Результат обследования «порадовал». У меня была опухоль. Доктор предлагал гистологическое исследование, так как без изучения тканей опухоли невозможно было достоверно сказать доброкачественная опухоль или злокачественная, но я отказался. Хотел верить, что да. Что долго не задержусь здесь. Это было то, что нужно: долгая и мучительная смерть за то, что оказался таким хреновым отцом.
А потом появилась она. Нина. Словно из ниоткуда, когда я почти её забыл. Девочка, которая остро напоминала мне дочь и всё, что с ней было связано. Я видеть её не хотел. Не мог. Где-то в глубине души задавался вопросом: почему моя Лера? Почему не она?
Нина ошарашила меня известием, что скоро я стану отцом. Помню, как сдавило грудную клетку при этом, как перестало стучать сердце. Как? Когда? И самое главное: нахрена? Мне жить не хотелось. Дышать. Ходить. Говорить. А тут она. И ребёнок наш, который нуждался в операции. На тот период мне казалось, что она моя проклятие.
Получая результаты теста на отцовство, у меня не было сомнений, что ребёнок мой. Просто я отчаянно цеплялся за единственную соломинку, которая вернула бы меня к прежней ущербной жизни.
Делаю глубокую затяжку и продолжаю считать. Пятьдесят семь, пятьдесят восемь… ещё немного. Мне хотелось уничтожить Нину, настолько она бесила. Явилась в мою жизнь и всё в ней разворошила. Старые раны, которые постепенно затягивались, она вывернула наизнанку, заставив вновь кровоточить. А потом меня отпустило. Особенно сильно отпустило, когда сына мне на грудь положили. Маленького, беззащитного. Отпустило, когда Нина плакала. Когда надеялась на меня. Когда смотрела с нежностью и любовью даже тогда, когда я этого не заслуживал.
Я наблюдал как она кормила сына грудью и понимал, что мне за какие-то заслуги вселенная дала второй шанс. Зачем? Я ведь не просил. Не хотел.
Сын стал новым смыслом жизни, с первой минуты проник мне в сердце и навеки там закрепился. А Нина… она обезоруживала, делала меня другим. С каждым днём, с каждой секундой проникала мне под кожу густым ядом, отравляла собой, пленяла, занимала все мысли. Смотрела на меня влюбленно, ласково, нежно, всю себя отдавала до последней капли. Мне и сыну отдавала. Я вновь хотел её до одури. Хотел видеть не только матерью своего ребёнка, но и женой. Она оказалась не моим проклятием, а моим спасением.
Семьдесят семь, семьдесят восемь… Делаю ещё одну затяжку и ощущаю, как Нина нежно обнимает меня со спины и осыпает кожу поцелуями. Сердце резко ударяется о рёбра при этом. Она всё понимает. Лечит своим теплом. Волнуется.
Девяносто семь, девяносто восемь, девяносто девять...
- Всё хорошо. Уже прошло, - отвечаю ей.
- Скоро пройдет навсегда… - произносит дрожащим голосом. – Скоро всё закончится, Андрей.
Нина встаёт спереди и крепко-крепко меня обнимает.
Я выбрасываю окурок в окно, глажу её по волосам, а затем жадно целую её в губы, словно напиться не могу.
- У меня одна просьба есть, Андрей, - произносит чуть позже.
- Какая?
- Заедем завтра к Лере? Нам нужно попрощаться.
- Заедем, - киваю в ответ.
- Ты должен с ней поговорить и всё объяснить. Мы не бросаем её, просто улетаем, чтобы спасти тебя. Вот увидишь, она всё услышит и обязательно поймет.
Эпилог. Андрей. Прошло три года.
Высокая серая изгородь, бесцветные могилы и тишина, которая выворачивает наизнанку душу. Думал, что пройдет немного времени и я буду чувствовать себя здесь иначе, но вот уже три года, а ощущения всё те же.
Перед глазами маячит знакомый памятник из светлого камня и высеченный на ней портрет Валерки. Я крепко сжимаю челюсти и прибавляю шагу. Останавливаюсь, часто дышу, словно после марафона.
Опускаю её любимые цветы на могилу, сажусь на скамейку и смотрю в озорные улыбчивые глаза. Остыли чувства? Не-а. Ни на грамм. Я всё так же себя корю. Виню. Осуждаю. Не было ни дня, чтобы я не просыпался и о ней не думал. Всё представляю, как отнеслась бы Лерка к новым событиям в моей жизни. У неё был ещё тот характер… сложно с ней было, порой выть хотелось от непослушания, но без неё совсем невыносимо.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
- Мы ненадолго вернулись… - обращаюсь к дочери. - У Нины мать болеет.
Знаю, что дочь не ответит, но Нина была права – разговоры вслух помогают.
Первое время я приезжал сюда каждый день. Возил цветы, молчал и пялился по несколько часов подряд на сырую землю под ногами всё ещё не в силах поверить, что она там, а я какого-то хрена здесь. Думал, что не заслуживаю этого всего: семьи, жены, сына, жизни. Я был хреновым отцом. Пытался дать материальное, но где-то упускал нечто важное.
- Мне сделали операцию, - продолжаю глухим голосом. - Всё прошло хорошо, никаких осложнений. Нина волновалась больше всех. Постоянно находилась рядом, оставляла сына с няней, сидела круглосуточно несмотря на то, что я прогонял. У неё потом молоко пропало. Ругал её, кричал, злился, а она плакала и просила не волноваться после операции. Перед вылетом делал очередные исследования, которые показали, что рецидива нет.
Мне в ответ - тишина, но я почему-то продолжаю говорить словно на исповеди. Рассказываю о нашей новой жизни, о том, что мы крепко обосновались в Европе. Я открыл транспортную компанию, занялся грузоперевозками, правда без криминала больше. Хватит.
- Нина занимается домом и посещает курсы дизайна. Обучение в вузе временно приостановила. Она особенная, Лер… Не похожая на всех тех, что были раньше. Уверен, ты очень сильно удивилась бы, взглянув на меня теперешнего, - я шумно вздыхаю и крепко сжимаю пальцы в кулаки до отчётливого хруста. – Лер, у нас родилась дочь полгода назад. Нина рожала сама. В Европе другой подход, но нам понравилось. Я сопровождал жену от и до. Пуповину перерезал… Мы назвали её Леной. Илья ревновал первое время, но потом освоился, стал защитником, настоящим старшим братом. Она крошечная, Лер. Такая смешная, со светлыми волосами и курносым носом. Обожает, когда с ней разговаривают и при этом так пристально смотрит, будто что-то понимает… А ещё у неё твои глаза: точно такого же оттенка и формы. Иногда я думаю, что сошёл с ума, но, клянусь, когда она улыбается, мне кажется, что это ты ко мне вернулась.
Конец
