— Это ложь!
— Нет, не ложь! Зачем отрицать! Ты знаешь, что такое снежная слепота?
— Я столько лет так страшно напрягал свое зрение, что ничего удивительного, если я ослеп.
— Тамаш, я очень боюсь, что ты не сможешь ему помочь.
— А кто поможет? Отступиться от него я не могу. Все-таки я отец.
— Мальчик чувствует, что ты не веришь в него.
— Это он чувствует прекрасно. И я поражен, что он согласился продлить каникулы.
— Ему посоветовал это Амбруш, а он с доверием…
— К черту доверие! Почему он не стал брыкаться, что его причислили к контингенту больных? Он ведь не болен! По-моему, больше месяца, как он совершенно здоров.
— Это действительно на него совсем не похоже. Спроси Амбруша.
— Зачем? Мальчишке просто нравится шататься без дела. Как будто мы этого не знаем!
Магда встала и вынесла наполненную окурками пепельницу. Потом открыла окно, выглянула украдкой в сад и глубоко вздохнула. Она видела, что Керекеш устало улыбнулся.
— Как странно. У нас с тобой нет разногласий, мы никогда не ссоримся. Единственная тема — Жолт…
— Нет, мы не ссоримся! Даже теперь!
— Нет?
— Нет! Но у Жолта такой сложный, противоречивый характер…
— Это бесспорно… Половина одиннадцатого. Я больше не могу сидеть и ждать.
Магда снова подбежала к окну, на лице ее было отчаяние, но она еще пыталась бороться.
— Сейчас он придет. Не волнуйся.
Глаза Керекеша вдруг увлажнились.
— Этот мальчик никогда в жизни не ждал меня. Всегда жду я.
— Да вот он идет. Успокойся.
Керекеш махнул рукой. Отвернулся, подышал на очки. Тихо хлопнули снаружи ворота. Но знакомого пошаркиванья ног слышно не было.
Магда вопросительно взглянула на мужа.
— Он привязывает собаку, — сказал Керекеш.
Оба прислушивались. Мальчик, должно быть, шел на цыпочках. Вот скрипнула дверь прихожей, раздался короткий щелчок, и наступила долгая тишина.
Магда шагнула к двери, но Керекеш сделал предостерегающий жест: никаких встреч.
Они ждали. Ждать пришлось долго. Потом послышалось тихое урчание воды и приглушенный смех.
Жолт прокрался в приоткрытую дверь. Лицо его было чистым, смугло-румяным, глаза с восточным разрезом то вспыхивали, как пламя, то гасли до черноты.
Он стоял смущенный, выставив вперед ногу и нервно отстукивая по паркету ритм.
— Я пришел, — сказал он.
Керекеш сморщился, словно голову его пронзила нестерпимая боль.
Магда вскочила. Лицо ее было бледным, нервы до предела натянуты.
— Я взгляну на Беату, — шепотом сказала она и собралась уже выскользнуть.
— Она спит, — сказал Жолт, остановив ее взглядом.
— Ты ошибаешься, — сдавленно, но ледяным тоном произнес Керекеш. — Беата ждет тебя.
— Уже не ждет. Я прочел ей одно двустишие, она засмеялась и сразу заснула.
— Она тебе не сказала, что мы все совершенно измучились?
Керекеш говорил как-то странно, словно бы жалуясь. Жолт слушал очень внимательно.
— Сказала. Что вы беспокоились. А Тибор вышел на сцену уже в девять часов. И выступил с заявлением, что воспитывать меня надо тверже, а вы меня распускаете.
Керекеш кашлянул. Это был сигнал Магде: внимание, ты слышишь — опять та же дурацкая болтовня! Разве я не был прав?
На лице Жолта появилась блуждающая усмешка, и он привалился к двери.
— Отойди от двери, — буркнул Керекеш.
— Господи, где ты так долго был? — с испугом вмешалась Магда. — У тебя остановились часы? — спросила она, взглядом гипнотизируя Жолта.
Жолт поднес к уху часы:
— Нет. Идут. Просто я бродил по лесу и, кажется, сбился с дороги. То есть дорогу потом я нашел, но с трудом… — Жолт приглядывался к отцу и одновременно с ужасом прислушивался к себе: в горле у него зашевелился липкий комок. И Жолт пошел напролом. — Я много сегодня думал, — сказал он с расстановкой, чеканя каждое слово и глядя отцу в глаза.
Керекеш насторожился. Он не верил, что пришла пора радоваться. Но ведь он ясно, отчетливо слышал: Жолт сегодня думал, к тому же много.
— О чем же ты думал? — спросил он, оживившись.
— Мне надоело шататься. Всегда одному.
— Только-то и всего?
Отец был слегка разочарован. Но Жолт все же чувствовал, что выстрел его почти попал в цель. И язык его сразу стал подвижным.
— Завтра я пойду в школу.
Керекеш посмотрел на Магду. Жолт перехватил его взгляд, но не догадался о причине, вызвавшей у отца изумление. Керекеш, весь подозрение, привычным жестом сдвинул на переносице очки.
— Тебе, очевидно, посоветовал это Фери Амбруш?
— Хм! — презрительно хмыкнул Жолт.
— Ты опять за свое? — спросил его Керекеш.
— Ага, — сказал Жолт, стараясь говорить в своей обычной манере. Он надеялся, что ком в горле от этого рассосется. Кажется, он исчез… Кажется, его нет…
Керекеш не понял состояния сына и сделал неловкую попытку перейти на шутливый тон:
— Ну что ж, доктор Амбруш еще побеседует с твоей душой.
Жолт пожал плечами.
— Завтра я пойду в школу, — упрямо повторил он.
— Итак, ты принял решение один. В лесу, наедине с самим собой.
— Не наедине. А вместе с Зебулоном.
В темном стекле окна Жолт увидел, как Магда у него за спиной делает какие-то знаки.
— Папа, — сказал он, — Магда хочет тебе что-то сказать.
Магда сконфуженно засмеялась.
— Поздно уже… Вы спать не хотите? — вышла она из неловкого положения.
Керекеш бросил на нее выразительный взгляд, и Жолт понял, что их педагогический спор не закончен. «Оставь свой допрос, не мучь бедного мальчика». — «Я знаю, что делаю, а ты пытаешься все замазать. Мальчик видит в окне, что ты как безумная размахиваешь руками». — «Ладно, ладно, действуй как знаешь».
Жолт развлекся этим беззвучным диалогом и затем решил, что наконец он свободен.
— Я прощаюсь, — сказал он. — Спокойной ночи! Спокойной ночи!
— Ничего подобного! Останься! — Керекеш едва сдерживал раздражение. — Ответь мне, пожалуйста, хорошо ли ты все обдумал? Не случится ли снова беды?
Жолт, гримасничая, молча тер нос и в то же время был предельно внимателен. «Вам угодно было спросить, не случится ли снова беды. Вопросик что надо. Отдает гениальностью». У отца напряженные глаза. Разгадать его мысли сейчас не трудно. Прохладный сентябрьский воздух, струившийся сквозь приоткрытое окно, словно раздул тлеющий внутри Жолта жар, и Жолт вспыхнул. Так и есть: папа страшно боится, потому что не знает, кто пойдет завтра в школу. Кто? Да Жолт Керекеш, упрямый, «декоцентрированный» Жолт Керекеш, — познакомьтесь, пожалуйста! Он сын главврача и невозможный проказник, с которым отец не в состоянии справиться; он типичный, отъявленный двоечник, да он просто дубина — неужто не знаете? К тому же этот тип заикается, еле-еле выговаривает слова; вызовут его отвечать, а он ква-ква — на потеху целому классу; словом, все по-дурацки, но ведь это несчастье, пусть комическое, а все же несчастье, — вот о чем отец наш изволит думать.
— Если ты в себе не очень уверен… — начал Керекеш, желая ему помочь.
— Почему я должен быть в себе не уверен! — высокомерно бросил Жолт.
Но Керекеш развивал уже новую мысль и не обращал внимания на Магду, умолявшую его глазами, чтоб он, ради бога, замолчал.
— Ты прав, Жолт. Иди в школу. Надо быть среди людей. Я никогда не был сторонником этой программы отшельнического уединения. И попробуй трудиться. Но не так, как прежде, а по-настоящему. Согласен? А я побеседую с Фери Амбрушем и с твоим директором.
— До верстака мне все это.
— Что?
— Согласен.
— Я рад, что ты принял решение сам.
— Тогда я сейчас же иду спать.
— Конечно! Двенадцатый час, — нервно вмешалась Магда.
— Минутку, — сказал Керекеш. — Итак, ты и Зебулон бродили по лесу. Расскажи что-нибудь.
— Что-нибудь? — спросил Жолт. И бросил взгляд на Магду.
Магда тут же подала знак: отец сегодня, дескать, слегка чудит, надо с этим смириться!
Все еще сердясь, но уже не испытывая страха, Жолт заметил, что отец пристально смотрит на его губы. «Ага, мы приглядываемся. Даешь практику речи с округлыми фразами! Мои лицо и горло под неусыпным наблюдением. Сейчас придется глотнуть, но это не в счет. Что ж, давайте, экзаменуйте, — язвительно думал Жолт, — и я расскажу вам про «грека». «Ехал грека через реку…» Нет, материал для экзамена неподходящий. Надо что-нибудь… как его… оригинальное. Тогда сочиним про зайчишку. Хотя про зайца, кажется, уже было. Правда, давно, но было. Ладно, расскажем все-таки про зайчонка, и отец все проглотит, не поперхнется».
— Зебулон нашел зайца, — начал Жолт, снисходительно усмехаясь.
— Не говори! — Керекеш разыгрывал величайшее изумление, и очки его хитровато поблескивали.
