого мертвого города!»
Неудовлетворенный поверхностным успехом комедии, Грибоедов начинает сомневаться, правильно ли он поступил, придав замыслу драматическую форму: «Первое начертание этой сценической поэмы, как оно родилось во мне, было гораздо великолепнее и высшего значения, чем теперь в суетном наряде, в который я принужден был облечь его. Ребяческое удовольствие слышать стихи мои в театре, желание им успеха заставили меня портить мое создание, сколько можно было».
В день своего рождения, 4 января 1825 года, Грибоедов, обращаясь к Бегичеву, говорит: «Друг и брат! Пишу тебе в пятом часу утра. Не спится. – Нынче день моего рождения, что же я? На полпути моей жизни, скоро буду стар и глуп, как все мои благородные современники.
Вчера я обедал со всею сволочью здешних литераторов. Не могу пожаловаться, отовсюду коленопреклонения и фимиам, но вместе с этим сытость от их дурачества, их сплетен, их мишурных талантов и мелких душишек. Не отчаивайся, друг почтенный, я еще не совсем погряз в этом трясинном государстве. Скоро отправлюсь и надолго».
Уровень современной критики тоже вызывает у Грибоедова невеселые мысли. Он пишет своему рецензенту В. Ф. Одоевскому: «Охота же тебе так ревностно препираться о нескольких стихах, о их гладкости, жесткости, плоскости; между тем тебе отвечать будут и самого вынудят за брань ответить бранью. Борьба ребяческая, школьная. Какое торжество для тех, которые от души желают, чтобы отечество наше оставалось в вечном младенчестве!!!»
Горькое сознание глухоты современной театральной публики к высокому искусству пронизывает строки вольного перевода «Отрывка из Гёте», опубликованного тогда же в альманахе А. Бестужева и К. Рылеева «Полярная звезда»:
О гордые искатели молвы!Опомнитесь! – кому творите вы?Влечется к нам иной, чтоб скуку поразвеять,И скука вместе с ним ввалилась – дремлет он;Другой явился отягчен Парами пенистых бокалов;Иной небрежный ловит стих, -Сотрудник глупых он журналов.…Что возмечтали вы на вашей высоте?Смотрите им в лицо! – вот теОкременевшие толпы живым утесом;Здесь озираются во мраке подлецы,Чтоб слово подстеречь и погубить доносом;Там мыслят дань обресть картежные ловцы;Тот буйно ночь провел в объятиях бесчестных;И для кого хотите вы, слепцы,Вымучивать внушенье муз прелестных!
Летом 1825 года Грибоедов прерывает свой отпуск и направляется на Кавказ окольным путем через Киев и Севастополь. Подобно пушкинскому Онегину, им «овладело беспокойство, охота к перемене мест». «Бедное человечество! – восклицает он в письмах к друзьям. – Что наши радости и что печали!» Современное состояние русского просвещенного общества его удручает. Из Киева он пишет: «Сам я в древнем Киеве; надышался здешним воздухом и скоро еду далее. Здесь я пожил с умершими: Владимиры, Изяславы совершенно овладели моим воображением; за ними едва вскользь заметил я настоящее поколение; как они мыслят и что творят – русские чиновники и польские помещики, Бог их ведает».
