Вернемся, однако, к семинару, ключевым словом которого оказалось склоняемое местными кадрами на все лады и с чувством слово «Европа». Но сколько его ни повторяй, во рту все равно остается кисло. Невозможно повернуться к ней лицом, оставляя за плечами неурегулированным вопрос отношений с Россией, — не получается. Отчего досада растет — обида, какая бывает только у нелюбимого и с легкостью ОТПУЩЕННОГО одного из супругов. Так и хочется залить ОТПУСТИВШЕМУ «смальца за шкирку» — растопленного сала за воротник. Подходили странные люди, называвшие себя политологами, и уверяли, что вся политическая жизнь, а также вся историография — домена мифологий, что задача только в том и состоит, чтобы слепить миф поубедительнее и заразить им максимум людей. Чему дивиться, если сразу после войны был осуществлен десант сюда, помимо особистов, самой завалящей идеологической камарильи со всей страны, правившей бал в области гуманитарной культуры все советские годы и, как оказалось позднее, начисто лишенной всяких принципов. (При том, что советская власть дала возможность социальным низам получить образование, медицинское обслуживание и многое другое, впервые за сотни лет избавив от угрозы голода этот глухой, бедный и по сей день невыслушанный регион Европы.) Следует учесть также, что квота для выходцев из села на гуманитарных факультетах поддерживалась на уровне 90 процентов. Всякая революция, в том числе мирная, связана с катастрофическим упадком культуры городов, — если верить описаниям, то же происходило в Москве 20-х годов. Так же как зарождение всякой новой государственности неизбежно проходит через авторитарный период. Надо полагать, для Украины он еще впереди. Мне очень хотелось бы быть посрамленным в своих умозаключениях — но не в словесной игре, а на деле.
Отрезвляюще звучали на семинаре доклады приглашенных западных участников. Немка, директор киевского Гете-института, пригласила собравшихся снизить тон и не без дальнего прицела поведала о внутренних проблемах современной Германии, с которыми ей предстоит еще жить и жить как минимум два-три поколения. Швед из Гетеборга с обезоруживающим простодушием похоронил украинское сельское хозяйство, поделившись теми умеренными опасениями, которые тревожили членов европейского сообщества в связи с ожидавшейся экспансией дешевой украинской сельхозпродукции на европейский рынок. Если я правильно понял его доклад, получалось, что Западную Европу Украина интересует только с точки зрения сохранения ею относительной относительной стабильности и невмешательства в европейские дела. Таким образом, в экономическом плане ей отводится роль неограниченного ресурса дешевой рабочей силы, а также рынка сбыта промышленных и пищевых отходов. Полька, дочь многоопытной и усталой католической культуры, предостерегла украинцев от слишком решительного расшатывания собственных национальных стереотипов, что чревато их подрывом, и от чрезмерного пафоса в этом, увы, неизбежном деле. О трудностях самоидентификации говорил и другой поляк, отметивший, что «центральноевропейская дискуссия, отшумевшая в среднеевропейских странах — от Загреба по Персмышль, — переместилась ныне далее на восток». О чем, в свою очередь, заговорил по-белорусски без переводчика белорус, предлагавший центральноевропейской осью полагать ось Вильно-Минск-Львов, что закрепить соответствующей конвенцией. К числу небезынтересных и взвешенных можно отнести выступление киевского литературного критика, преподававшего несколько лет в американских университетах, и эссе, прочитанное ивано-франковским писателем и редактором журнала литературного андерграунда «Четвер» (русский выпуск которого звался, как легко догадаться, «Четвер(г)»). Этот последний напомнил, что на один из языков имя Львова переводится как «Сингапур», — что прозвучало с лирической теплотой и в меру оптимистично.
Таков фон. И тем удивительнее, что при злосчастном, не поддающемся реформированию в принципе, дремуче провинциальном Львовском университете возникает четко прозападно ориентированный Центр гуманитарных исследований, неожиданно издающий тысячестраничную антологию… мировой литературоведческой мысли. Что, когда приостановлены и практически свернуты все реставрационные работы, в другом университете — политехническом — открывается фанатиками кафедра, занятая перепроизводством специалистов по архитектурной консервации и реставрации. Что во Львове издается полный украинский перевод прозы Бруно Шульца, когда в Дрогобыче земляки последнего собираются выносить из пединститута подаренный Израилем бюст прославившего город писателя. Что продолжают выходить один за другим эстетские тематические номера журнала «ï», посвященные попыткам культурной идентификации Галиции, проблематике отношений с Россией и российской цивилизацией, Польшей, германским миром, вышел очередной объемный номер, посвященный гебраистике и всему комплексу украинско-еврейских отношений во взаимном и перекрестном освещении сторон, готовится ретроспективный австро-венгерский номер. Десятки молодых переводчиков изучают языки и трудятся над манерными и пестрящими «галицизмами» переводами не самых простых текстов.
На самом деле ведется беспощадная, и не исключено, что априорно проигранная, битва за образованную молодежь, но только, когда она окажется проиграна окончательно, на судьбе этого края можно будет надолго поставить крест. Жизнь распадается, разлагается, зарождается и цветет одновременно в этом самом декадентском закоулке сегодняшней Европы.
ТЕМПЕРАТУРНАЯ КАРТА ГАЛИЦИИ
Кажется, у позднего Набокова встречаются «нетки» — внешне бесформенные пещеристые вещички, которые приобретают вид правильных фигур только в специальных зеркалах. Напротив, как всем уже известно из фильмов, упыри в зеркалах не отражаются. Желающий писать о Галиции столкнется с обеими указанными трудностями. У не то, чтоб так уж сложно все было устроено в этой Галиции, сколько двусмысленно, обманчиво, антиномично. Последнее определение взято не звучности ради, а по той простой причине, что через Галицию проходит цивилизационный разлом, напоминающий t° график как минимум полутысечелетнего заболевания, развившегося от сцепления и трения в этом месте цивилизационных жерновов и этнических шестеренок, — нечто вроде воспаления суставов или ревмокардита.
Все кого-то там с кем-то «связывают», через всех что-то «проходит» — но здесь этот разлом выходит наружу. Чтоб сразу стало ясно, о чем речь, процитируем Милана Кундеру, пассаж из его эссе, до сих пор отсутствующего в русском переводе, «Трагедия Центральной Европы» — об экспансии восточного соседа: «Это тот мир, что, при условии пашей от него отдельности, завораживает и привлекает нас, но в тот момент, когда он на нас замыкается, нам открывается его ужасающая чужеродность. Не знаю, хуже ли, лучше нашего, но это другой мир: России известно иное, большее измерение опасности, у нее другие представления о пространстве (настолько огромном, что способном поглотить целые народы), другие представления о времени (замедленном, требующем терпения), иной, отличающийся от нашего способ смеха, жизни и смерти. Вот почему страны Центральной Европы ощущают, что перемены, которые произошли в их судьбе после 1945 года, были катастрофой не столько политического характера, скорее речь можно было бы вести о нападении на их цивилизацию». Разница в том, что в Галиции это не в 45-м началось, а на шесть веков раньше, и прессингу она подверглась первоначально с запада и лишь много позднее с востока. Поверх политики и этнической истории здесь прошлись еще и цивилизационные жернова. Это то место, где заканчиваются восточные славяне, или точнее, где с ними начинает что-то происходить.
Не верьте этническим идиллиям, они обманчивы и недолговечны. И это всегда области трения, притирания, борьбы тележных колес между собой за право быть ведущим колесом — чтоб «рулить». Но с закатом Галицко-Волынского княжества «рулили» всегда другие — паны из Кракова, Вильна и Варшавы, Вены, Берлина и Москвы, Киева и Ватикана, — боюсь кого-нибудь пропустить. Семь веков назад в зените своего могущества князь Данило Галицкий перешел в католичество, чтоб получить от папы титул короля и тем повысить статус свой и своих земель (по разоренный Киев включительно). Тем не менее княжество не устояло, а выбор князя подал подданным пример прагматизма в конфессиональных вопросах, что три столетия спустя привело их к принятию Брестской Унии и в сумме на шесть веков оторвало от восточнославянского мира, но одновременно способствовало созданию неповторимого, весьма устойчивого и крайне любопытного культурного мира — с химерически причудливой исторической судьбой и в очень специфическом жанре. Сегодня это 4–5 областей с населением в 8–10 млн. человек и размытыми границами — по центральноевропейским меркам целая небольшая страна.
